Кафетерий без труда нашелся и без карты. Я налил кофе в самый большой стакан, какой нашел. Толстая, неулыбчивая женщина за кассой покачала головой.
– В чем дело? – заскрежетал я зубами.
– Это емкость для содовой. Кофе нельзя наливать в емкости для содовой.
– Возьмите за это деньги.
– Не могу, – объяснила она. – Кофе должен быть в кофейной емкости.
– Вот пять долларов, возьмите с меня сколько захотите.
– Не могу…
– … этого сделать. Да, да, да.
Оставив кофе у кассы, я двинулся в офис декана Далленбаха. Мне не хотелось обращаться к нему за сведениями о Кире, но теперь мне казалось, что выбора у меня нет. Я ошибся.
Вот она, футах в пятидесяти впереди, за спиной – видавший виды кожаный рюкзак. Я притормозил и пристроился к группе студентов, споривших о качествах категорического императива. Ну разве гуманитарные науки не прелесть? Я надеялся, что никому из этих малышей не придется зарабатывать на жизнь своим трудом. Кира пошла дальше, пошел и я. Она уселась на третье место в третьем ряду в комнате 203 Снодграс-холла. О чем была лекция, мне за закрытыми дверями слышно не было, но я решил, что это английский язык – в той или иной форме. Слишком длинные, с сильной проседью волосы преподавателя падали на плечи его зеленого вельветового пиджака. Он расхаживал с напыщенным видом, размахивая руками, как актер, банально играющий роль Гамлета, и не отводил долгого взгляда от самой красивой женщины в аудитории. Я достаточно посещал разные курсы английского, чтобы знать, что большинство преподавателей литературы были просто-напросто несостоявшимися актерами, обладавшими эго размером с Чикаго. А может, среди них были и несостоявшиеся писатели. Размер эго остается прежним.
По окончании лекции я нырнул в соседнюю дверь и продолжил свою работу тенью. Так продолжалось до вечера. И даже вышло не так уж плохо. Мне очень понравились натурщицы в классе рисования, который посетила Кира. Когда преподаватель выставила студентов из своей аудитории, я увидел, как Кира прошла по коридору и куда-то свернула. Я не видел смысла еще наблюдать за ней. Проследив, как она посещает еще одно занятие, я ничего не докажу. Но мои сомнения не рассеялись. Я боялся поверить в очевидное – что Кира была студенткой Риверсборо. Я нуждался в небольшом независимом подтверждении.
– Простите, – обратился я к руководителю художественного класса Киры. – Можно вас на два слова?
– Конечно. – Она жестом предложила мне пройти в комнату. Преподаватель была маленькой женщиной с коротко остриженными каштановыми волосами и карими глазами с медным оттенком. Ее впалые щеки были перепачканы углем, улыбка светилась дружелюбием.
– Привет. – Я протянул руку, но женщина показала мне свои черные ладони, и мы согласились, что моего жеста вполне достаточна – Меня зовут Дилан Клейн
– Джейн Курто. Чем могу помочь вам, мистер Клейн?
– Я пишу книги, детективные романы. – Никогда о вас не слышала.
– И не вы одна. Хотите взглянуть на мое писательское удостоверение?
– Верю вам на слово, – ответила она. – Предполагается, что я талантливый художник, но никто обо мне не слышал. И у нас также нет удостоверений!
– Честно говоря, мое просрочено. Однако я имею право голоса при обсуждении дизайна обложки моей следующей книги, и мне порекомендовали одну из ваших студенток как художницу, – солгал я. – Прежде чем обращаться к ней, я бы хотел сначала услышать ваше мнение.
– А что за студентка?
– Кира Ватанабэ.
Джейн Курто с трудом скрыла свою растерянность. Не могу сказать, чтобы в глазах ее промелькнул ужас, но мне показалось, что она не просто нахмурилась.
Я прикинулся смущенным:
– Не очень хорошая, да?
– Не самый страшный вариант.
– Восхищаюсь женщинами, которые не опускаются до натянутой похвалы.
– Послушайте, мистер Клейн, я только хочу сказать, что Кира вполне компетентна. Она занимается у меня уже три семестра и сделала значительные успехи, но она не вкладывает в это душу. Я не хочу ее обидеть.
– Это будет нашим секретом. Никто не пострадает. Спасибо, – затараторил я, едва скрывая охватившее меня облегчение.
– У меня есть другие студенты, которых я могла бы порекомендовать.
– Хорошо, – заверил я Джейн Курто уже на ходу. – Если я к кому и обращусь, то только к вам.
Уходя, я сообразил, что должен был показаться мисс Джейн Курто полным дураком. Я и был дураком, очень счастливым, испытывающим облегчение дураком. Из студенческой гостиной я позвонил по платному телефону в лабораторию. Хотя я не мог бы поручиться за то, чем занималась Кира до встречи со мной, но, скажем так, звонил я уже без особой тревоги. Абсолютно равнодушным голосом сотрудник лаборатории подтвердил негативный результат. Всегда говоришь себе, что справишься с любой ситуацией, какой бы плохой она ни оказалась. Но признаюсь, в тот момент я испытал такой подъем, что готов был расцеловать прямо в губы мальчишку, который брызнул в меня перцовым спреем, невзирая на Раша Лимбау и Джо Маккарти.
В винном магазине я купил две бутылки шампанского. Яркую бутылку «Перрье-Жуэ» я намеревался разделить с Кирой. И не мог решить, что делать с другой, далеко не столь дорогой бутылкой «Корбеля». Я собирался или послать ее без записки Джейн Курто, или использовать в качестве реактивной клизмы для портье из «Старой водяной мельницы». Я думал, каким надо быть идиотом, чтобы слушать его. Люди все время путают лица. Да он, наверное, напился вусмерть на мальчишнике по ту сторону границы. Затем, как неожиданный удар в промежность, меня поразила мысль: может, портье вовсе и не ошибся. Может, он лгал мне. Я поразмыслил над тем, зачем бы ему это делать. Придется поговорить с ним об этом, когда Макклу вернется в город. Там, где дело касалось бесед, мне очень не хватало приемов Джона.
Идя по улице, я заметил синий фургончик, припаркованный через дорогу от гостиницы. Подойдя к нему сзади, я резко постучал по стеклу со стороны пассажирского сиденья. Охранник из кампуса чуть не подавился глазированным пончиком.
– Только что вернулся! – крикнул я сквозь закрытое стекло. – Вернулся раньше, чем думал.
Он попытался сделать вид, что не обескуражен моим скорым возвращением, но не смог. Трудно сохранять невозмутимый вид, когда у тебя изо рта свисает непрожеванный кусок пончика. Его партнер на водительском сиденье был значительно меньше встревожен моим появлением и показал средний палец. Уважаю таких. Он и парень с пончиком наверняка получили хороший втык за то, что упустили меня. В качестве знака доброй воли я показал им бутылку «Корбеля» и оставил ее на тротуаре.
Войдя в «Старую водяную мельницу», я продолжал действовать, как самодовольный болван. Мой приятель находился за стойкой. Отложив шпионский роман, он понимающе мне улыбнулся. Мне стало интересно, что же ему известно? Сообщений для меня не было.
– Послушай, дружище, – прошептал я, – она придет сегодня вечером. Сделай одолжение, когда она придет, направь ее сразу наверх, хорошо?
– Конечно, мистер Клейн.
– Никто сегодня не приходил сюда, не искал меня?
– Никто, – ответил он, отдавая бойскаутский салют.
Я вручил ему шампанское:
– Как думаешь, сможешь охладить его и подать наверх, когда придет моя подружка?
– Без проблем.
Чаевых я ему не дал. Все деньги, которые он собирался с меня содрать, он уже получил.
В моем номере что-то изменилось. Не могу это объяснить. В гостиничных номерах все не так, как дома. Я бы не сказал точно, куда положил грязные носки или на какой странице была развернута газета, когда я отложил ее перед сном. Не знал, что за жуки висят в углу на потолке. Не различал запахов и звуков. И кроме того, каждый день в номере делали уборку, раскладывали по местам вещи, заправляли кровать, подкручивали конец рулона туалетной бумаги. И все равно я не мог отделаться от ощущения, что в моем номере побывал кто-то, кому не следовало. Но я также думал, что к сегодняшнему дню мы колонизуем Луну.
День, когда Земля остановилась
Как и обещал, он сразу направил ее наверх. Даже позвонил и предупредил, что она идет. Я был рад, что пять сотен Джеффри не пропали совсем уж даром. А еще за сотню он проводил бы Киру до моего номера.
Я неудержимо улыбался идиотской улыбкой, когда открыл дверь.
– Что?
– Ты – это «что», – сказал я, втянув Киру за руку в комнату и пинком захлопнув дверь.
Я продолжал целовать Киру, пока ее дыхание не сделалось моим, пока я не опьянел от него. И хотя я наверняка буду помнить этот поцелуй и после смерти, он не был каким-то сверхсексуальным. Это был поцелуй радости, облегчения; поцелуй, намекавший на отсутствие в моей жизни любви. И когда наши губы наконец разъединились, Кира опустила голову.
– Что такое? – Я пальцем приподнял ее подбородок.
Она молча плакала. Блестящие слезы стекали по матовой коже к уголкам рта, и Кира слизывала их, водя языком то вправо, то влево. Мне не нужно было спрашивать, о чем она плачет. Если бы у меня хватило мужества, я бы тоже заплакал.
– Я начинаю влюбляться в тебя, дядя Дилан. А вчера вечером мне было страшно. Тебя окружала стена, построенная специально, чтобы не подпустить меня.
– Стена была, но не я ее построил.
– Не понимаю.
И я рассказал ей обо всем. Пришлось. У меня и мысли не было утаить это от нее, хотя я понимал, что мою готовность поверить худшему о ней она могла расценить как предательство. Я объяснил, что мое неверие в нее говорит больше о моей жизни, чем о ее. Она даже не вздрогнула.
– Как думаешь, он солгал или перепутал? – спросила она.
– Точно сказать не могу.
– Преподаватель Курто, – смеясь, сказала Кира, – должно быть, чуть в обморок не упала, когда ты сказал, что хочешь использовать мои рисунки для своей следующей книги.
– Пришлось бы вызывать «скорую».
Кира игриво шлепнула меня. Я снова притянул ее к себе, и мы упали на кровать. Когда мы оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха, она улыбалась мне и в ее черных глазах играл озорной огонек
– Что теперь? – спросил я.
– Стоила бы я те полторы сотни, которые, как сказал портье, за меня давали?
– Больше.
Раздался стук в дверь. Принесли мое охлажденное шампанское. Я прогнал официанта огромными чаевыми и толчком в плечо. Шампанское я открыл, как полагается, держа пробку и медленно поворачивая бутылку. Кира уже подставила пустой бокал, который я и наполнил – на один дюйм шампанским, на пять дюймов белой пеной. Сам я бокалом пренебрег и чокнулся бутылкой.
– И на сколько больше я бы стоила? – с напускной скромностью спросила Кира.
– Опять за свое? – Я безуспешно попытался усмехнуться. – Не знаю, на доллар с четвертью, может быть.
Она стукнула меня по руке, на этот раз менее игриво. Охнув, я потер ушибленное место.
– Ладно, я скажу тебе, на сколько больше ты стоишь. Ты стоишь остатка моей жизни. Если бы я думал, что есть шанс получить твое согласие, я бы попросил тебя выйти за меня замуж.
Ее лицо сделалось абсолютно непроницаемым. Она поняла, что я не шучу.
– Мне бы этого хотелось, – прошептала она, обвивая меня руками и ногами. – Предложи мне.
– Но я достаточно стар, чтобы…
– … сделать меня счастливой.
– А как же школа?
– Я внезапно потеряла всякий интерес к Риверсборо. Спроси меня, Дилан.
– Ты выйдешь за меня замуж?
– Да.
В этот момент я не думал о любви или о будущем, о детях и белом штакетнике. Я вспомнил фильм «День, когда Земля остановилась». Там есть сцена, в которой Майкл Ренни и Патрисия Нил застревают вместе в темном лифте, когда на всей Земле на полчаса отключают электроэнергию. И в эти полчаса, когда вся остальная планета предается панике, между Ренни и Нил, людьми в самом прямом смысле слова из разных миров, возникает нерушимая, не объяснимая словами связь. Даже ребенком, еще ничего не понимающим в любви и человеческих отношениях, я проникся силой этой связи, родившейся в темном лифте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30