И наконец, театрально завернувшись в плащ, продекламировал:
Я не подам ни повода, ни виду,
Я буду сам — и следствие, и суд.
Я отомстить сумею за обиду
Чуть раньше, чем ее мне нанесут.
— Моя жена сама о себе позаботится, — очень серьезно проговорил он. — Пора бы уж тебе это знать.
И с той же серьезностью — без шпаги, которая по-прежнему была прислонена к скамье, — Косар изобразил салют, парад, рипост. Странный человек, подумал я, затейливый человек. Весьма затейливый. Он вдруг поглядел на меня и улыбнулся. И улыбка его, и выражение глаз плохо вязались с тем, какая молва шла об этом благодушном рогоносце. Но размышлять было некогда.
— Тогда подумайте о короле, — настойчиво сказал я.
— А чего о нем думать?.. — Изящным движением он вложил в ножны воображаемую шпагу. — Клянусь бородой прадедушки, я не стану возражать, если кто-нибудь покажет ему, что кровь у него — того же цвета, что и у нас, грешных…
— Он — король Испании. Наш властелин.
Мои слова не произвели особого впечатления. Косар стряхнул с плеч дождевые капли, плотнее запахнул плащ.
— Вот что я скажу тебе, мой мальчик. Я каждый день встречаюсь с ними на сцене — то с императорами, то с Сулейманом Великолепным, то с самим Тамерланом. А время от времени даже играю их… И случалось мне по ходу пьесы делать такое, о чем не пишут в книгах. Так что у меня короли, живые или мертвые, священного трепета не вызывают.
— Но ваша жена…
— Да забудь ты про мою жену раз и навсегда!
Он снова глянул на разбитую бутыль, на минутку замер, сморщив лоб. Потом прищелкнул языком и с любопытством уставился на меня:
— Намереваешься отправиться во Фреснеду один? А где же наша гвардия? Где доблестная пехота? И могучий флот? Где они все, мать их так?..
— Во Фреснеде будут и гвардейцы, и свита. Если успею предупредить.
— Так в чем же дело? Дворец — в двух шагах. Валяй, предупреждай.
— Не пускают. Ночь.
— А если во Фреснеде тебя просто зарежут? Заговорщики уже могут быть там.
Я задумался. Косар ерошил свои бакенбарды.
— В «Сеговийском ткаче» я играл Бельтрана Рамиреса, — вдруг сказал актер. — Он спасает жизнь королю:
За ним ступайте; выясните, кто
Над грудью августейшею клинок
Предательский осмелился занесть…
И выжидательно уставился на меня. Я коротко кивнул. Не аплодировать же, в самом-то деле?
— Это Лопе? — осведомился я, чтобы хоть что-нибудь сказать.
— Нет. Мексиканец Аларкон. Знаменитейшая комедия. Огромный был успех. Мария играла донью Анну под сплошной гром оваций. А я… ну, да что там говорить.
Он помолчал, вспоминая о рукоплесканиях — или о жене.
— Да… Там я спасал короля. Действие первое, сцена первая. Отбивал его у двух мавров. Я, кстати, очень недурно владею шпагой, ты знаешь об этом? По крайней мере, бутафорской… При моем ремесле все на свете надо уметь… В том числе и фехтовать.
Он мечтательно зажмурился.
— А что? Это будет забавно… Юный монарх спасен первым актером Испании. А что касается Марии…
И вдруг осекся. Взгляд его уплыл в неведомые дали.
— Над грудью августейшей… — пробормотал Косар еле слышно.
Продолжая покачивать головой, он еще что-то говорил, но я уже не мог разобрать ни слова. Быть может, декламировал. Внезапно лицо его просияло — улыбка великодушная и героическая осветила его. Он дружески хлопнул меня по плечу:
— В конце концов, не все ли равно, какую роль играть?

XI
Охота
Когда сняли вымокшую от дождя повязку, Диего Алатристе увидел чахлый серый свет и тяжелые темные тучи. Связанными руками он протер глаза — левый еще побаливал, но веки открывались. Осмотрелся. Его везли сюда на муле — и рядом слышался перестук лошадиных копыт, — а потом довольно долго вели пешком, и он немного согрелся, ибо ни плаща, ни шляпы на нем не было. Но все равно его колотил озноб. И вот теперь капитан стоял в перелеске, среди вязов и дубов. На западной оконечности неба, что проглядывало сквозь листву, истаивала ночная тьма, и, наводя еще большую тоску на Алатристе и его спутников, неустанно сеялся мелкий противный дождик из тех, что, однажды начавшись, заряжают надолго.
Тирури-та-та.На знакомую руладу он обернулся. Гвальтерио Малатеста, завернувшись в черный плащ, до самых глаз надвинув шляпу, оборвал свист и скорчил гримасу, которую можно было принять и за насмешку, и за приветствие.
— Замерз, капитан?
— Не без того.
— И проголодался, наверно?
— Сильно.
— Ничего, утешайся тем, что для тебя скоро все кончится, а нам еще предстоит обратный путь.
И указал на своих спутников: то были люди, схватившие Алатристе у ручья, — только теперь их стало на одного меньше. Бородатые, зловещие видом, они были одеты непритязательно и удобно, на манер охотников или лесников, и обвешаны неимоверным количеством всякого колющего, режущего и стреляющего добра, от которого добра не жди.
— Самая отборная мразь, — угадывая мысли капитана, произнес Малатеста.
Где-то вдали запел охотничий рожок, и четверо убийц, многозначительно переглянувшись, устремили взоры в ту сторону, откуда донесся этот сигнал.
— Побудешь здесь еще немного, — сказал итальянец.
Один из его молодцов двинулся через кусты на звук рожка, а двое остальных усадили Алатристе на мокрую землю и принялись связывать ему ноги.
— Разумная предосторожность, — пояснил Малатеста. — Отнеси ее на счет своих дарований. Тебе должно быть это лестно.
Поврежденный глаз его немного слезился, когда итальянец — вот как сейчас — глядел пристально.
— Я-то полагал, — медленно ответил капитан, — что наши с тобой дела мы решим один на один.
— Но, помнится, в тот день, когда ты навестил меня без приглашения, едва ли я мог рассчитывать на снисхождение.
— По крайней мере, руки у тебя были свободны.
— Это так. Но оказать тебе такую же услугу я не могу. Дело зашло слишком далеко, и слишком много поставлено на кон.
Алатристе понимающе кивнул. Тот, кто спутывал ему ноги, теперь намертво затянул хитроумные узлы.
— А эти скоты знают, во что они встряли?
Помощники Малатесты и глазом не моргнули.
Один, кончив дело, счищал с колен грязь. Второй проверял, не отсырел ли порох на полке заткнутого за пояс пистолета.
— Конечно, знают. Мы давно знакомы. Это вместе с ними я был на Минильясском тракте.
Алатристе попробовал шевельнуть руками и ногами. Ничего не вышло. Сделано было на совесть. Хорошо хоть, на этот раз руки ему связали не за спиной, а спереди, чтобы он не свалился с седла.
— Ну и как же ты намерен выполнить поручение?
Итальянец достал пару черных перчаток и теперь неторопливо натягивал их. Капитан заметил, что кроме пистолета, шпаги и кинжала, у него еще и нож за голенищем.
— Ты, я полагаю, осведомлен о страсти этой… гм… личности к охоте? На зорьке. В сопровождении не более чем двух егерей. А здесь в изобилии водятся и олени, и зайцы. Какое раздолье для стрелка, не знающего промаха, для неутомимого охотника! И кому же неизвестно, что наш… гм… герой забывает обо всем на свете, выслеживая дичь. Кажется невероятным: ведь обычно он сама невозмутимость, моргает — и то через раз, смотрит поверх голов… А вот поди ж ты — преображается и при виде этой самой дичи-добычи совершенно шалеет.
Он пошевелил растопыренными пальцами, проверяя, ловко ли сели перчатки. Потом удостоверился, что шпага легко ходит в ножнах.
— А повадился кувшин по воду ходить… — произнес он со вздохом, — тут ему и голову сломить.
И на мгновение замер — словно погрузился в глубокую думу. Потом очнулся, сделал своим молодцам знак, и те, подняв капитана за руки и за ноги, привязали его к стволу дуба.
— Неудобно, но уж придется потерпеть малость. Мы знали, что сегодня ночью он приедет сюда развлечься с… Да ты сам уже понял. Надежные люди сделали так, что сопровождают его только двое доверенных егерей. Я хочу сказать — они пользуются
нашимдоверием. Это они минуту назад оповестили нас сигналом рожка, что все идет как было предусмотрено, и зверь уже рядом.
— Ювелирная работа, — отозвался Алатристе. Малатеста поблагодарил за похвалу, прикоснувшись к полю влажной от дождя шляпы.
— Надеюсь, высокородная наша особа в преддверии утех исповедалась. — Рябоватое лицо скривилось. — Мне-то, сам понимаешь, глубоко наплевать, но, говорят, он — человек набожный. Вот и хорошо — неприятно помирать в состоянии смертного греха…
Сильно позабавленный этими соображениями, итальянец взглянул вдаль, словно высматривая добычу в чаще, и расхохотался, упершись рукой в эфес.
— Прелесть что такое, — проговорил он со зловещим ликованием. — А иначе отправился бы прямиком в преисподнюю.
Наслаждаясь этой мыслью, он еще некоторое время улыбался.
Потом перевел глаза на капитана:
— А вот ты, я считаю, правильно сделал, что не стал устраивать сегодня таинство покаяния… Услышав нашу с тобой откровенную исповедь, любой духовник отрекся бы от сана, сочинил бы не очень-то назидательную новеллу
и заработал бы денег больше, чем Лопе де Бега новой комедией.
Алатристе, сколь ни бедственно было его положение, невольно согласился:
— Падре Эмилио Боканегра — плохое подспорье тому, кто желает уйти на тот свет с чистой совестью.
Снова раскатился сухой и сиплый смех итальянца:
— Тут я с тобой полностью согласен. Я тоже предпочел бы хвост и копыта, нежели тонзуру и распятие.
— Ты отвлекся.
— Отвлекся? — Малатеста глядел на него, соображая, о чем речь. — Ах да! Ну, стало быть, охотник и дичь… Я-то думал, ты уже сам дорисовал себе остальное: появляется зайчик или там олень, наш герой углубляется в чашу, егеря отстают… И тут — бац! Откуда ни возьмись, ревнивый соперник А ведь известно — «… одним лишь взором ревность убивает»
. И неосторожный охотник очень мило нанизывается на шпагу.
— Это, надо полагать, ты возьмешь на себя?
— Ну еще бы! Как можно отказаться от такого удовольствия? Потом мы тебя развязываем, предварительно положив рядом твою шпагу, кинжал и прочее… А верные егеря, прибыв с небольшим опозданием на место разыгравшейся трагедии, получат, по крайней мере, возможность отомстить за короля, если уж не сумели спасти его…
— Ну понятно… — Алатристе посмотрел на свои связанные руки и ноги. — В рот, закрытый глухо, не влетит муха. Мертвый не проболтается.
— Ваша милость, досточтимый сеньор капитан, да кому же в Мадриде неведома ваша несравненная доблесть? Кто удивится, услышав, что вы дрались как лев и пали с честью? Узнав, что вы за бесценок отдали свою драгоценную жизнь, многие были бы вне себя от горчайшего разочарования.
— А ты?
— Но я-то знаю, чего ты стоишь. В Минильясе ты убил одного из моих людей, вчера ухлопал другого. Так что, Вакхом клянусь, можешь отправляться на тот свет со спокойной совестью.
— Да я не об этом спрашиваю! Что ты собираешься делать потом?
Малатеста самодовольно погладил усы:
— А-а… Предстоит самое приятное, что есть в нашем ремесле, — исчезнуть. Вернусь в Италию — благо будет с чем. Отчизну я покинул налегке.
— Как жаль, что здесь тебе не всадили унцию свинца в одно место — сразу потяжелел бы.
— Спокойствие, капитан! — Итальянец ободряюще улыбнулся. — Все будет хорошо.
Алатристе прижался затылком к стволу. Дождевая вода бежала по спине, сорочка под колетом вымокла насквозь, штаны были выпачканы грязью и глиной.
— У меня к тебе просьба, — проговорил он.
— Черт побери… — Малатеста смотрел на него с непритворным удивлением. — Что я слышу? Чтоб ты — да с просьбой? Неужто очко заиграло?
— Насчет Иньиго. Можно ли сделать так, чтобы он остался в стороне?
Итальянец некоторое время бесстрастно вглядывался в него. Потом тень сочувствия скользнула по его лицу.
— Насколько мне известно, он и так в стороне. Не при делах, так сказать. Но то, как обернется, от меня не зависит. Ничего не могу обещать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38