Короче говоря, как-то раз он просто материализовался в воздухе где-то поблизости, да так и остался навсегда.
Как рассказывала Маша Кокаинщица – а уж она-то все про всех знает – что Лев Соломонович был евреем до мозга костей и начал сколачивать капитал еще в деревне, в которой родился. Он был человеком невозможно хитрым, поэтому, как только наметились изменения в стране, все вокруг превратились для него в объекты, способные принести наживу.
Первыми на горизонте оказались обычные деревенские мужики. Где-то, уж не знаю где, Лев Соломонович прочитал о сложных процентах. Думаю, он вряд ли понимал все детали этого определения, но суть схватил четко.
Большая советская энциклопедия утверждает, что сложные проценты – это проценты, насчитываемые не только на первоначальную величину, но еще и на проценты, уже наращенные на нее за предыдущий срок. При сложной процентной ставке процентный платеж в каждом расчетном периоде добавляется к капиталу предыдущего периода, а процентный платеж в последующем периоде начисляется на эту наращенную величину первоначального капитала. Обычно сложные проценты используются для долгосрочных ссуд со сроком более года.
Лев Соломонович же давал деревенским жителям деньги в долг, а сложные проценты начислял ежедневно. Поначалу схема работала превосходно, но позже жертвы махинаций заподозрили неладное и сломали ему два ребра. Когда он вышел из больницы, деревенские потребовали свои деньги обратно и сломали ему челюсть. Такого стерпеть Лев Соломонович не мог. Он пообещал, что все отдаст, а ночью поджег пять домов и уехал в город. Там его, разумеется, было уже не найти.
В городе дела пошли в гору: Лев Соломонович познакомился с нужными людьми, провел пару сомнительных сделок и придумал новую гениальную, со слов Маши Кокаинщицы, схему. Он решил страховать кредиты. Идея заключалась в следующем: банк выдавал кредит и затем страховал его в специальной страховой компании. Все выглядело гладко, ведь в случае невозврата банк оставался при своих деньгах, а забота о выбивании денег ложилась на плечи страховой компаний, в роли которых выступали крупные преступные группировки.
Но и здесь Льву Соломоновичу не повезло: неплательщиков становилось все больше, бандиты уставали гоняться за ними и в конце концов предъявили автору идеи претензии. Причем их намерения были настолько серьезные, что Лев Соломонович вначале месяц прятался в психиатрической больнице, где у него работал хороший знакомый, а затем пять лет жил то в Израиле, то в Америке.
Не так давно наш друг вернулся из своего вынужденного бегства и предстал перед нами в совершенно ином свете. Во-первых, он стал заядлым любителем экстази (читай: чаю откушав, плясать на танцполе). Во-вторых, Лев Соломонович начал как-то нездорово реагировать на особенно упитанных женщин (я бы сказал, жирных телок). Как только он видит задницу размером с две среднестатистические головы, у него, как у бедного араба, все опадает вниз, а изо рта невольно вырывается: «Какая фемина!»
Я сижу и смотрю на Льва Соломоновича, бодро отплясывающего с горящими глазами под современную версию «Ra-ra-rasputin» в компании двух молоденьких девушек. Их бюст ходит туда-сюда в такт взмахам рук их покровителя. Лев Соломонович выглядит этаким дирижером танцевальной эротики в клубе «Сети». Думаю, в настоящий момент он абсолютно счастлив.
Никифорыч фыркает и говорит:
– Его скоро третий инфаркт свалит, – он фыркает еще раз и добавляет: нам же лучше.
– Что ты имеешь против невинных забав старика? – спрашиваю я. – Хочется танцевать, так пусть танцует.
– Невинных? – Никифорыч удивленно поднимает брови, а затем говорит: это вы думаете, что Геринг невинный, а у меня другая информация имеется. Как думаешь, что он потом сделает с этим двумя глупыми девчонками, а?
– Трахнет? – отвечаю я и продолжаю: заставит участвовать в групповухе? Снимет все это дело на камеру?
В подобных вещах, как мне кажется, нет ничего необычного. Каждый хоть раз в день да думает о всяческих извращениях, которыми бы не отказался заняться. И, слава Богу, что Лев Соломонович имеет возможность претворить свои тайные желания в жизнь легальным путем, а не выслеживает по ночам старушек с кастетом в руке.
– Если бы, – только и говорит Никифорыч.
По его виду я понимаю, что Лев Соломонович ему омерзителен. Наверняка эта ищейка каждый день только и занимается тем, что вынюхивает все непристойные детали нашей жизни. Это тоже своего рода извращение. Интересно, он в курсе, чем я занимался в прошлом году на даче с тремя молоденькими модельками?
– Этому старику давно пора подправить мозги на принудительном лечении, – продолжает Никифорыч. – Его прибамбасы будут покруче Серегиной постановки «Гамлета».
Тут мы начинаем смеяться, как дети. Я даже на мгновение забываю о карлике, Инне и зарождающейся мании преследования. Я думаю, стоит ли рассказать Никифорычу о новой идее Сергея, его будущем романе, но вместо этого говорю:
– Слушай, Никифорыч, у меня есть деликатное дело, требующее полной конфиденциальности. Все очень серьезно, так что никому ни слова.
Мой собеседник делает недовольное лицо и отвечает:
– Саня, мы же не первый год вместе. Выкладывай.
Как бы так рассказать про карлика, чтобы не вызвать новый приступ смеха, решаю я и начинаю свой рассказ:
– У меня есть три проблемы, – говорю, отхлебывая теплый коньяк из стакана. – Во-первых, какой-то придурок шлет мне идиотские сообщения. Вот его адрес, – даю Никифорычу маленькую бумажку с надписью «dwarf-@mail.ru». – Во-вторых, у моей сестры где-то была банковская ячейка. У меня есть ключ, но я не знаю, в каком банке она обслуживалась, – даю Никифорычу ключ с биркой «437». – И последнее, вот странная визитка, – даю Никифорычу визитку с именем «Варвара». – Проверь, что там и как. Только адрес обязательно узнай, я хочу приехать туда без предупреждения.
Никифорыч внимательно меня слушает, кивает головой и медленно пьет коктейль. Он тщательно осматривает все предметы, полученные от меня, затем говорит:
– У тебя проблемы, Саня?
– Проблемы у тех, кто сидит на крэке, а я в полной жопе, если честно, – отвечаю я и добавляю: но не задавай вопросов сейчас – я все равно не отвечу. Возможно, это не имеет никакого значения, но лучше подстраховаться.
– Понятно, – кивает Никифорыч и спрашивает: тебе точно не нужна охрана? Можно было бы устроить в два счета. Ты бы моих парней даже не заметил, зато всем было бы спокойнее.
Верчу головой отрицательно.
– Никакой охраны, – говорю я. – Просто небольшое приватное расследование. Такое случается время от времени – сам знаешь, не вчера родился.
Музыка меняется, и теперь мы разговариваем под новую песню «Modern talking». Лев Соломонович устало идет к нам.
– Только не это, – цедит сквозь зубы Никифорыч, залпом выпивает оставшийся коктейль и встает из-за стола, направляясь к барной стойке. Понятно, что самому ходить за напитком нет надобности. Просто Никифорыч боится не вынести запаха потного еврея под экстази. Я остаюсь на месте, у меня хронический гайморит.
Это такая болезнь, при которой воспаляется слизистая оболочка – а иногда и костная стенка – придаточной полости носа, гайморовой. Названа она в честь английского анатома Н. Гаймора, который впервые и описал это заболевание. Во время острого периода гайморова пазуха заполняется гноем, а нос перестает различать запахи. Кто-то назовет это проклятием, но я придерживаюсь мнения, что мне дико повезло.
Именно поэтому я широко улыбаюсь Льву Соломоновичу и говорю:
– Здравствуйте, здравствуйте! Опять отдыхаете?
Лев Соломонович, хоть и садится на стул, продолжает извиваться в такт музыке и кричит сквозь шум:
– Давно не виделись, дорогой! Как дела? – он хватает мой стакан, опрокидывает его и, поморщившись, говорит: опять пьешь Чивис Регал? Как же мне надоела эта Франция!
К нам подбегают спутницы Льва Соломоновича и начинают крутиться около стола. Я осматриваю их с головы до пят.
– Нравятся? – спрашивает Лев Соломонович и объясняет: мои девочки.
Он подмигивает и продолжает:
– Очень хорошие девочки, только худенькие больно, но зато чистенькие.
Я смотрю в сторону барной стойки и вижу, что Никифорыч стоит там, ожидая, когда вся эта экстази-компания свалит. Но от Льва Соломоновича так просто не отделаешься. Он начинает рассказывать:
– Представляешь, в прошлом месяце еле-еле поборол триппер. Врач утверждает, будто мое здоровье настолько слабое, что его может убить безобидное венерическое заболевание, – Лев Соломонович смеется и говорит: я чуть рассудка не лишился, когда узнал. Только вдумайся, Саня, помереть оттого, что с конца закапало.
Бывало, люди умирали и от меньшего. К примеру, известный русский композитор Петр Ильич Чайковский после одного из концертов выпил стакан воды и затем скоропостижно скончался, заразившись якобы холерой. Разве кто-нибудь мог предположить, что обычная вода способна забрать из жизни такого человека? Думаю, Чайковский на том свете ежедневно проклинает долбаную жажду. Теперь-то у нас есть спрайт – одной опасностью меньше.
Я говорю об этом Льву Соломоновичу, а он отвечает:
– Да ты что?! Не знал, – говорит и дальше: запомню и буду всем рассказывать, что я почти как Чайковский. Он погиб из-за воды, а я спасся от триппера.
После этих слов Лев Соломонович и девочки смеются, а я даюсь диву. Говорю:
– Лев Соломонович, вас погубит не триппер, а экстази. Сто процентов.
– Да ладно тебе тучи нагонять, – отмахивается он. – Экстази еще никого не убило. Ты ведь сам жрал кокс ложками, так чего теперь меня жить учишь?
Лев Соломонович гладит одну из спутниц по упругому животу своей морщинистой рукой и говорит:
– Мне эти таблеточки сильно помогают, они дают мне жизненные силы. Посмотри, как я двигаюсь, – он показывает пару танцевальных движений, которые в его исполнении выглядят скорее комично, чем как-то еще. – Я классный, да?
Этот вопрос обращен к моделькам, а не ко мне. Те, словно по команде, начинают прыгать и хлопать в ладоши.
Подходит Никифорыч, чуть качаясь. Похоже, он успел прилично надраться, пока ждал у барной стойки. Он кладет руку мне на плечо и говорит:
– Саня, мне пора. Отойдем на минутку, – он поворачивается ко Льву Соломоновичу и продолжает: вам, кстати, тоже не мешало бы поехать домой, а то, глядишь, упадете здесь, и в мире станет на одну сволочь меньше.
Хороший человек Никифорыч, но абсолютно прямолинейный, как поезд. Он может пристрелить человека на месте, если тот скажет, что гомосексуализм – это нормально. Терпимость веками развивалась не для таких индивидов, как мой друг.
Чувствуя приближающуюся ссору, я вскакиваю со своего места и тяну Никифорыча к выходу, но тот упирается и кричит:
– Что же ты делаешь, Лева?! Зачем ты им жизни ломаешь, а?!
Лев Соломонович тоже поднимается. Я думаю, он здесь не один, так как с некоторых пор ходит в клубы только с телохранителем. Это началось после какой-то драки, в которой ему выбили зуб. Смешно, но Лев Соломонович, сколько я его помню, всегда становился жертвой побоев. Возможно, по причине маленького роста, щуплого телосложения и повсеместно острого языка.
Он кричит Никифорычу в ответ:
– Ты, солдафон, куда пошел? – делает жест в сторону танцпола, и из темноты вырастает человек-шкаф-для-одежды. Его лицо не выражает ровным счетом никаких эмоций. – Старика ты можешь оскорблять, а вот как насчет моего боевого товарища?! Я жалею о том, что решил встретиться тут. О том, что решил поговорить с Львом Соломоновичем из вежливости. О том, что вообще родился на свет. Здесь и сейчас будет такое, что в дурном сне приснится немногим.
Никифорыч, что есть сил, пытается вырваться из моих цепких рук, одновременно достает из-за пояса пистолет. Я постоянно удивляюсь, каким образом у него получается везде проносить с собой оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Как рассказывала Маша Кокаинщица – а уж она-то все про всех знает – что Лев Соломонович был евреем до мозга костей и начал сколачивать капитал еще в деревне, в которой родился. Он был человеком невозможно хитрым, поэтому, как только наметились изменения в стране, все вокруг превратились для него в объекты, способные принести наживу.
Первыми на горизонте оказались обычные деревенские мужики. Где-то, уж не знаю где, Лев Соломонович прочитал о сложных процентах. Думаю, он вряд ли понимал все детали этого определения, но суть схватил четко.
Большая советская энциклопедия утверждает, что сложные проценты – это проценты, насчитываемые не только на первоначальную величину, но еще и на проценты, уже наращенные на нее за предыдущий срок. При сложной процентной ставке процентный платеж в каждом расчетном периоде добавляется к капиталу предыдущего периода, а процентный платеж в последующем периоде начисляется на эту наращенную величину первоначального капитала. Обычно сложные проценты используются для долгосрочных ссуд со сроком более года.
Лев Соломонович же давал деревенским жителям деньги в долг, а сложные проценты начислял ежедневно. Поначалу схема работала превосходно, но позже жертвы махинаций заподозрили неладное и сломали ему два ребра. Когда он вышел из больницы, деревенские потребовали свои деньги обратно и сломали ему челюсть. Такого стерпеть Лев Соломонович не мог. Он пообещал, что все отдаст, а ночью поджег пять домов и уехал в город. Там его, разумеется, было уже не найти.
В городе дела пошли в гору: Лев Соломонович познакомился с нужными людьми, провел пару сомнительных сделок и придумал новую гениальную, со слов Маши Кокаинщицы, схему. Он решил страховать кредиты. Идея заключалась в следующем: банк выдавал кредит и затем страховал его в специальной страховой компании. Все выглядело гладко, ведь в случае невозврата банк оставался при своих деньгах, а забота о выбивании денег ложилась на плечи страховой компаний, в роли которых выступали крупные преступные группировки.
Но и здесь Льву Соломоновичу не повезло: неплательщиков становилось все больше, бандиты уставали гоняться за ними и в конце концов предъявили автору идеи претензии. Причем их намерения были настолько серьезные, что Лев Соломонович вначале месяц прятался в психиатрической больнице, где у него работал хороший знакомый, а затем пять лет жил то в Израиле, то в Америке.
Не так давно наш друг вернулся из своего вынужденного бегства и предстал перед нами в совершенно ином свете. Во-первых, он стал заядлым любителем экстази (читай: чаю откушав, плясать на танцполе). Во-вторых, Лев Соломонович начал как-то нездорово реагировать на особенно упитанных женщин (я бы сказал, жирных телок). Как только он видит задницу размером с две среднестатистические головы, у него, как у бедного араба, все опадает вниз, а изо рта невольно вырывается: «Какая фемина!»
Я сижу и смотрю на Льва Соломоновича, бодро отплясывающего с горящими глазами под современную версию «Ra-ra-rasputin» в компании двух молоденьких девушек. Их бюст ходит туда-сюда в такт взмахам рук их покровителя. Лев Соломонович выглядит этаким дирижером танцевальной эротики в клубе «Сети». Думаю, в настоящий момент он абсолютно счастлив.
Никифорыч фыркает и говорит:
– Его скоро третий инфаркт свалит, – он фыркает еще раз и добавляет: нам же лучше.
– Что ты имеешь против невинных забав старика? – спрашиваю я. – Хочется танцевать, так пусть танцует.
– Невинных? – Никифорыч удивленно поднимает брови, а затем говорит: это вы думаете, что Геринг невинный, а у меня другая информация имеется. Как думаешь, что он потом сделает с этим двумя глупыми девчонками, а?
– Трахнет? – отвечаю я и продолжаю: заставит участвовать в групповухе? Снимет все это дело на камеру?
В подобных вещах, как мне кажется, нет ничего необычного. Каждый хоть раз в день да думает о всяческих извращениях, которыми бы не отказался заняться. И, слава Богу, что Лев Соломонович имеет возможность претворить свои тайные желания в жизнь легальным путем, а не выслеживает по ночам старушек с кастетом в руке.
– Если бы, – только и говорит Никифорыч.
По его виду я понимаю, что Лев Соломонович ему омерзителен. Наверняка эта ищейка каждый день только и занимается тем, что вынюхивает все непристойные детали нашей жизни. Это тоже своего рода извращение. Интересно, он в курсе, чем я занимался в прошлом году на даче с тремя молоденькими модельками?
– Этому старику давно пора подправить мозги на принудительном лечении, – продолжает Никифорыч. – Его прибамбасы будут покруче Серегиной постановки «Гамлета».
Тут мы начинаем смеяться, как дети. Я даже на мгновение забываю о карлике, Инне и зарождающейся мании преследования. Я думаю, стоит ли рассказать Никифорычу о новой идее Сергея, его будущем романе, но вместо этого говорю:
– Слушай, Никифорыч, у меня есть деликатное дело, требующее полной конфиденциальности. Все очень серьезно, так что никому ни слова.
Мой собеседник делает недовольное лицо и отвечает:
– Саня, мы же не первый год вместе. Выкладывай.
Как бы так рассказать про карлика, чтобы не вызвать новый приступ смеха, решаю я и начинаю свой рассказ:
– У меня есть три проблемы, – говорю, отхлебывая теплый коньяк из стакана. – Во-первых, какой-то придурок шлет мне идиотские сообщения. Вот его адрес, – даю Никифорычу маленькую бумажку с надписью «dwarf-@mail.ru». – Во-вторых, у моей сестры где-то была банковская ячейка. У меня есть ключ, но я не знаю, в каком банке она обслуживалась, – даю Никифорычу ключ с биркой «437». – И последнее, вот странная визитка, – даю Никифорычу визитку с именем «Варвара». – Проверь, что там и как. Только адрес обязательно узнай, я хочу приехать туда без предупреждения.
Никифорыч внимательно меня слушает, кивает головой и медленно пьет коктейль. Он тщательно осматривает все предметы, полученные от меня, затем говорит:
– У тебя проблемы, Саня?
– Проблемы у тех, кто сидит на крэке, а я в полной жопе, если честно, – отвечаю я и добавляю: но не задавай вопросов сейчас – я все равно не отвечу. Возможно, это не имеет никакого значения, но лучше подстраховаться.
– Понятно, – кивает Никифорыч и спрашивает: тебе точно не нужна охрана? Можно было бы устроить в два счета. Ты бы моих парней даже не заметил, зато всем было бы спокойнее.
Верчу головой отрицательно.
– Никакой охраны, – говорю я. – Просто небольшое приватное расследование. Такое случается время от времени – сам знаешь, не вчера родился.
Музыка меняется, и теперь мы разговариваем под новую песню «Modern talking». Лев Соломонович устало идет к нам.
– Только не это, – цедит сквозь зубы Никифорыч, залпом выпивает оставшийся коктейль и встает из-за стола, направляясь к барной стойке. Понятно, что самому ходить за напитком нет надобности. Просто Никифорыч боится не вынести запаха потного еврея под экстази. Я остаюсь на месте, у меня хронический гайморит.
Это такая болезнь, при которой воспаляется слизистая оболочка – а иногда и костная стенка – придаточной полости носа, гайморовой. Названа она в честь английского анатома Н. Гаймора, который впервые и описал это заболевание. Во время острого периода гайморова пазуха заполняется гноем, а нос перестает различать запахи. Кто-то назовет это проклятием, но я придерживаюсь мнения, что мне дико повезло.
Именно поэтому я широко улыбаюсь Льву Соломоновичу и говорю:
– Здравствуйте, здравствуйте! Опять отдыхаете?
Лев Соломонович, хоть и садится на стул, продолжает извиваться в такт музыке и кричит сквозь шум:
– Давно не виделись, дорогой! Как дела? – он хватает мой стакан, опрокидывает его и, поморщившись, говорит: опять пьешь Чивис Регал? Как же мне надоела эта Франция!
К нам подбегают спутницы Льва Соломоновича и начинают крутиться около стола. Я осматриваю их с головы до пят.
– Нравятся? – спрашивает Лев Соломонович и объясняет: мои девочки.
Он подмигивает и продолжает:
– Очень хорошие девочки, только худенькие больно, но зато чистенькие.
Я смотрю в сторону барной стойки и вижу, что Никифорыч стоит там, ожидая, когда вся эта экстази-компания свалит. Но от Льва Соломоновича так просто не отделаешься. Он начинает рассказывать:
– Представляешь, в прошлом месяце еле-еле поборол триппер. Врач утверждает, будто мое здоровье настолько слабое, что его может убить безобидное венерическое заболевание, – Лев Соломонович смеется и говорит: я чуть рассудка не лишился, когда узнал. Только вдумайся, Саня, помереть оттого, что с конца закапало.
Бывало, люди умирали и от меньшего. К примеру, известный русский композитор Петр Ильич Чайковский после одного из концертов выпил стакан воды и затем скоропостижно скончался, заразившись якобы холерой. Разве кто-нибудь мог предположить, что обычная вода способна забрать из жизни такого человека? Думаю, Чайковский на том свете ежедневно проклинает долбаную жажду. Теперь-то у нас есть спрайт – одной опасностью меньше.
Я говорю об этом Льву Соломоновичу, а он отвечает:
– Да ты что?! Не знал, – говорит и дальше: запомню и буду всем рассказывать, что я почти как Чайковский. Он погиб из-за воды, а я спасся от триппера.
После этих слов Лев Соломонович и девочки смеются, а я даюсь диву. Говорю:
– Лев Соломонович, вас погубит не триппер, а экстази. Сто процентов.
– Да ладно тебе тучи нагонять, – отмахивается он. – Экстази еще никого не убило. Ты ведь сам жрал кокс ложками, так чего теперь меня жить учишь?
Лев Соломонович гладит одну из спутниц по упругому животу своей морщинистой рукой и говорит:
– Мне эти таблеточки сильно помогают, они дают мне жизненные силы. Посмотри, как я двигаюсь, – он показывает пару танцевальных движений, которые в его исполнении выглядят скорее комично, чем как-то еще. – Я классный, да?
Этот вопрос обращен к моделькам, а не ко мне. Те, словно по команде, начинают прыгать и хлопать в ладоши.
Подходит Никифорыч, чуть качаясь. Похоже, он успел прилично надраться, пока ждал у барной стойки. Он кладет руку мне на плечо и говорит:
– Саня, мне пора. Отойдем на минутку, – он поворачивается ко Льву Соломоновичу и продолжает: вам, кстати, тоже не мешало бы поехать домой, а то, глядишь, упадете здесь, и в мире станет на одну сволочь меньше.
Хороший человек Никифорыч, но абсолютно прямолинейный, как поезд. Он может пристрелить человека на месте, если тот скажет, что гомосексуализм – это нормально. Терпимость веками развивалась не для таких индивидов, как мой друг.
Чувствуя приближающуюся ссору, я вскакиваю со своего места и тяну Никифорыча к выходу, но тот упирается и кричит:
– Что же ты делаешь, Лева?! Зачем ты им жизни ломаешь, а?!
Лев Соломонович тоже поднимается. Я думаю, он здесь не один, так как с некоторых пор ходит в клубы только с телохранителем. Это началось после какой-то драки, в которой ему выбили зуб. Смешно, но Лев Соломонович, сколько я его помню, всегда становился жертвой побоев. Возможно, по причине маленького роста, щуплого телосложения и повсеместно острого языка.
Он кричит Никифорычу в ответ:
– Ты, солдафон, куда пошел? – делает жест в сторону танцпола, и из темноты вырастает человек-шкаф-для-одежды. Его лицо не выражает ровным счетом никаких эмоций. – Старика ты можешь оскорблять, а вот как насчет моего боевого товарища?! Я жалею о том, что решил встретиться тут. О том, что решил поговорить с Львом Соломоновичем из вежливости. О том, что вообще родился на свет. Здесь и сейчас будет такое, что в дурном сне приснится немногим.
Никифорыч, что есть сил, пытается вырваться из моих цепких рук, одновременно достает из-за пояса пистолет. Я постоянно удивляюсь, каким образом у него получается везде проносить с собой оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35