— Что ж, так и будет. Скоро встретишься с ним лицом к лицу.
И вышел, сопровождаемый Малатестой, который нес фонарь. Дверь захлопнулась за ними, и стало темно как в могиле.

Недаром говорят, что во сне, который служит нам и отдохновением и остережением, мы готовимся к тому, чтобы опочить навсегда. Никогда еще истина эта не представлялась мне такой непреложной, как в тот миг, когда я, весь в смертной испарине, очнулся от своего забытья, вышел из беспамятства, населенного образами, пробудился от кошмарного сна. Голый, я по-прежнему лежал вниз лицом на кровати, и спина болела просто адски. Была еще ночь. Любопытно узнать — та же самая или следующая. Дотянувшись до раны, я обнаружил перевязку. Осторожно двигаясь в темноте, убедился, что один. Внезапно всплыли в памяти недавние события — дивные и чудовищные. И тотчас я подумал о том, какая судьба постигла капитана Алатристе.
Шатаясь от слабости, сцепив зубы, чтобы не стонать, я отыскал свою одежду. Всякий раз, когда приходилось наклоняться, голова у меня шла крутом, и я боялся снова грохнуться без чувств. Я был уже почти полностью одет, но тут за дверью раздались голоса, в щели мелькнула полоска света. Наступил на кинжал, и он брякнул по полу. Я замер, но — ничего, обошлось. Осторожно вложил оружие в ножны. Потом зашнуровал башмаки.
Голоса стихли, шаги стали удаляться. Свет под дверью замерцал, постепенно становясь ярче. Я прижался к стене так, чтобы оказаться между ней и дверью, открывшейся и впустившей в комнату Анхелику де Алькесар со свечой в руке. Шерстяная шаль на плечах, волосы подобраны и сколоты на затылке. Очень спокойно, не вскрикнув от удивления, не промолвив ни единого слова, она оглядела пустую кровать. И, почувствовав, что я — за спиной, стремительно обернулась. В красноватом свете я увидел ее глаза — их ледяная синева была подобна остриям стальных клинков и поистине завораживала меня. Она открыла рот, чтобы крикнуть или что-то сказать. Но я не мог позволить ей подобной роскоши — выяснение отношений было не к месту и не ко времени. От удара, что пришелся по щеке, замутилась нестерпимая пристальность этого почти гипнотического взгляда: Анхелику отбросило назад. Еще катилась по полу выроненная свеча, и фитилек еще горел, когда я снова сжал кулак — клянусь вам, что безо всяких душевных терзаний, — и ударил во второй раз, теперь в висок. Она без чувств рухнула на кровать. Ощупью, потому что свеча погасла, я приложил ладонь ко рту Анхелики — косточки пальцев у меня ныли не меньше, чем располосованная спина, — и убедился: дышит. Это немного меня успокоило. Теперь можно действовать. Оставив чувствования до лучших времен, я добрался до окна. Распахнул. Слишком высоко. Метнулся к двери, осторожно открыл ее и оказался на площадке лестницы. Опять же ощупью дошел до узкого коридора, освещенного прилепленным к стене огарком. Покрытый ковром пол, дверь, пролет еще одной лестницы. На цыпочках я прокрался мимо двери и был уже на второй ступеньке, когда в доносящемся до меня разговоре прозвучало вдруг имя моего хозяина.
Господь бог или сатана иногда направляют нас в нужную сторону. Я вернулся, приник ухом к двери. По ту сторону ее вели разговор, по крайней мере, двое, и разговор у них шел об охоте — зайцы, олени, егеря. При чем тут капитан? — изумился я. Потом прозвучало еще одно имя — Филипп. И сказано было, что он к сроку окажется где надо. Имя короля произнесли бесстрастно, но дурное предчувствие вмиг охватило меня. И то, что комната Анхелики была совсем рядом, позволило связать концы с концами. Я стоял перед дверью в покои ее дядюшки, королевского секретаря Луиса де Алькесара. Потом упомянули рассвет и Фреснеду. От потери крови, а может быть, от того, что в голове моей с непреложной ясностью возникла картина, у меня подогнулись ноги. Воспоминание о человеке в желтом колете свело воедино все кусочки этой мозаики. Мария де Кастро намеревалась провести эту ночь во Фреснеде. А тот, с кем намечалось ее свидание, должен был чуть свет отправиться на охоту в сопровождении всего двоих егерей. А упомянутый в разговоре Филипп был не кто иной, как его величество король Испании Филипп Четвертый.
Опершись о стену, я попытался собрать разбредающиеся мысли. Набрал полную грудь воздуху, будто черпал из него силы, которые мне, без сомнения, понадобятся. Хорошо бы, чтоб рана не начала кровоточить. Первым, к кому я хотел обратиться за помощью, был, разумеется, дон Франсиско, и я осторожно начал спускаться по ступеням. Но в отведенной поэту комнате его не оказалось. Я вошел, зажег свечу, увидел заваленный бумагами и книгами стол, несмятую постель. Тогда я подумал о графе де Гуадальмедине и через патио направился в то крыло, где помещались покои кавалеров свиты. Как я и предполагал, там мне заступили путь, и уже известный мне часовой сообщил, что и не подумает будить его сиятельство в такой час, даже если мавры высадились или земля перевернулась. Я предпочел не настаивать, ибо довольно уже имел дела со стражниками и часовыми и знал, что убеждать этих толстомясых густоусых старослужащих олухов — что горохом об стенку. Никакая сила в мире не могла бы поколебать их каменное безразличие, зиждущееся на уставе караульной службы: сказано никого не пускать — они никого и не пустят, а осложнять себе жизнь в их обязанности не входит. Толковать с ними о заговорах на жизнь короля было то же, что о лунных кратерах, а вот загреметь под арест можно было очень даже просто. Тогда я осведомился, есть ли у них чем писать, и, разумеется, получил отрицательный ответ. Тогда я вернулся в комнату дона Франсиско, схватил перо и быстро накатал две записки — ему и Гуадальмедине. Запечатал сургучом, надписал сверху их имена, ту, что предназначалась поэту, оставил у него на столе, а другую отнес на пост.
— Передадите графу, как только проснется. Дело идет о жизни и смерти.
Не думаю, чтобы они мне поверили, однако записку все же взяли. Мой знакомец посулил, что вручит ее, как только увидит кого-нибудь из слуг. Тем и пришлось мне удовольствоваться.
Последняя и утлая надежда была на таверну. Быть может, дон Франсиско решил немного добрать и сейчас сидит там, выпивая и сочиняя, а если хмель свалил — устроился на ночлег в верхних комнатах, чтобы не тащиться на веселых ногах во дворец. Так что я и направился в «Каньяду Реаль» под черным, беззвездным небом, которое лишь чуть-чуть начинало светлеть на востоке. Зуб на зуб у меня не попадал от холодного ветра, приносящего с гор пригоршни капель, и благодаря ему в бедной моей голове малость прояснело, хотя было по-прежнему непонятно, как быть и что делать. Подгоняемый тревогой, я все ускорял шаги. Образ Анхелики стоял у меня перед глазами, и, поднеся к носу ладонь, еще хранившую аромат ее кожи, я вдохнул его и тотчас вздрогнул, все вспомнил — и в полный голос проклял сучью свою судьбу. Спина болела неописуемо.

Таверна была закрыта. Висевший под притолокой фонарь бросал дрожащий свет. Я несколько раз стукнул в дверь и, не дождавшись ответа, предался горестным думам. Время истекало неумолимо.
— Пить уже поздно, — раздался поблизости чей-то голос. — Или еще рано.
Я резко обернулся. В смятении чувств я не заметил на каменной скамье под каштаном закутанного в плащ человека без шляпы, пристроившего рядом шпагу и большую оплетенную бутыль. Это был Рафаэль де Косар.
— Я ищу сеньора де Кеведо.
Косар пожал плечами, повел вокруг себя туманным взором:
— Вы же с ним вместе ушли. А где он сейчас — не знаю.
Язык у него немного заплетался. Если комедиант всю ночь накачивался, подумал я, можно представить, в каком он сейчас состоянии.
— Что же вы здесь делаете? — спросил я.
— Пью. Размышляю.
Я подошел и присел рядом, отодвинув шпагу. Вид мой был таков, что хоть пиши с меня аллегорию отчаянья.
— В такую холодную ночь? Погода не располагает к размышлениям на свежем воздухе — чересчур свежо.
— Жар души спасает. — Он странновато хихикнул. — Это славно, а?.. Жар внутри, рога снаружи. Как это там?..
И с лукавым видом продекламировал, время от времени прикладываясь к бутыли:
Дела идут, и мы живем — не тужим,
Тогда как все вокруг поражены:
Возможно ль быть своей подружки мужем
И сутенером собственной жены?
Я заерзал на скамейке. И не только от холода.
— Мне кажется, сеньор Рафаэль, вы приняли немного лишнего…
— Кто знает, что для человека лишнее, а что ему необходимо?
Поскольку я не нашелся, что на это ответить, мы некоторое время сидели молча. В свете фонаря капли воды на лице и волосах Косара блестели, как иней. Комедиант вдруг всмотрелся в меня повнимательней:
— Тебя, кажется, тоже томит какая-то забота?
Видя, что я не отвечаю, он протянул мне бутыль.
— Не такая помощь мне нужна, — понуро отвечал я.
Он значительно, с философским глубокомыслием покивал, оглаживая свои германского образца бакенбарды. Потом поднес горлышко к губам, и раздалось звонкое бульканье.
— От вашей супруги нет вестей?
Он мрачно и мутно покосился на меня, не опуская бутылку. Пристроил ее рядом на скамью и, вытирая усы тылом ладони, ответил:
— У моей супруги — своя жизнь. В этом есть и определенные выгоды, и кое-какие неудобства.
Он открыл рот и поднял палец, явно намереваясь снова что-то прочесть. Но мне было совсем не до стихов.
— Ее хотят использовать против короля, — сказал я.
Косар замер с открытым ртом и воздетым перстом.
— Не понимаю…
И это прозвучало почти как мольба о том, чтобы и дальше ничего не понимать. Но меня, что называется, достали — и он со своим винищем, и холод, и грызущая мне спину боль.
— Заговор, — сказал я нетерпеливо. — Потому я искал дона Франсиско.
Он заморгал, и глаза его из мутных сделались просто испуганными.
— Мария-то здесь при чем?
Я не сумел удержаться от презрительной гримасы:
— Это приманка. А ловушка сработает на рассвете, когда король в сопровождении всего двух егерей пойдет на охоту… Его хотят убить.
Под ногами у нас глухо брякнуло стекло — бутыль упала на землю, но ивовая оплетка не дала осколкам разлететься
— Матерь божья, — сказал комедиант. — А мне казалось — это я напился…
— Я трезв, как стеклышко у вас под ногами, и говорю чистую правду.
— Ну а если даже и так… Мне-то какое дело до короля, дамы или валета?
— Повторяю вам — они хотят впутать вашу жену. И капитана Алатристе.
Услышав это имя, Косар засмеялся тихонько и недоверчиво. Я взял его за руку и заставил пощупать мою спину. Пальцы его наткнулись на перевязку, и я увидел, как он переменился в лице:
— Кровь течет!
— Еще бы ей не течь! Не прошло и трех часов, как меня пырнули кинжалом.
Он вскочил, вот уж точно — как ужаленный. Я остался сидеть, наблюдая, как он бегает перед скамьей взад-вперед.
— Настает день праведного возмездия… — бормотал он вроде бы про себя. — Все решит добрый клинок.
Но вот Косар наконец остановился. Разбушевавшийся ветер все сильнее трепал полы его плаща.
— Филиппа, говоришь?
Я кивнул.
— Убить короля… — продолжал он. — Клянусь сам не знаю чем, это забавно… Прямо как в комедии!
— В трагикомедии, — вставил я.
— Это, юноша, зависит от точки зрения.
И внезапно меня осенило:
— У вас есть карета?
Он был сбит с толку и, слегка пошатываясь, уставился на меня:
— Ну разумеется. Стоит на площади. Кучер дрыхнет, забравшись внутрь. Я велел ждать и заплатил. И еще послал ему пару бутылок вина…
— Ваша жена уехала во Фреснеду.
Растерянность сменилась недоверчивостью:
— И дальше что? — спросил он не без опаски.
— До Фреснеды — почти лига пути. Мне не дойти. А карета домчит мигом.
— А зачем тебе туда?
— Чтобы спасти короля. И может быть, — донью Марию.
Он захохотал — довольно принужденно, должен заметить — и тотчас оборвал смех. Задумался, покачивая головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38