Широко улыбнувшись, а потом смутившись от того, что именно я могу прочесть в этой улыбке, Кира заставила ее исчезнуть.
– Идемте, – проговорила она и повела меня прочь с кампуса.
Мы шли молча, и я был рад этому. Я ощущал себя косноязычным и неуклюжим, словно ко мне вернулись мои семнадцать лет. Я чувствовал запах ее волос: цветущий жасмин в снегу. Странно, что эта девушка заставила меня снова ощутить себя живым. В последний раз это было очень давно. Мой внутренний голос неустанно напоминал мне о Заке, моем отце и детективе Калипарри, но, пройдя несколько сотен ярдов, я не слышал уже ничего, кроме наших шагов.
В кофейне, которая располагалась в подвальчике, было темно, и пахло там, как в кабинете у Фацио. Стены были украшены граффити и капельной живописью. Какой-то шут в берете играл на маленьких сдвоенных барабанах, прищелкивая пальцами и читая стихи бит-лайт. Выходило не так уж и плохо, но я готов был поспорить, что слова песен «Перл Джэм» он знал гораздо лучше, чем «Мексико-Сити блюз» или «Хаула». Забавно, но поверхностно. Для студентов колледжа это была Мода, которую они примеряли на себя и отбрасывали, как мини-юбки или бусы братской любви, что в ходу у хиппи. На следующий год это будет диско.
Я заказал «ирландский кофе», Кира заказала чай. Когда официантка принесла наши напитки, Кира вытащила что-то из сумки и положила на стол рядом со свечой.
– Надеюсь, вы не против, – она отвела взгляд, – подписать это для меня?
Я увидел зачитанный экземпляр своей последней книги – той, что я не смог продать в виде сценария, – «В Милуоки в стикбол не играют». Слишком жесткая для девяностых годов, писала критика. Ну надо же, слишком жесткая.
Когда я заколебался, девушка испугалась:
– Простите. Не надо было просить. Пожалуйста»
– Не глупите, – ответил я и взял ее ручку. Она прочла надпись:
– «Дорогой Кире, Жемчужной коже, Цветущему жасмину в снегу». Красиво. Я ничего не понимаю, но красиво.
– Может, когда-нибудь и поймете. Наклонившись через стол, она поцеловала меня в щеку.
– Мне нравится, как колется ваша борода.
– А мне – ваш поцелуй.
Она убрала книгу в сумку, и мы сделали еще один заказ. На этот раз Кира тоже попросила «ирландского кофе», и официантка пожелала узнать ее возраст. На счастье, у Киры имелось требуемое фальшивое удостоверение личности. Прошло уже лет двадцать с тех пор, как я пил с несовершеннолетней студенткой. Ее предупредительность, энтузиазм, не говоря уже о физической привлекательности, – все тешило мое самолюбие. А к сорока годам мое самолюбие сделалось маленьким и слабым.
Я задал ей вопросы, продиктованные Макклу, но без толку. Она больше знала об исчезновении Джимми Хоффы, чем Зака. Мы с Джонни занимались этим делом всего два дня, но оно уже приближалось к той точке, когда обнадеживал даже тупик. Умница Кира задавала не слишком много вопросов, на которые я не смог или не захотел бы отвечать. Думаю, она чувствовала мое нежелание углубляться в этом направлении.
– Между прочим, я специализируюсь на английской литературе. – Темы разговора она меняла быстро. – Люблю писать, но не могу. Слишком много одиночества. Слишком много заглядывания внутрь.
– Выходит, вы много знаете об одиночестве?
– Да. – Последовало неловкое молчание. – Ну, и каково это – быть издаваемым автором?
– Фантазии гораздо лучше реальности. Публикация твоих книг в основном помогает познакомиться с собственной неизвестностью. – Она нахмурилась. Не такой ответ ей хотелось услышать. – Извините, – сказал я. – У меня неважное настроение, и одиночество одолела. Дома, за письменным столом, я с ним справляюсь, но здесь…
– Я понимаю. – Лицо Киры оказалось совсем рядом с моим. – Где вы остановились?
– В гостинице «Старая водяная мельница». А что?
– А то, дядя Дилан, что в тебе нет ничего неизвестного, и сегодня ночью я вместе с тобой хочу прогнать наших демонов.
Аргументами, способными убедить нас обоих, что она ошибается, я не располагал.
Мир действительно вертится
Я лежу в темноте, слушая слабое шипение гостиничного душа. Через жалюзи пробивается красно-желтый свет неоновой вывески. Я встаю, незажженный «Кэмел» прилип к нижней губе. Взяв пиджак, достаю завернутую в коричневую бумагу бутылку. Поворотом колпачка разрываю наклейку акциза и делаю глоток дешевого пойла. Жидкость легко скользит в пищевод, по ощущению напоминая битое стекло. Делаю еще глоток. Стекло по-прежнему битое, но края уже не такие острые. Вынимаю из кобуры свою пушку тридцать восьмого калибра и кручу барабан, просто потому, что мне нравится клацанье, которое он издает. Я прижимаюсь ухом к двери в ванную комнату – душ все еще шумит. Я раскрываю сумочку и дулом револьвера аккуратно ковыряюсь в ее содержимом. Никогда не знаешь, что может выскочить из сумочки девицы и укусить тебя. Но эта умна. Я не нахожу ничего, что указало бы мне на мотив, побудивший ее забраться в мою постель. Шум воды прекращается. Я защелкиваю замочек, кладу сумочку на место. Убираю револьвер в кобуру и наливаю спиртного в стакан, помеченный призывным оттиском ее накрашенных губ. Она выходит из ванной комнаты, верхний край полотенца, в которое она завернулась, чуть прикрывает розовые соски. Вручаю ей стакан со словами:
– Я по тебе соскучился.
– Ну что, – произносит она, – достаточно я дала тебе времени на исследование моей сумочки?
– Ты умна, мой ангел, очень умна.
Когда она тянется за стаканом, полотенце очень кстати соскальзывает на пол. И остроумные разговоры на этом заканчиваются.
Разумеется, никакой неоновой вывески не было. В Риверсборо вообще не было ничего, хоть отдаленно напоминающего неон. И хотя я лежу в постели, прислушиваясь к шипению душа и развлекая себя клише из дешевого чтива, думать я могу только о тонком лезвии стекла.
Она оказалась необыкновенно застенчивой, не жеманной, не непорочной. Не захотела оставить свет. И мы медленно двигались в этой черноте. Кира раздела меня, сопровождая этот процесс нежными поцелуями. Она не царапала меня, не впадала в неистовство. Это был ритуал. И сама она разделась так же без спешки. Взяв ее за бедра, я притянул ее невесомое тело к себе. Груди у нее были маленькие и крепкие. Зажав зубами сосок, я начал работать языком. Мурлыча от удовольствия, она вцепилась в мой затылок и обхватила меня ногами. И пальцами принялась стимулировать другой свой сосок.
– Прошу тебя! Прошу! Да! – Она замерла, содрогнулась, еще раз по ее телу пробежала дрожь.
Я почувствовал, как из нее изливается субстанция, струйкой стекая среди волос у меня на животе. Отстранившись, Кира стала слизывать последствия своего оргазма, перемещаясь вниз. Взяла мой член в рот, и я взорвался почти мгновенно. Это случилось бы в любом случае, даже без физического воздействия с ее стороны. Прижавшись к моим бедрам, она попыталась вобрать в себя сперму. Я упал на кровать и впервые за долгое время вспомнил, что мир действительно вертится.
– Я знала, – прошептала она в темноте, – что ты понравишься мне на вкус.
– И как давно ты это знаешь?
– Потом я тебе покажу, – произнесла она.
Кира медленно вытянулась на кровати рядом со мной. Положила мою руку на редкие, влажные волосы своего лобка. Я помассировал клитор и, чувствуя, как напряглись ее мышцы, глубоко засунул палец во влагалище. Стиснув мое запястье, Кира удерживала мою руку на месте, пока не прекратились волны нового оргазма. Когда она расслабилась, я облизал свой палец. Она тоже. Мне захотелось еще, и я прошелся губами по мягкой коже, пока не ощутил вкус жасмина, смешанного с чем-то диким, неукротимым и отдававшим горечью.
Это было… Господи, я не знаю. Я потерял счет времени. Потом я хотел вместе с ней принять душ, но она не позволила, сказав, что любит, когда от мужчины пахнет сексом. Она потрясла меня искусным сочетанием церемонности и непосредственности. У меня никогда не было женщины, настолько понимающей своего партнера, настолько сознающей себя и настолько юной. Опасная смесь, чреватая привыканием для мужчины, оставившего позади столько лет, сколько я. Кира обладала редкой способностью сделать несколько секунд, предшествующих оргазму, более волнующими, чем сам оргазм. Не удивительно, что Зака она напугала. В девятнадцать лет я был таким не уверенным в себе, таким неопытным, что готов был лезть вон из кожи. Подобная Кире женщина просто превзошла бы меня. Как превзошла сейчас.
Дожидаясь ее возвращения в постель, я гадал, не смутила ли его Кира, не больно ли ему думать о ней. Интересно, все ли с ним хорошо.
Гадая, я уснул.
Я почувствовал, как она садится на меня, и открыл глаза. Свет просочился сквозь жалюзи, но оказался таким рассеянным, что не ослепил. Зрительные образы казались зернистыми, выцветшими, как увеличенный снимок с плохой фотографии. Она сидела спиной ко мне, двигаясь медленно, мышцы ее влагалища плотно охватывали мой член. Минуту я лежал, дав ей волю, потом запустил пальцы в ее густые, прямые волосы, черные, как эбеновое дерево. На ощупь они были пугающе шелковыми, слишком совершенными.
– Тяни! – потребовала она, возобновляя нарушенный ритм. – Тяни! Сделай мне больно!
Я тянул ее за волосы и испытал жутковатое чувство, что уже делал это раньше. Но я не делал.
Поверьте, я бы запомнил. Но я не мог отделаться от мысли, что хорошо знаком с этой сценой. Ее слова, даже то, как она двигалась на мне, о чем-то напоминали.
– Вот так! – выдохнула она. – Сильней!
Я потянул сильнее. Она ускорила ритм. Нащупала мою правую руку и прижала ее к своему правому соску. Я ущипнул его, но не слишком сильно. У нее перехватило дыхание, спину покрыла рябь беспорядочно сокращавшихся мышц, бедра напряглись. И вместе с этим на меня снова накатила волна узнавания. Голова закружилась, когда я постарался сохранить трезвой хотя бы часть рассудка. Неужели я полностью его потерял? Неужели я делал это раньше?
– Сильней! Сильней! – повторила она. – Ущипни! Ущипни!
Я приподнялся и стал искать движущуюся мишень – ее клитор. Когда я нашел его, Кира обхватила мой палец и стала тереть им клитор. Мы терли вместе, быстрей и быстрей. Мы были уже на пороге оргазма, и я ждал, когда она начнет кричать: «Прошу! Прошу! Прошу!» Но этого крика так и не последовало.
– Так, любимый, – пропела она. – Вот так! Сильней. Силь.. ней.
Задыхаясь, она едва выговорила эти слова. И опять – слова и даже интонация были мне знакомы. Но откуда?
– О, боже, Уайетт! Уайетт! Уайетт! – закричала она, цепенея и содрогаясь с такой силой, что даже кровать заходила ходуном. – Уайетт.
Недоумение растаяло, пока я в оргазме извивался под ней. Уайетт Розен был придуманным мной персонажем, детективом, который действовал в двух моих романах: «Кони-Айленд в огне» и «В Милуоки в стикбол не играют». В «Стикболе» Розена цепляет газетный репортер Энн Кертис. Пытаясь понять механизм расследования, которое Розен ведет в отношении одного якобы коррумпированного конгрессмена от штата Висконсин – переселившегося туда бруклинца, отсюда и название книги, – Кертис закручивает с детективом страстный роман. Утром после их первой совместной ночи Энн Кертис будит Розена именно так, как это проделала со мной Кира. Кертис произносит те же слова, что говорила Кира. Не удивительно, что данная сцена показалась мне знакомой. Написал ее я.
– Ты лучше, чем Энн Кертис, – сказал я, притягивая к себе Киру.
– Спасибо, – прошептала она. – Эта сцена между Уайеттом и Энн – самая эротичная из всех, что мне приходилось читать. Ты будешь смеяться, но когда Зак дал мне твою книгу, я сначала не хотела ее читать.
– Не слишком большая поклонница детективной литературы, да?
– Да. И я не хотела ранить чувства Зака еще и этим.
– Что слу…
– Давай не будем об этом, – оборвала меня Кира. – Я уже давно хотела с тобой познакомиться, но никогда не думала, что мы будем вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– Идемте, – проговорила она и повела меня прочь с кампуса.
Мы шли молча, и я был рад этому. Я ощущал себя косноязычным и неуклюжим, словно ко мне вернулись мои семнадцать лет. Я чувствовал запах ее волос: цветущий жасмин в снегу. Странно, что эта девушка заставила меня снова ощутить себя живым. В последний раз это было очень давно. Мой внутренний голос неустанно напоминал мне о Заке, моем отце и детективе Калипарри, но, пройдя несколько сотен ярдов, я не слышал уже ничего, кроме наших шагов.
В кофейне, которая располагалась в подвальчике, было темно, и пахло там, как в кабинете у Фацио. Стены были украшены граффити и капельной живописью. Какой-то шут в берете играл на маленьких сдвоенных барабанах, прищелкивая пальцами и читая стихи бит-лайт. Выходило не так уж и плохо, но я готов был поспорить, что слова песен «Перл Джэм» он знал гораздо лучше, чем «Мексико-Сити блюз» или «Хаула». Забавно, но поверхностно. Для студентов колледжа это была Мода, которую они примеряли на себя и отбрасывали, как мини-юбки или бусы братской любви, что в ходу у хиппи. На следующий год это будет диско.
Я заказал «ирландский кофе», Кира заказала чай. Когда официантка принесла наши напитки, Кира вытащила что-то из сумки и положила на стол рядом со свечой.
– Надеюсь, вы не против, – она отвела взгляд, – подписать это для меня?
Я увидел зачитанный экземпляр своей последней книги – той, что я не смог продать в виде сценария, – «В Милуоки в стикбол не играют». Слишком жесткая для девяностых годов, писала критика. Ну надо же, слишком жесткая.
Когда я заколебался, девушка испугалась:
– Простите. Не надо было просить. Пожалуйста»
– Не глупите, – ответил я и взял ее ручку. Она прочла надпись:
– «Дорогой Кире, Жемчужной коже, Цветущему жасмину в снегу». Красиво. Я ничего не понимаю, но красиво.
– Может, когда-нибудь и поймете. Наклонившись через стол, она поцеловала меня в щеку.
– Мне нравится, как колется ваша борода.
– А мне – ваш поцелуй.
Она убрала книгу в сумку, и мы сделали еще один заказ. На этот раз Кира тоже попросила «ирландского кофе», и официантка пожелала узнать ее возраст. На счастье, у Киры имелось требуемое фальшивое удостоверение личности. Прошло уже лет двадцать с тех пор, как я пил с несовершеннолетней студенткой. Ее предупредительность, энтузиазм, не говоря уже о физической привлекательности, – все тешило мое самолюбие. А к сорока годам мое самолюбие сделалось маленьким и слабым.
Я задал ей вопросы, продиктованные Макклу, но без толку. Она больше знала об исчезновении Джимми Хоффы, чем Зака. Мы с Джонни занимались этим делом всего два дня, но оно уже приближалось к той точке, когда обнадеживал даже тупик. Умница Кира задавала не слишком много вопросов, на которые я не смог или не захотел бы отвечать. Думаю, она чувствовала мое нежелание углубляться в этом направлении.
– Между прочим, я специализируюсь на английской литературе. – Темы разговора она меняла быстро. – Люблю писать, но не могу. Слишком много одиночества. Слишком много заглядывания внутрь.
– Выходит, вы много знаете об одиночестве?
– Да. – Последовало неловкое молчание. – Ну, и каково это – быть издаваемым автором?
– Фантазии гораздо лучше реальности. Публикация твоих книг в основном помогает познакомиться с собственной неизвестностью. – Она нахмурилась. Не такой ответ ей хотелось услышать. – Извините, – сказал я. – У меня неважное настроение, и одиночество одолела. Дома, за письменным столом, я с ним справляюсь, но здесь…
– Я понимаю. – Лицо Киры оказалось совсем рядом с моим. – Где вы остановились?
– В гостинице «Старая водяная мельница». А что?
– А то, дядя Дилан, что в тебе нет ничего неизвестного, и сегодня ночью я вместе с тобой хочу прогнать наших демонов.
Аргументами, способными убедить нас обоих, что она ошибается, я не располагал.
Мир действительно вертится
Я лежу в темноте, слушая слабое шипение гостиничного душа. Через жалюзи пробивается красно-желтый свет неоновой вывески. Я встаю, незажженный «Кэмел» прилип к нижней губе. Взяв пиджак, достаю завернутую в коричневую бумагу бутылку. Поворотом колпачка разрываю наклейку акциза и делаю глоток дешевого пойла. Жидкость легко скользит в пищевод, по ощущению напоминая битое стекло. Делаю еще глоток. Стекло по-прежнему битое, но края уже не такие острые. Вынимаю из кобуры свою пушку тридцать восьмого калибра и кручу барабан, просто потому, что мне нравится клацанье, которое он издает. Я прижимаюсь ухом к двери в ванную комнату – душ все еще шумит. Я раскрываю сумочку и дулом револьвера аккуратно ковыряюсь в ее содержимом. Никогда не знаешь, что может выскочить из сумочки девицы и укусить тебя. Но эта умна. Я не нахожу ничего, что указало бы мне на мотив, побудивший ее забраться в мою постель. Шум воды прекращается. Я защелкиваю замочек, кладу сумочку на место. Убираю револьвер в кобуру и наливаю спиртного в стакан, помеченный призывным оттиском ее накрашенных губ. Она выходит из ванной комнаты, верхний край полотенца, в которое она завернулась, чуть прикрывает розовые соски. Вручаю ей стакан со словами:
– Я по тебе соскучился.
– Ну что, – произносит она, – достаточно я дала тебе времени на исследование моей сумочки?
– Ты умна, мой ангел, очень умна.
Когда она тянется за стаканом, полотенце очень кстати соскальзывает на пол. И остроумные разговоры на этом заканчиваются.
Разумеется, никакой неоновой вывески не было. В Риверсборо вообще не было ничего, хоть отдаленно напоминающего неон. И хотя я лежу в постели, прислушиваясь к шипению душа и развлекая себя клише из дешевого чтива, думать я могу только о тонком лезвии стекла.
Она оказалась необыкновенно застенчивой, не жеманной, не непорочной. Не захотела оставить свет. И мы медленно двигались в этой черноте. Кира раздела меня, сопровождая этот процесс нежными поцелуями. Она не царапала меня, не впадала в неистовство. Это был ритуал. И сама она разделась так же без спешки. Взяв ее за бедра, я притянул ее невесомое тело к себе. Груди у нее были маленькие и крепкие. Зажав зубами сосок, я начал работать языком. Мурлыча от удовольствия, она вцепилась в мой затылок и обхватила меня ногами. И пальцами принялась стимулировать другой свой сосок.
– Прошу тебя! Прошу! Да! – Она замерла, содрогнулась, еще раз по ее телу пробежала дрожь.
Я почувствовал, как из нее изливается субстанция, струйкой стекая среди волос у меня на животе. Отстранившись, Кира стала слизывать последствия своего оргазма, перемещаясь вниз. Взяла мой член в рот, и я взорвался почти мгновенно. Это случилось бы в любом случае, даже без физического воздействия с ее стороны. Прижавшись к моим бедрам, она попыталась вобрать в себя сперму. Я упал на кровать и впервые за долгое время вспомнил, что мир действительно вертится.
– Я знала, – прошептала она в темноте, – что ты понравишься мне на вкус.
– И как давно ты это знаешь?
– Потом я тебе покажу, – произнесла она.
Кира медленно вытянулась на кровати рядом со мной. Положила мою руку на редкие, влажные волосы своего лобка. Я помассировал клитор и, чувствуя, как напряглись ее мышцы, глубоко засунул палец во влагалище. Стиснув мое запястье, Кира удерживала мою руку на месте, пока не прекратились волны нового оргазма. Когда она расслабилась, я облизал свой палец. Она тоже. Мне захотелось еще, и я прошелся губами по мягкой коже, пока не ощутил вкус жасмина, смешанного с чем-то диким, неукротимым и отдававшим горечью.
Это было… Господи, я не знаю. Я потерял счет времени. Потом я хотел вместе с ней принять душ, но она не позволила, сказав, что любит, когда от мужчины пахнет сексом. Она потрясла меня искусным сочетанием церемонности и непосредственности. У меня никогда не было женщины, настолько понимающей своего партнера, настолько сознающей себя и настолько юной. Опасная смесь, чреватая привыканием для мужчины, оставившего позади столько лет, сколько я. Кира обладала редкой способностью сделать несколько секунд, предшествующих оргазму, более волнующими, чем сам оргазм. Не удивительно, что Зака она напугала. В девятнадцать лет я был таким не уверенным в себе, таким неопытным, что готов был лезть вон из кожи. Подобная Кире женщина просто превзошла бы меня. Как превзошла сейчас.
Дожидаясь ее возвращения в постель, я гадал, не смутила ли его Кира, не больно ли ему думать о ней. Интересно, все ли с ним хорошо.
Гадая, я уснул.
Я почувствовал, как она садится на меня, и открыл глаза. Свет просочился сквозь жалюзи, но оказался таким рассеянным, что не ослепил. Зрительные образы казались зернистыми, выцветшими, как увеличенный снимок с плохой фотографии. Она сидела спиной ко мне, двигаясь медленно, мышцы ее влагалища плотно охватывали мой член. Минуту я лежал, дав ей волю, потом запустил пальцы в ее густые, прямые волосы, черные, как эбеновое дерево. На ощупь они были пугающе шелковыми, слишком совершенными.
– Тяни! – потребовала она, возобновляя нарушенный ритм. – Тяни! Сделай мне больно!
Я тянул ее за волосы и испытал жутковатое чувство, что уже делал это раньше. Но я не делал.
Поверьте, я бы запомнил. Но я не мог отделаться от мысли, что хорошо знаком с этой сценой. Ее слова, даже то, как она двигалась на мне, о чем-то напоминали.
– Вот так! – выдохнула она. – Сильней!
Я потянул сильнее. Она ускорила ритм. Нащупала мою правую руку и прижала ее к своему правому соску. Я ущипнул его, но не слишком сильно. У нее перехватило дыхание, спину покрыла рябь беспорядочно сокращавшихся мышц, бедра напряглись. И вместе с этим на меня снова накатила волна узнавания. Голова закружилась, когда я постарался сохранить трезвой хотя бы часть рассудка. Неужели я полностью его потерял? Неужели я делал это раньше?
– Сильней! Сильней! – повторила она. – Ущипни! Ущипни!
Я приподнялся и стал искать движущуюся мишень – ее клитор. Когда я нашел его, Кира обхватила мой палец и стала тереть им клитор. Мы терли вместе, быстрей и быстрей. Мы были уже на пороге оргазма, и я ждал, когда она начнет кричать: «Прошу! Прошу! Прошу!» Но этого крика так и не последовало.
– Так, любимый, – пропела она. – Вот так! Сильней. Силь.. ней.
Задыхаясь, она едва выговорила эти слова. И опять – слова и даже интонация были мне знакомы. Но откуда?
– О, боже, Уайетт! Уайетт! Уайетт! – закричала она, цепенея и содрогаясь с такой силой, что даже кровать заходила ходуном. – Уайетт.
Недоумение растаяло, пока я в оргазме извивался под ней. Уайетт Розен был придуманным мной персонажем, детективом, который действовал в двух моих романах: «Кони-Айленд в огне» и «В Милуоки в стикбол не играют». В «Стикболе» Розена цепляет газетный репортер Энн Кертис. Пытаясь понять механизм расследования, которое Розен ведет в отношении одного якобы коррумпированного конгрессмена от штата Висконсин – переселившегося туда бруклинца, отсюда и название книги, – Кертис закручивает с детективом страстный роман. Утром после их первой совместной ночи Энн Кертис будит Розена именно так, как это проделала со мной Кира. Кертис произносит те же слова, что говорила Кира. Не удивительно, что данная сцена показалась мне знакомой. Написал ее я.
– Ты лучше, чем Энн Кертис, – сказал я, притягивая к себе Киру.
– Спасибо, – прошептала она. – Эта сцена между Уайеттом и Энн – самая эротичная из всех, что мне приходилось читать. Ты будешь смеяться, но когда Зак дал мне твою книгу, я сначала не хотела ее читать.
– Не слишком большая поклонница детективной литературы, да?
– Да. И я не хотела ранить чувства Зака еще и этим.
– Что слу…
– Давай не будем об этом, – оборвала меня Кира. – Я уже давно хотела с тобой познакомиться, но никогда не думала, что мы будем вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30