- Путь к сердцу мужчины, как говорят, лежит через желудок…
- Во-во-во! - обрадовался участковый. - Во!
Неожиданно для всех и даже для самого себя Анискин вдруг поднялся, пошел вдоль доски, делящей комнату, зачем-то потрогал ее толстыми пальцами и покачал головой. Глаза у него сделались любопытными, как у сороки, когда она видит блестящий предмет.
- Ах-ах-ах! - закудахтал участковый. - Ах-ах-ах, простите, Анна Борисовна, что опять в разговор встреваю, но вы им про то скажите, чтобы не смели разводиться… Вы им про это скажите!
- Разводиться?! - Анна Борисовна вытаращила глаза и посмотрела на Анискина, как на сумасшедшего. Потом она в первый раз в жизни при участковом растерялась. - Никто и не помышляет о том, чтобы Павел с Верой развелись! - воскликнула она, опуская руки и ссутуливаясь. - Зачем же тогда мы с вами, товарищ Анискин, зачем общественность!.. Нет, развода не будет… Нет и еще раз нет!
Анна Борисовна села на лучшую в доме табуретку, замолчала, гневно глядя на Анискина, который все еще держал руки на доске, и губы у него были сложены так, словно он хотел засвистеть. Потом участковый выпрямился, руки заложил за спину и радостными, отцовскими, полными счастья глазами соединил во взгляде Павла и Веру.
- Ну, спасибо вам, Анна Борисовна! - ликующе сказал Анискин. - Сам бы я по дурости ничего бы не произвел, а вот вы их уговорили не расходиться! Спасибо вам, большое спасибо!.. Павла и Вера? - вдруг громко спросил он. - Значит, жалоба закрытая, значит, не будете разводиться?..
- Нет! - без паузы, криком ответила Вера и убрала кулачок ото рта. - Нет, пущай ответит за ушибы четвертой степени… Пущай ответит перед всем народом…
В комнате стало так тихо, как зимой на кладбище, и в этой тишине участковый хлебосольно развел руками перед носом Анны Борисовны. Она ничего не ответила, и тогда Анискин повернул ухо к дверям, так как на крыльце постукивало и шуршало, разговаривало и сердилось - какой-то очень злой человек сбивал с ног грязь и ругался. Так вести себя на чужом крыльце мог только один человек в деревне - участковый широко ухмыльнулся, еще раз хлебосольно развел руками и весело проговорил:
- Это никак продавщица Дуська меня ищет…
Так и оказалось - в двери не постучали, а сердито грохнули кулаками, дверь не отворилась, а с грохотом распахнулась, и, шурша плащом «болонья», дыша дождем и одеколоном «Ландыш», в комнату ворвалась продавщица сельповского магазина Дуська Пронина. Влетев в комнату, Дуська хотела поздороваться, но, увидев Веру Косую, остолбенела. Сначала Дуська вполголоса пробормотала: «Подумаешь, красавица!» - потом презрительно фыркнула и рассмеялась нахальным смешком.
- Ах ты, холера, Верка! - сказала Дуська. - Говорила, что синтетическу кофту берешь для подруги, а, оказывается, сама ее носишь…
Дуська отступила на шаг, положила руки на бедро, отчего они локтями поднялись чуть ли не выше плеч, побыла в неподвижности секунду и вдруг рванулась к Вере. Она схватила пальцами ее синюю плиссированную юбку, потянула на себя и закричала густым голосом:
- Так вот где плиссирована юбка, которую ты брала будто бы для учительницы Нины Яковлевны, когда она была в отпуску… А бусы-то, бусы! - Дуська со страхом в глазах показала на янтарные бусы. - А бусы-то, бусы!.. Ты ведь говорила, что их для кого берешь… - Продавщица резко повернулась к участковому и шепотом закончила: - Она ведь сказала, что для твоей жены, Анискин, берет бусы, как Глафира находится в тяжести и сама в магазин прийти не может…
Дуська от возмущения широко открыла рот, хотела еще что-то выкрикнуть, но не смогла - такая она была характерная и горячая, что слова у нее в горле стали колом.
- Ишь! - произнесла Дуська то, что было полегче. - Ишь!
- Это еще не все, Евдокея, - сказал участковый. - Она, Косая-то, ведь на тебя жалобу писала в райком, что торгуешь из-под прилавка… Я два месяца узнать не мог, кто это на тебя напраслину возводит, а теперь знаю…
Дуська беззвучно осела на табуретку, на которой раньше сидел участковый. Лишний воздух она выдохнула, и вместе с ним из груди вырвался тяжелый вздох. Серые и ясные глаза женщины потускнели, под табуреткой боты перестали блестеть - такой сделалась продавщица Дуська, какой ее пять минут назад представить было нельзя.
- Эх, Верка, Верка! - сказала Дуська. - Меня ведь за твое письмо чуть с работы не скинули… Эх, Верка, Верка!.. По этой жалобе мне ревизию делали, и я те сто сорок рублей, которые ты мне должна, внесла… Я кофту и бежево шерстяное платье к пароходу вынесла и продала… Бежево-то платье у меня самое любимое было…
- Теперь ты ответь, Евдокея, - после паузы сказал участковый, - как сто сорок рублей образовались?
- А так, что Верка стонет и плачет, - ответила Дуська. - И синтетическу кофту и вот эти туфли, что на ней, она выплакала для детдомовских подруг… Говорит, денег нет, дай, говорит, Дуська в долг, как мы в детдоме выросли сиротами, нас пожалеть надо. - Она горько вздохнула. - Как я могла обман понять, если Верка в клуб ходит хуже всех в деревне одетая!
Опустив голову, страдальчески морщился Павел Косой, неприязненно улыбалась Анна Борисовна, держала кулачок у рта Вера Косая; шел за окнами такой нудный и холодный дождь, какой бывает только осенью, когда пустеют скошенные поля, скрипят на шестах скворечники, по Оби и озерам плывут желтые, вялые от влаги листья, и на черных от воды проводах сидят посиневшие скворцы. Морочно, холодно, неуютно.
- Ты свободная, Евдокея, - негромко сказал участковый и во второй раз прислушался к звукам, что опять раздавались на крыльце, - приглушенный шарк, негромкий стук, робкое покашливание. - Ты свободная, Евдокея…
Печальная Дуська подошла к двери, медленно открыла ее и приостановилась - за порогом стояла женщина в мокром платке. Дуська вполголоса поздоровалась с ней, обошла женщину и исчезла, так и не сказав ни слова.
Женщина сделала шаг вперед, но что-то держало ее у порога дома, и она не решалась переступить квадратный брус.
- Ты звал, Федор, так я пришла, - стоя в сенях, приглушенно сказала женщина. - Вот я пришла, если ты звал, кум…
- Семеновна! - возмущенно крикнула Анна Борисовна и притопнула мягкой тапочкой по полу. - Семеновна, почему вы стоите в дверях? Немедленно проходите, Семеновна…
Женщина прошла в дом, несколькими робкими шагами миновала порог и домотканый пыльный половичок, поискав глазами табуретку, тоненько вздохнула.
- Садитесь, Семеновна! - дрожащим от возмущения голосом вскрикнула Анна Борисовна. - Садитесь сюда - вы в доме приемной дочери…
- Вот на стульчик, вот на стульчик, мамаша… - вдруг всполошилась Вера Косая.
Она подала Семеновне старый венский стул, старательно стряхнула с сиденья пыль и отошла в сторону, чтобы притулиться к стенке и поднести кулачок ко рту. Глаза у Веры блестели, нос вспотел.
- Вот села, вот сижу… - проговорила Семеновна и большими, вдумчивыми глазами посмотрела на Анну Борисовну. - Это ты ладно говоришь, Анна, правильно говоришь… Трое их, однолеток-то, было в детдоме - Вера, Надежда, Любовь. Их на какой-то станции подобрали.
Семеновна перевела дыхание, распустив шаль на груди, выпростала руки, положила их на колени и опять тоненько вздохнула. На улице раздавались приглушенные двойными рамами звуки.
- Коров гонят… - сказала Семеновна, но с места не стронулась, а только опустила веки и продолжала: - От Валерия уже с фронта сообщений не было - пропал без вести, а я почтальоном работала, хоть и восемь классов кончила… Надежды, что Валерий жив, тоже мало было, а любовь, что любовь была, когда месяц… Глупа была, берегла себя, вот и… Вот и взяла из детдома Веру…
Звуки стада затихали: из-за нудного дождя Сидор и Колька коров гнали быстро, торопясь в тепло и сушь, кричали на коров зло и раздраженно, бич в отдалении хлопал почти беспрерывно. Прислушиваясь, Семеновна подняла голову, опять спрятала руки под мокрой шалью.
- Манька-то привычная, - сказала она. - Сама в стойку дойдет…
- Я ничего не понимаю, Семеновна, - шепотом сказала Анна Борисовна. - Я ничего, ничего не понимаю…
Секретарь сельсовета медленно поднялась, помахивая ресницами, словно под них попала соринка, пошла к Семеновне, но Павел Косой опередил ее - с размаху ударил ладонью по столу, вскочив, притопнул тяжелыми сапогами.
- Ты говори правду, мамаша, чего ты ее бережешь, ты правду говори, мамаша! - вскрикнул он.
В горячке Павел бросился к Семеновне, забывшись, уронил доску, что перегораживала комнату, остановившись, собрался закричать еще, но участковый вдруг властно остановил его. Преградив одной рукой путь Павла, Анискин второй рукой повел в сторону Семеновны, улыбнулся и сказал:
- Ты, кума, все же к Маньке иди… Мало что привычная. На улице такая дождина, что и корова может перепутаться…
Когда Семеновна встала и ушла, когда ее все облегчавшиеся шаги простучали по сенкам и затихли на улице, когда в доме опять сделалось тихо, участковый махнул рукой.
- А теперь, Павла, - сказал он, - ты для Анны Борисовны скажи правду…
Но произошло странное: Павел снова несильно рванулся к Анне Борисовне, решительно мотнул головой, но потом внезапно попятился и сел на прежнее место. Как и раньше, он жалобно скривил лицо и помигал рыжими ресницами. Затем Павел, не выдержав взглядов участкового и Анны Борисовны, отвернулся к окну.
- Молодца! - сказал участковый. - Молодца, Павла… Так что ты себе молчи, я и сам скажу правду Анне Борисовне! - Он подошел к ней вплотную и наклонился. - Вера сказала про Семеновну, будто она потому ее из детдома брала, что за огород боялась… - Участковый жестко улыбнулся. - Семеновна, ее Валентиной звать, с погибшим на фронте Валерием всего за месяц до войны ознакомилась и ничего такого с ним не имела, даже не расписались они. Вот гражданка Косая и говорит, что ее Валентина для того взяла, чтобы огород больше иметь… - Участковый сделал большую паузу и почти шепотом сказал: - Ты не смотри, Анна Борисовна, что Валентина на вид такая старая - ей всего сорок девять…
- Ц-ц-ц! - по-анискински поцыкала Анна Борисовна и так повела плечами, точно в комнате был большой мороз. - Ц-ц-ц!
- Вот оно и есть: «Ц-ц-ц!» - сухо сказал Анискин и погрозил пальцем притихшей Вере. - Вот ты теперь, гражданка Косая, стой на своем месте, молчи как проклятая и слушай, что буду говорить… Я сейчас буду длинное слово говорить.
4
Прежде чем произнести длинную речь, участковый Анискин окончательно перешагнул через доску на половину Павла, сел на его место и положил обе руки на стол, в одной из них, чудом появившись, была та бумажка, что исписана цифрами. Посидев секунду в неподвижности, отдышавшись от резких движений, он развернул бумажку, проговорил:
- Вы пока все тут ругались да ссорились, я все за гражданкой Косой доглядывал. Я насквозь и глубже в нее смотрел, так что теперь всеохватно знаю - никакой такой любви у нее к Павлу нету… - Он презрительно усмехнулся. - Какая это может быть любовь, если она на Павлу так глядит, как на врага лютого… Это я для вас, Анна Борисовна, болтаю, - словоохотливо объяснил участковый. - Вдруг вы на любовь нажимать начнете…
- Ах! - ответила Анна Борисовна. - Ах, я уж ничего не говорю…
- Вот и правильно! - жестко усмехнулся Анискин. - Чего гражданку Косую жалеть, когда мне фельдшер Яков Кириллович растолковал, что ушиб четвертой степени есть самый легкий ушиб! А во-вторых сказать, как так получилось, что у нее на руке синяк?.. Ну-к, Павла, отвечай! Не молчи, не береги ее от стыда, раз она такая злыдень! - прикрикнул участковый.
- Она хотела в меня кринку… Рукой об стол…
- Ух! - ненавистно сказал Анискин. - Ух!.. Я бы этой кринкой ей обратно, обратно! - задохнувшись от гнева, участковый губы выпятил так, точно целовался с далекими родственниками, оглушительно прокашлялся и медленными движениями развернул бумагу с цифрами. - Ну вот, я эти цифры-мифры в конторе взял, так что они правильные…
Участковый подумал-подумал и все-таки полез в специальный кармашек на брюках - за очками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50