Да, он сейчас здесь… Натан, это будет здесь?.. Очень хорошо, я ему передам. — Мэриан положила трубку. — На углу Сто двадцать седьмой улицы и Ленокс-авеню есть бар с грилем. Натан будет там через полчаса и подождет вас десять минут.
— Спасибо, Мэриан.
— Вы свяжетесь со мной? — спросила она. — Сообщите, как все прошло?
— Хорошо, — ответил Питер.

Стайлс взял такси и попросил водителя отвезти его в Гарлем. На Сто двадцать пятой улице водитель остановил машину у обочины. Питер наклонился вперед и сказал:
— Еще два квартала к северу отсюда.
— Прости, парень, но дальше я не поеду, — сказал таксист.
— Что случилось?
— Ты не обратил внимания на улицы в северной части города? — спросил водитель. Питер посмотрел на его карточку: Дэвид Шнейдер. — Не видно детей. Обычно в такие жаркие дни, как сегодня, они гроздьями висят на пожарных лестницах. А сейчас вся эта чертова площадь словно вымерла. На твоем месте, парень, если дело не слишком важное, я лучше бы вернулся обратно.
— Но у меня действительно важное дело, — сказал Питер.
— Я приезжал сюда перед беспорядками год назад, — сказал Шнейдер. — Было точно так же. Они не выпускали детей на улицу. Ты обратил внимание, что половина магазинчиков сегодня утром не открылись?
Сто двадцать пятая улица была одной из самых оживленных магистралей, проходивших через весь город. Сегодня, как отметил про себя Стайлс, она действительно выглядела так же, как в воскресный день. Шнейдер был прав: многие магазины не открылись, а в автобусах было довольно мало пассажиров. Питер расплатился с водителем и вышел из машины. Рубашка на нем взмокла — стояла немыслимая жара.
— Желаю приятно провести время, — сказал Шнейдер, резко развернул в запрещенном месте машину и умчался в центр города.
Журналист отправился искать бар. Его не оставляло неприятное ощущение, что за ним наблюдают из-за зашторенных окон. Немногочисленные прохожие, которых он встречал на улице, были чернокожими и смотрели на него с подозрением. В воздухе, безусловно, что-то витало…
На Сто двадцать седьмой улице он увидел бар. Снаружи, у входа, стоял высокий негр. Казалось, он кого-то поджидает. Увидев Питера, он повернулся и быстро вошел в помещение.
Стайлс на мгновение остановился, чтобы промакнуть лицо платком, и вошел в бар.
Там стояла удушливая жара; кондиционера не было. Длинная стойка тянулась от одного конца помещения до другого, а напротив располагался ряд кабинок. Бармен за стойкой протирал стаканы. Он внимательно посмотрел на Питера. У стойки стояли трое, одним из которых был тот самый высокий негр, которого Питер видел у входа. В самой дальней кабинке в конце бара сидел человек и барабанил по столу широкими, сильными пальцами. Голова его была обрита почти наголо, а лицо украшали тонкие черные усики и маленькая бородка-эспаньолка. Глаза были скрыты за черными, как и его кожа, очками. На столе перед ним в пепельнице дымилась тонкая сигара.
Пройдя через весь бар, Питер подошел к нему и спросил:
— Натан Джоунс?
— Натан Хейл Джоунс, — ответил мужчина. У него был спокойный, хорошо поставленный актерский голос. Его без труда могли слышать на другом конце бара. — Ты опоздал, Стайлс.
Питер посмотрел на часы.
— Двадцать шесть минут, — сказал он, — а вы мне дали сорок.
— Ты опоздал лет на десять, Стайлс, — сказал Джоунс. — Садись, если хочешь.
Питер сел. Вдруг он услышал звук, заставивший его оглянуться: бармен подошел к входной двери и закрыл ее на два массивных железных засова. На какое-то время бар закрыли для посетителей.
— Мой офис, — сухо сказал Джоунс. Он взял сигару и стряхнул пепел в стеклянную пепельницу. — Как Мэриан это перенесла?
У Питера по спине побежали мурашки:
— Что перенесла?
— Убийство Ричарда, — небрежно сказал Джоунс и презрительно улыбнулся. — Твоя попытка скрыть это довольно наивна, Стайлс. Как тебе удалось убедить Мэриан не выдавать тебя?
— А как вы об этом узнали?
— Мир полон трусов, — сказал Джоунс. — Человек, который живет на Ирвинг-Плейс, негр. Он видел все. Думаю, он смотрел, потея и стуча зубами от ужаса, а потом набрался невероятной храбрости и позвонил кому-то сюда. Было слишком поздно, чтобы хоть чем-то помочь Ричарду.
— Он может опознать этих людей?
— Было темно, — сказал Джоунс и закурил сигару. — Четверо белых почти двухметрового роста. Наш храбрый друг не мог заставить себя выйти на улицу, но он смотрел. Он видел, как ты пришел и ушел. С этого момента за тобой наблюдали один или парочка наших друзей. Мы знаем, что ты ездил к Мэриан; знаем, что наш великий гуманист Джером Маршалл появился на сцене с одним из своих полицейских псов. Мы знаем, что, когда вы ушли, Мэриан даже не попыталась связаться с кем-нибудь из друзей Ричарда.
— Поэтому теперь здесь так тихо? — спросил Питер.
Джоунс сверкнул очками, на которые попал луч солнца.
— Мы готовимся к пятнице, — спокойно сказал он. — Об этом ты и хотел поговорить со мной, не так ли?
Питер судорожно вздохнул.
— Спасибо, что не стал ходить вокруг да около, — сказал он.
— Тебе это не понравится.
— Мне уже нравится тот факт, что мы будем разговаривать об этом, — остается так мало времени.
— Городские власти собираются заплатить? — спросил Джоунс.
— Заплатить в пятницу, потом в следующую пятницу и еще через пятницу — и так до бесконечности?
— Это позволит им оттянуть время, — заметил Джоунс.
Питер полез в карман за трубкой.
— Возможно, вы не захотите поверить тому, что я говорю. Власти, безусловно, хотят избежать угрожающей опасности, но гораздо больше этого они боятся последствий — и не только в Нью-Йорке, но и по всей стране. Ответный удар не удастся удержать ни с помощью закона, ни без него.
Джоунс посмотрел на свою сигару: она погасла. Питер щелкнул зажигалкой и поднес ее к собеседнику. Тот улыбнулся и сказал:
— Тебе, белому, не следует этого делать.
— Ну ладно, давайте прикуривайте, — резко ответил Питер.
Джоунс снова улыбнулся. Питер держал зажигалку до тех пор, пока негр не раскурил сигару.
— Так вы боитесь ответного удара? — сказал он. — Мы всю жизнь живем с этим ответным ударом. Сейчас я сижу здесь, Стайлс, и думаю, что после пятницы толпа может разорвать меня на куски. А почему бы и нет? Днем раньше, днем позже, но это все равно произойдет. Может быть, это будет и хорошо, может быть, когда эта кровавая работа будет завершена, общественное сознание окажется расколотым и люди наконец действительно задумаются о месте чернокожего человека в этом мире. Вы боитесь атомной бомбы, Стайлс, но, возможно, было бы лучше, если бы она упала и разнесла все ко всем чертям. Пусть осталось бы шесть человек, но они начали бы строить какой-то новый, достойный мир.
— Можно остановить то, что должно произойти в пятницу?
— Да. Если заплатить десять миллионов долларов, — ответил Джоунс.
— Вы принимаете в этом участие?
Джоунс засмеялся:
— И ты думаешь, я скажу тебе об этом, белый? У моего презренного народа было принято называть своих детей в честь великих героев. После Гражданской войны многих называли Линкольнами, сегодня полно чернокожих молодых людей по имени Рузвельт. То же самое и из мира спорта. Моя семья решила назвать меня Натаном Хейлом, чтобы я отдал свою жизнь за страну. Я предпочитаю отдать ее, сражаясь на улице с тобой, белый, чем томясь в какой-нибудь из твоих отживших свой век тюрем.
— Вы хотите, чтобы все люди в негритянских гетто этой страны были уничтожены? Такова станет плата за роскошь сражения на баррикадах?
Боль исказила черное лицо Джоунса. В этот момент Питеру хотелось бы видеть его глаза, скрытые за темными стеклами очков.
— Хочешь — верь, хочешь — нет, но я не участвую в этом заговоре. Более того, я день и ночь работал над тем, чтобы узнать, кто за этим стоит.
— Как вы узнали о готовящихся действиях?
— У нас есть уши, приятель, черные уши, а в высокопоставленных кругах и белые уши.
— И вы бы остановили беспорядки, если б смогли?
Джоунс посмотрел куда-то вдаль, мимо Питера.
— Я рассуждал так, — заговорил он. — Для чего можно было бы использовать эти десять миллионов долларов? Можно построить дюжину новых многоквартирных домов с отоплением и горячей водой и, может быть, предприятие для уничтожения отходов. А мне хотелось бы, чтобы эти деньги были использованы на пользу нашему народу — скажем, на клинику или одну или две хорошие школы.
— Но пойдут ли они действительно на благо вашего народа?
— Я думаю, что мотивы их действий — отчаянная ярость, — спокойно сказал Джоунс, — а еще — жажда власти. А вовсе не благотворительность. Наша очередь заказывать музыку: мелодию под названием «Зуб за зуб». Никто не извлечет из этого пользу, больно будет всем. Если власти города заплатят, несколько фанатиков станут на какое-то время богатыми.
— Так, значит, вы готовы нам помочь?
— Хотел бы я знать как, — сказал Джоунс. — Понимаешь, я хочу помочь своему народу. — Он медленно покачал головой. — Это что-то новое, белый. Мы ведь не молчаливый народ, а эта угроза носится в воздухе вот уже почти месяц. Что же ты думаешь, за это время никто не выпил чуточку и не рассказал чуть больше, чем положено? Думаешь, я не замечал слишком развязного поведения, скрытой самодовольной улыбки? Ты поверишь, что ни одна женщина, опасаясь за жизни своих детей, не сообщила о диких слухах, услышанных от своего мужа? Я говорил тебе, что у меня есть уши, которые слушают в самых высоких кругах, даже на секретных совещаниях у самого мэра. Я хотел бы сказать, что в Гарлеме нет такого секрета, о котором я не мог бы хоть что-нибудь разузнать, но этот секрет похоронен в могиле, и я даже не знаю, где она находится. — Он глубоко вздохнул. — Можешь либо верить мне, либо считать безнадежным лжецом или участником заговора.
— Ричард Симс был в курсе того, что должно было произойти? — спросил Питер.
— По крайней мере, он узнал это не от меня. Ричарду, увы, не доверяли: он связался с врагом.
— Мэриан?
Джоунс кивнул.
— А ведь она относит себя к неграм и считает дело Ричарда своим.
— Славная девочка из колледжа Вассар, — сказал Джоунс. — Там их учили не проявлять нетерпимости, понимаешь, приятель? Их учили тому, что цвет кожи не имеет значения, что чернокожий может думать так же, как и белый, и, если «ниггер» приглашает тебя танцевать на балу старшеклассников, ты идешь с ним. Понятно? А когда танец заканчивается, другие столь же терпимые белые девочки обступают тебя и расспрашивают: «Когда ты танцевала с ним, ты почувствовала, что в сексуальном плане негры сильнее белых?» А тут блестящий негритянский поэт приезжает в колледж Вассар читать свои стихи на занятиях литературной группы. После занятий одна из терпимых студенток, наша Мэриан, прямо на публике приглашает поэта вместе с ней съесть по гамбургеру и выпить по чашечке кофе. Ричард принимает приглашение и пускает в ход свое особое магическое обаяние — доброту и нежность; он тоже полон мечтаний о том, что цвет кожи не имеет значения. Что стало дальше, я могу только догадываться: возможно, девушка была очень взволнованна, когда вернулась домой, бросилась на кровать и долго не могла уснуть, снова и снова повторяя самой себе, что цвет кожи действительно не имеет никакого значения. Она настолько преисполнилась либеральными идеями, настолько твердо решила быть терпимой и настолько вжилась в роль героини, что, когда Ричард, полный собственных надежд и мечтаний, попытался ухаживать за ней, она мужественно сказала «да». А потом, как я полагаю, к своему огромному удивлению обнаружила, что все действительно обстояло именно так: цвет кожи не имел никакого значения и Ричард на самом деле был добрым, нежным и чутким. Однако в реальной жизни все это имело значение: все те, кто знал Мэриан и Ричарда, возненавидели их. В такой обстановке у них не осталось никого из близких людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25