Цифры непреклонны. Они кричат Семенову: ничего не выйдет, бригадир, если будете работать так же, как работали раньше! Все! Бесповоротно! Хоть сто раз считай, получится то же самое!..
Час назад бригадир отозвал в сторонку Никиту Федоровича; убедившись, что никто не слышит, выложил ему расчет – как дважды два доказал старику, что темпы работы низки, что не выполнить обязательства. Выслушав, Никита Федорович сразу же начал загибать пальцы:
– Давай, как говорится, не кубометры прикинем, а человеков!.. Ну я, конечным делом, согласный на добавку рабочего дня. Георгий Раков тоже не откажется, а еще и других будет уговаривать. Значит, двое есть…
Семенов косился на пальцы Борщева, ждал, когда Никита Федорович начнет загибать остальные, но старик, перечислив себя и Ракова, не торопился называть других, думал, а затем пальцы загибал уже не так туго и резко.
– С Петром Удочкиным мы, как говорится, дотолкуемся. Это тебе – три! Теперь возьмем Силантьева… Мужик он работящий, а главное – любит зашибить деньгу! Кажись, и он не откажется. Это тебе, Григорий Григорьевич, четыре! Ну, как говорится, теперь возьмем учеников. Вот с этими туго!.. С этими я, Григорьевич, прямо не знаю, как быть! – развел руками Никита Федорович.
Видимо, и бригадир не знал, как быть с парнями, потому что ничего не сказал Борщеву. Он вообще ничего не сказал, чтобы Никита Федорович сам перебрал всех. Семенов их перебирал сотню раз, и ему было важно узнать, что думает о лесозаготовителях Никита Федорович.
– Давайте дальше! – поторопил он старика.
– Дальше, как говорится, хуже дело! Федька – ведь о нем не знаешь, что и сказать! Ему как попадет вожжа под хвост, тогда хоть караул кричи… А все-таки, как говорится, Федьку я бы сосчитал. Вот тебе – пять!.. Механика – прямо не знаю, куда его причислить. Пускай он пока повисит… Берем теперь Дарью – эта в любое время пойдет на штабелевку. Вот тебе – шесть! А против сколько – три! – ликующе сосчитал Никита Федорович, этим окончательно зачислив в подозрительную группу механика Изюмина. – Дело, как говорится, точное! Действуй, Григорий Григорьевич!..
Они, оказывается, считали одинаково, бригадир Семенов и Никита Федорович Борщев!..
Об этом и думает Семенов, шагая по раскисшей тайге. По его подсчетам получается, что лесозаготовителям нужно совсем немного прибавить рабочего времени, чтобы справиться с заданием. Всего два часа в день должны перерабатывать они – и все в порядке! Но эти два часа не записаны ни в трудовом договоре, ни в кодексе, ни в Конституции. Человек должен работать восемь часов.
Бригадир Семенов не только приказать, а даже, по существу, уговаривать не имеет права лесозаготовителей соглашаться на продление рабочего дня.
«Действуй!» – сказал ему Никита Федорович. А как действовать? Все было бы по-иному, если бы бригадир Семенов был не Семеновым, а другим бригадиром… Думается Григорию, что, будь бы на его месте другой человек – авторитетный, знающий человеческую душу командир производства, все было бы по-другому. Лесозаготовители сами бы, посчитав, прикинув, предложили бы выход.
Думается бригадиру, что люди и сейчас знают, как поступить, но выжидают решения его, Семенова. А он ничего не решил, ничего не придумал…
Тайга сыро шумит. Внизу сумрачно, холодно, да и в верховинах сосен, наверное, не лучше: тучи бегут низко и, влажные, зябкие, задевают кроны. Бесприютно в тайге. С деревьев каплет, и капли тяжелы, как кусочки свинца. По зимней шапке бригадира они ударяют дробинками.
Семенов садится на сгнивший ствол березы. Он закуривает и курит жадно, затягивается глубоко. От дыма немного кружится голова, но думать легче, мысли проясняются…
Лет пять назад, глубокой осенью, когда нарымские края потонули в непроходимой грязи, Григорий Семенов – молодой тогда еще тракторист – перегонял дизельную машину из одного поселка в другой. Три дня, а то и четыре не видели люди ни солнца, ни луны, ни звезд – была холодная, пустая и грязная осень. Вот тогда и случилось с ним похожее на то, что сейчас происходит в Глухой Мяте.
Километра четыре, наверное, отъехал Григорий от маленького поселка Синий Яр, давно скрылись огоньки, как вдруг трактор чихнул, дернулся корпусом и замолк. Григорий выскочил на гусеницу, засветлив лампочку моторного освещения, нырнул в двигатель и ничего не понял – все было исправно у новенького дизеля; никакой причины остановки мотора не мог найти Григорий, хотя осмотрел машину от фар до хвостовика. Он вставил заводную ручку, включил пускач и стал заводить. Пускач взялся легко, с первых оборотов; Григорий перевел обороты на двигатель, выждал, когда прикурит дизель чужого огонька, и дал газ, – машина работала четко. Он поехал дальше, удивляясь неожиданному капризу машины, но долго дивиться не пришлось – дизель опять чихнул, машина дернулась и замолкла. Все повторилось сначала: мотор снова завелся, снова провез Григория с километр и снова затих. Так повторялось раз десять, почти до самого леспромхозовского поселка. Григорий в кровь изорвал ладони о заводную ручку, лихорадочно вспоминал описанные в книгах всяческие неполадки дизелей, но так и не мог найти причину остановок. А за полкилометра до поселка мотор стал работать безостановочно. Он не заглох и в поселке, когда Григорий проехал длинную улицу – километра три, не заглох и во дворе механических мастерских, хотя Семенов нарочно дал ему погудеть на больших оборотах, рассказывая дежурному механику о случившемся. Механик облазил машину, проглядел от фар до хвостовика и пробурчал невнятное, но ясное Григорию: «Врет! Не может быть этого!»
Но Григорий-то знал, что может быть! А вот что творилось с дизелем, не ведает до сего дня, хотя с тех времен не одна машина, а десятки – капризных, своенравных – побывали в его руках. Тогда же показалось ему, что трактор жестоко не то шутил, не то издевался над ним. Григорий – человек здравого ума, без фантазий и несуеверный – подсмеивался над самим собой, но жене Ульяне о случившемся рассказал. Она тоже смеялась…
И вот сейчас Григорий вспоминает о своенравной машине, и ему думается, что похожее на тот давний случай происходит в Глухой Мяте. Не может понять он, ухватить умом ту силу, которая противостоит ему в бригаде. Она ощутима, но корни, причины скрыты глубоко, как тогда в металле двигателя. Думает ли Григорий о Федоре Титове – чувствуется эта сила, думает ли о парнях – опять она. Сила незримая, неизвестная, но противоположная его усилиям. Чаще всего он склонен думать, что эта сила – его неумение подойти к людям, работать с ними; чаще всего Григорий винит себя, когда глохнет мотором жизнь в Глухой Мяте, но порой кажется ему, что загадочная, непонятная сила к его неумению руководить добавляет частичку. Она, может быть, невелика, эта частичка, но, брошенная на чашу весов, клонит к земле груз ошибок, неумения руководить – и все рушится.
Посмеивается над собой Григорий Семенов – суеверие. Тогда в тракторе, наверное, по каким-то причинам засорялся провод горючего – вот и весь секрет. Иронизирует над собой Григорий, но все-таки напряженно раздумывает: какая сила противостоит ему в Глухой Мяте? Да есть ли она, не кажется ли ему? Федька Титов всегда был бузотером, парни-десятиклассники много занимались и в поселке. Да, наверное, мнится ему, кажется… Но факты, факты.
Впервые в жизни сегодня видел бригадир, как Георгий Раков рвал трактор – проскочил мимо него пулей, мотор ревел. Неужели на Ракова подействовал вчерашний конфуз с лопатой? Нет, не может быть этого! Георгий настолько уверенный в себе и уравновешенный человек, что не станет из-за такого пустяка рвать машину.
Мнится, конечно, все это ему. Никакая таинственная сила не противостоит Григорию, а просто он плохой, неумелый бригадир!
Семенов смотрит на часы – десять минут второго, он опаздывает на обед. Это не к лицу бригадиру, и Семенов бежит к эстакаде. Бежит неловкими, смешными скачками и в этот миг маленькой головой и длинными руками действительно напоминает смешного заморского зверя – кенгуру.
6
– Ну вот, товарищи, положение такое! – говорит Семенов, закрывая блокнот. – Мы работаем так, что задание не выполним, если река пойдет раньше, чем предполагалось!
Его слова падают в тишину.
Слышно, как осторожно звякают тарелки в руках Дарьи, как на малых оборотах работает передвижная электростанция. После обеда лесозаготовители неподвижны, ленивы, осоловело валятся на бок. Слова бригадира они встречают спокойно: не равнодушно, но и без всякого подъема. И только Никита Федорович Борщев ворочается, оглаживает бороду, перебегает взглядом от человека к человеку. Механик Изюмин полулежит на брезенте, читает книгу. Виктор и Борис притулились в уголке навеса и выжидательно молчат. Михаил Силантьев лежит навзничь, раскинув руки.
– А дирекция оплатит сверхурочные? – спрашивает он, не меняя положения.
– В пятницу поговорю с директором! Думаю, он согласится! Сверхурочные разрешаются в тех случаях, когда коллектив сам идет на них.
– Это мы понимаем, не маленькие! На сверхурочные нужно разрешение профсоюзной организации, а она этого сделать не может – подрыв авторитета профсоюза получается. На это ты как ответишь, бригадир? Вот разогни-ка вопросец! – глухо говорит Силантьев – мешает шапка, положенная на лицо, чтобы не досаждал свет.
– Если мы согласимся, нам профсоюз не указ! – запальчиво вмешивается Никита Федорович. – Мы, как говорится, сами себе владыки. Я, товарищи, предлагаю понатужиться… Вот ежели бы, к примеру, не до шести работать, а до восьми, дело, как говорится, пойдет по-другому! А? – вертит он головой, но слова старика, как и слова бригадира, повисают в молчании. Только Михаил Силантьев после длинной паузы замечает:
– Здрасьте! Дураку понятно, что, если взять сверхурочные, по-другому дело пойдет!
Другие лесозаготовители молчат. Молчит и Георгий Раков, видимо, ждет, когда заговорят другие. Но они неподвижны, а Федор Титов сосредоточенно строгает палочку. Рядом с ним сидит Петр Удочкин и следит за руками Федора.
– Ну вот что, товарищи! – сурово произносит Раков. – Я до обеда говорить не хотел… Моя машина вышла из строя… Пробило бобину! – поясняет он и отвертывается, чтобы не замет или, как у него нервно вздрагивают губы.
– А запасная? – тугим голосом спрашивает бригадир, чуть-чуть приподнявшись.
– Нет запасной!
– Врешь! – кричит Семенов.
– Не взяли, Гриша! – отвечает Раков. – Раз в сто лет пробивает бобину.
– Ой, мамочка моя! – восклицает Дарья, прижимая руки к груди.
Что такое бобина, зачем нужна, она не знает, но по напряженным лицам лесозаготовителей, по бледности, залившей Семенова, понимает: случилось серьезное, тяжелое, такое серьезное, что может разрушить наладившуюся жизнь в Глухой Мяте, и люди станут другими, и все станет другим. Опытом недлинной жизни понимает Дарья серьезность случившегося и поэтому пугается:
– Ой, мамочка!
– Врешь! – кричит Семенов и срывается с брезента. За ним вскакивают Силантьев, Титов, Удочкин, парни-десятиклассники, Дарья. Механик Изюмин откладывает в сторону книгу, помедлив, закрывает ее, аккуратно укладывает в карман и только после этого идет на лесосеку. Идет тихо и о чем-то думает.
7
Трактору Георгия Ракова – стыдно.
Виновато подобрав под себя гусеницы, ссутулясь, виновато смотрит на лесозаготовителей потухшими фарами. Он неподвижен и холоден, он намертво притулился к сосне, опав мотором в яму, и от этого кажется особенно жалким. Уныло зияет пустота кабины, погасли красные огоньки, и только из бункера, едва приметный, клубится дымок – машина делает последние вздохи.
Семенов подбегает к трактору, обдираясь, проскальзывает крупным телом в кабину, зло срывает капот и сует голову в мотор.
– Крутаните! – исступленно кричит он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Час назад бригадир отозвал в сторонку Никиту Федоровича; убедившись, что никто не слышит, выложил ему расчет – как дважды два доказал старику, что темпы работы низки, что не выполнить обязательства. Выслушав, Никита Федорович сразу же начал загибать пальцы:
– Давай, как говорится, не кубометры прикинем, а человеков!.. Ну я, конечным делом, согласный на добавку рабочего дня. Георгий Раков тоже не откажется, а еще и других будет уговаривать. Значит, двое есть…
Семенов косился на пальцы Борщева, ждал, когда Никита Федорович начнет загибать остальные, но старик, перечислив себя и Ракова, не торопился называть других, думал, а затем пальцы загибал уже не так туго и резко.
– С Петром Удочкиным мы, как говорится, дотолкуемся. Это тебе – три! Теперь возьмем Силантьева… Мужик он работящий, а главное – любит зашибить деньгу! Кажись, и он не откажется. Это тебе, Григорий Григорьевич, четыре! Ну, как говорится, теперь возьмем учеников. Вот с этими туго!.. С этими я, Григорьевич, прямо не знаю, как быть! – развел руками Никита Федорович.
Видимо, и бригадир не знал, как быть с парнями, потому что ничего не сказал Борщеву. Он вообще ничего не сказал, чтобы Никита Федорович сам перебрал всех. Семенов их перебирал сотню раз, и ему было важно узнать, что думает о лесозаготовителях Никита Федорович.
– Давайте дальше! – поторопил он старика.
– Дальше, как говорится, хуже дело! Федька – ведь о нем не знаешь, что и сказать! Ему как попадет вожжа под хвост, тогда хоть караул кричи… А все-таки, как говорится, Федьку я бы сосчитал. Вот тебе – пять!.. Механика – прямо не знаю, куда его причислить. Пускай он пока повисит… Берем теперь Дарью – эта в любое время пойдет на штабелевку. Вот тебе – шесть! А против сколько – три! – ликующе сосчитал Никита Федорович, этим окончательно зачислив в подозрительную группу механика Изюмина. – Дело, как говорится, точное! Действуй, Григорий Григорьевич!..
Они, оказывается, считали одинаково, бригадир Семенов и Никита Федорович Борщев!..
Об этом и думает Семенов, шагая по раскисшей тайге. По его подсчетам получается, что лесозаготовителям нужно совсем немного прибавить рабочего времени, чтобы справиться с заданием. Всего два часа в день должны перерабатывать они – и все в порядке! Но эти два часа не записаны ни в трудовом договоре, ни в кодексе, ни в Конституции. Человек должен работать восемь часов.
Бригадир Семенов не только приказать, а даже, по существу, уговаривать не имеет права лесозаготовителей соглашаться на продление рабочего дня.
«Действуй!» – сказал ему Никита Федорович. А как действовать? Все было бы по-иному, если бы бригадир Семенов был не Семеновым, а другим бригадиром… Думается Григорию, что, будь бы на его месте другой человек – авторитетный, знающий человеческую душу командир производства, все было бы по-другому. Лесозаготовители сами бы, посчитав, прикинув, предложили бы выход.
Думается бригадиру, что люди и сейчас знают, как поступить, но выжидают решения его, Семенова. А он ничего не решил, ничего не придумал…
Тайга сыро шумит. Внизу сумрачно, холодно, да и в верховинах сосен, наверное, не лучше: тучи бегут низко и, влажные, зябкие, задевают кроны. Бесприютно в тайге. С деревьев каплет, и капли тяжелы, как кусочки свинца. По зимней шапке бригадира они ударяют дробинками.
Семенов садится на сгнивший ствол березы. Он закуривает и курит жадно, затягивается глубоко. От дыма немного кружится голова, но думать легче, мысли проясняются…
Лет пять назад, глубокой осенью, когда нарымские края потонули в непроходимой грязи, Григорий Семенов – молодой тогда еще тракторист – перегонял дизельную машину из одного поселка в другой. Три дня, а то и четыре не видели люди ни солнца, ни луны, ни звезд – была холодная, пустая и грязная осень. Вот тогда и случилось с ним похожее на то, что сейчас происходит в Глухой Мяте.
Километра четыре, наверное, отъехал Григорий от маленького поселка Синий Яр, давно скрылись огоньки, как вдруг трактор чихнул, дернулся корпусом и замолк. Григорий выскочил на гусеницу, засветлив лампочку моторного освещения, нырнул в двигатель и ничего не понял – все было исправно у новенького дизеля; никакой причины остановки мотора не мог найти Григорий, хотя осмотрел машину от фар до хвостовика. Он вставил заводную ручку, включил пускач и стал заводить. Пускач взялся легко, с первых оборотов; Григорий перевел обороты на двигатель, выждал, когда прикурит дизель чужого огонька, и дал газ, – машина работала четко. Он поехал дальше, удивляясь неожиданному капризу машины, но долго дивиться не пришлось – дизель опять чихнул, машина дернулась и замолкла. Все повторилось сначала: мотор снова завелся, снова провез Григория с километр и снова затих. Так повторялось раз десять, почти до самого леспромхозовского поселка. Григорий в кровь изорвал ладони о заводную ручку, лихорадочно вспоминал описанные в книгах всяческие неполадки дизелей, но так и не мог найти причину остановок. А за полкилометра до поселка мотор стал работать безостановочно. Он не заглох и в поселке, когда Григорий проехал длинную улицу – километра три, не заглох и во дворе механических мастерских, хотя Семенов нарочно дал ему погудеть на больших оборотах, рассказывая дежурному механику о случившемся. Механик облазил машину, проглядел от фар до хвостовика и пробурчал невнятное, но ясное Григорию: «Врет! Не может быть этого!»
Но Григорий-то знал, что может быть! А вот что творилось с дизелем, не ведает до сего дня, хотя с тех времен не одна машина, а десятки – капризных, своенравных – побывали в его руках. Тогда же показалось ему, что трактор жестоко не то шутил, не то издевался над ним. Григорий – человек здравого ума, без фантазий и несуеверный – подсмеивался над самим собой, но жене Ульяне о случившемся рассказал. Она тоже смеялась…
И вот сейчас Григорий вспоминает о своенравной машине, и ему думается, что похожее на тот давний случай происходит в Глухой Мяте. Не может понять он, ухватить умом ту силу, которая противостоит ему в бригаде. Она ощутима, но корни, причины скрыты глубоко, как тогда в металле двигателя. Думает ли Григорий о Федоре Титове – чувствуется эта сила, думает ли о парнях – опять она. Сила незримая, неизвестная, но противоположная его усилиям. Чаще всего он склонен думать, что эта сила – его неумение подойти к людям, работать с ними; чаще всего Григорий винит себя, когда глохнет мотором жизнь в Глухой Мяте, но порой кажется ему, что загадочная, непонятная сила к его неумению руководить добавляет частичку. Она, может быть, невелика, эта частичка, но, брошенная на чашу весов, клонит к земле груз ошибок, неумения руководить – и все рушится.
Посмеивается над собой Григорий Семенов – суеверие. Тогда в тракторе, наверное, по каким-то причинам засорялся провод горючего – вот и весь секрет. Иронизирует над собой Григорий, но все-таки напряженно раздумывает: какая сила противостоит ему в Глухой Мяте? Да есть ли она, не кажется ли ему? Федька Титов всегда был бузотером, парни-десятиклассники много занимались и в поселке. Да, наверное, мнится ему, кажется… Но факты, факты.
Впервые в жизни сегодня видел бригадир, как Георгий Раков рвал трактор – проскочил мимо него пулей, мотор ревел. Неужели на Ракова подействовал вчерашний конфуз с лопатой? Нет, не может быть этого! Георгий настолько уверенный в себе и уравновешенный человек, что не станет из-за такого пустяка рвать машину.
Мнится, конечно, все это ему. Никакая таинственная сила не противостоит Григорию, а просто он плохой, неумелый бригадир!
Семенов смотрит на часы – десять минут второго, он опаздывает на обед. Это не к лицу бригадиру, и Семенов бежит к эстакаде. Бежит неловкими, смешными скачками и в этот миг маленькой головой и длинными руками действительно напоминает смешного заморского зверя – кенгуру.
6
– Ну вот, товарищи, положение такое! – говорит Семенов, закрывая блокнот. – Мы работаем так, что задание не выполним, если река пойдет раньше, чем предполагалось!
Его слова падают в тишину.
Слышно, как осторожно звякают тарелки в руках Дарьи, как на малых оборотах работает передвижная электростанция. После обеда лесозаготовители неподвижны, ленивы, осоловело валятся на бок. Слова бригадира они встречают спокойно: не равнодушно, но и без всякого подъема. И только Никита Федорович Борщев ворочается, оглаживает бороду, перебегает взглядом от человека к человеку. Механик Изюмин полулежит на брезенте, читает книгу. Виктор и Борис притулились в уголке навеса и выжидательно молчат. Михаил Силантьев лежит навзничь, раскинув руки.
– А дирекция оплатит сверхурочные? – спрашивает он, не меняя положения.
– В пятницу поговорю с директором! Думаю, он согласится! Сверхурочные разрешаются в тех случаях, когда коллектив сам идет на них.
– Это мы понимаем, не маленькие! На сверхурочные нужно разрешение профсоюзной организации, а она этого сделать не может – подрыв авторитета профсоюза получается. На это ты как ответишь, бригадир? Вот разогни-ка вопросец! – глухо говорит Силантьев – мешает шапка, положенная на лицо, чтобы не досаждал свет.
– Если мы согласимся, нам профсоюз не указ! – запальчиво вмешивается Никита Федорович. – Мы, как говорится, сами себе владыки. Я, товарищи, предлагаю понатужиться… Вот ежели бы, к примеру, не до шести работать, а до восьми, дело, как говорится, пойдет по-другому! А? – вертит он головой, но слова старика, как и слова бригадира, повисают в молчании. Только Михаил Силантьев после длинной паузы замечает:
– Здрасьте! Дураку понятно, что, если взять сверхурочные, по-другому дело пойдет!
Другие лесозаготовители молчат. Молчит и Георгий Раков, видимо, ждет, когда заговорят другие. Но они неподвижны, а Федор Титов сосредоточенно строгает палочку. Рядом с ним сидит Петр Удочкин и следит за руками Федора.
– Ну вот что, товарищи! – сурово произносит Раков. – Я до обеда говорить не хотел… Моя машина вышла из строя… Пробило бобину! – поясняет он и отвертывается, чтобы не замет или, как у него нервно вздрагивают губы.
– А запасная? – тугим голосом спрашивает бригадир, чуть-чуть приподнявшись.
– Нет запасной!
– Врешь! – кричит Семенов.
– Не взяли, Гриша! – отвечает Раков. – Раз в сто лет пробивает бобину.
– Ой, мамочка моя! – восклицает Дарья, прижимая руки к груди.
Что такое бобина, зачем нужна, она не знает, но по напряженным лицам лесозаготовителей, по бледности, залившей Семенова, понимает: случилось серьезное, тяжелое, такое серьезное, что может разрушить наладившуюся жизнь в Глухой Мяте, и люди станут другими, и все станет другим. Опытом недлинной жизни понимает Дарья серьезность случившегося и поэтому пугается:
– Ой, мамочка!
– Врешь! – кричит Семенов и срывается с брезента. За ним вскакивают Силантьев, Титов, Удочкин, парни-десятиклассники, Дарья. Механик Изюмин откладывает в сторону книгу, помедлив, закрывает ее, аккуратно укладывает в карман и только после этого идет на лесосеку. Идет тихо и о чем-то думает.
7
Трактору Георгия Ракова – стыдно.
Виновато подобрав под себя гусеницы, ссутулясь, виновато смотрит на лесозаготовителей потухшими фарами. Он неподвижен и холоден, он намертво притулился к сосне, опав мотором в яму, и от этого кажется особенно жалким. Уныло зияет пустота кабины, погасли красные огоньки, и только из бункера, едва приметный, клубится дымок – машина делает последние вздохи.
Семенов подбегает к трактору, обдираясь, проскальзывает крупным телом в кабину, зло срывает капот и сует голову в мотор.
– Крутаните! – исступленно кричит он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33