— Пусть победит сильнейший! — сказал Олег Олегович. — Думаю, Никита Нехамов одолеет-таки…
Расслабляющее бездумье было приятно Прончатову, как теплая волна после морозной улицы, он отдыхал, благодушествовал, думал о том, что вот уже и в Тагарской конторе есть пяток человек, которые смогут определить ее будущее, которые все похожи на механика Огурцова, но все разные, по-своему. Вот скоро поступят современные мощные краны, флот пополнится сильными водометными катерами, пойдут большегрузные плоты…
— У меня к вам нет дел, — вдруг сказал Прончатов. — Потреплемся, а, Эдгар Иванович!
— Извольте! — охотно согласился Огурцов. — Если я вас правильно понял, нас интересует не экскурс в историю, а современное положение и даже будущее Тагарской сплавной конторы.
Его слова нравились Прончатову: он тоже любил говорить шутливо-напыщенно, велеречиво, под иронией скрывая серьезные, нужные вещи.
— Словно в воду глядите, Эдгар Иванович! Что нам груз прошлого? Тлен! — ответил Прончатов.
Они, смеясь, глядели друг на друга. Мирная, дружелюбная тишина стояла в кабинете; на карте мира, что висела над головой Прончатова, порядочный кусок Азии был обведен красным карандашом; побольше Франции, но меньше, конечно, Соединенных Штатов Америки был этот очерченный кружок — Тагарская сплавная контора. Огромный зигзаг Оби, Кети, Васюганские болота, дикость верховьев Тыма принадлежали ей. Десятки шахт Кузбасса и Донбасса, верфи Европы и Африки, энергетики Японии, строители всех континентов прямо-таки дышать не могли без Тагарской конторы, которая снабжала их крепежом, судостроем, пиловочником, драгоценным кедром.
— С инженером Прончатовым работать зело трудно! — загибая пальцы, безмятежно сказал Эдгар Иванович. — Прончатов самолюбив — раз, властолюбив — два, мечется меж лебедками Мерзлякова и кранами — три, состоит из эклектической смеси дерзости и лукавой хитрости — четыре.
Загнув четвертый палец, механик поглядел на Олега Олеговича и увидел, что главный инженер легкомысленно раскачивается вместе с креслом.
— Ату его! — воскликнул Прончатов. — Ату! Смеясь, Огурцов обвил гибкими ногами ножки стула, положив голову на плечо, превратил губы в узкую щель.
— По лицу Прончатова я вижу, что он хочет получить жизнеописание директора Цветкова, — насмешливо сказал Огурцов. — Я, видимо, за этим и приглашен в начальничий кабинет, ибо работал под руководством вышеназванного товарища…
Прончатов оживленно кивнул. Да, именно вот так — насмешливо и несерьезно — можно было говорить о том человеке, которого собирались назначить директором Тагарской сплавной конторы. Механик Огурцов нащупал правильный тон, и им сразу стало легко смотреть друг другу в глаза, понимать друг друга.
— Я работал с Цветковым десять лет назад, — сказал Олег Олегович. — Был бы рад, если бы за это время…
— За это время ничего не переменилось, — весело перебил его Огурцов. — Нет, пожалуй, я не прав… — Он чиркнул спичкой, прикуривая потухшую сигарету, помолчал. — За десять лет Цветков стал толстым, рыхлым человеком… Все остальное вам знакомо: сладкая улыбка вместо ответа на вопрос, фальшивая чуткость, умение ладить с начальством всех рангов и поверхностное знание техники… Когда я увольнялся из его богадельни, Цветков со слезой во взоре провожал меня до порога: «Ах, как жалко, что не сработались!» Самое смешное знаете что?..
— Знаю, знаю, — быстро сказал Прончатов. — Цветков искренне жалел, что вы уходите.
— Точно! Мы говорим об одном и том же человеке.
Прончатов задумался. Механик Огурцов рисовал довольно точный портрет Цветкова, но описание, конечно, было неполным и потому необъективным, так как всякий человек не помещается в строго ограниченные рамки схемы. Видимо, об этом же думал и механик Огурцов — он сделался серьезным, строговатым, сосредоточенным.
— Молодые инженеры не хотят работать с Цветковым, — негромко сказал он. — В нашей альма-матер перед распределением перечисляют пять-шесть фамилий директоров сибирских контор, куда идти опасно… Среди них — Цветков.
— Чем же объясняется это? — тоже негромко спросил Прончатов.
— Хором говорят: «Погрязнешь, отстанешь!» Прончатов поднялся с места.
— Да. Цветков — бедствие! — сказал Прончатов, подходя к окну. — Он не только технически отстал от века, но и несет в себе активный заряд консерватизма. Он как раз из тех руководителей, которые приносят добро уходом на пенсию. Впрочем, когда-то он был хорош и, безусловно, порядочный человек!
Они помолчали. Огурцов теперь тоже глядел в окно, видел тихий Тагар, бредущих по тротуару мальчишек; лицо у него было задумчивое, славное, спокойное. Он думал, наверное, минуты три, потом негромко сказал:
— Будем работать, Олег Олегович! Нам в общем-то по пути…
Прончатов был сильным человеком, но ему сейчас нужно было приложить усилие, чтобы не выдать радость, сохранять прежний безмятежный вид. Поэтому он отвернулся от механика, прислонившись лбом к оконному стеклу, стиснул зубы. Он прислушивался к самому себе, как прислушивается врач к шорохам легкого, и ему казалось, что он слышит ход часов на собственной руке, заложенной за спину.
— Спасибо! — немного спустя сказал Прончатов. — Мерси!
Он выпрямился, поправил узел галстука, одернул привычными движениями манжеты и вдруг мгновенно переменился, словно переводная картинка: секунду назад она была тусклая, серая, но вот с нее сдернули бумагу — и все стало ярким. После этого Олег Олегович сделал шаг вперед и улыбнулся своей знаменитой улыбкой, от которой механик Огурцов почувствовал непреодолимое желание незамедлительно сделать для Прончатова что-то хорошее-то ли благодарить его, то ли обнять за широкие плечи. Рубахой-парнем, свойским до гробовой доски человеком, душкой-милягой был главный инженер.
— Эдгар Иванович, а Эдгар Иванович, — вкрадчиво сказал он, — а ведь лебедки-то Мерзлякова надо любить! Ненависть к старому, конечно, полезна, но лебедки-то надо любить…
Прончатов вдруг заинтересовался картой мира, что висела за его спиной; подошедши к ней, проследил, как впадает в океан экзотическая река Амазонка, покивал одобрительно, хмыкнул удовлетворенно, затем пробормотал:
— Фантастика!
Механик насторожился: он уже знал, что надо ждать необычного, если Прончатов вкрадчиво ходит возле карты мира и хмыкает. И вид у главного инженера был именно такой легкомысленный, фатоватый, когда надо было ждать необычного.
— Подумаешь, река Амазонка… — пробормотал Прончатов. — Опрос превышает предложение, предложение отстает от спроса… Хлеб надо есть с маслом…
Сейчас Прончатов в кабинете был один. Не сидел в кресле механик, не было за окнами Тагара, карта мира на стене не висела. Вот это умение сосредоточиваться, уходить в себя, способность в любой обстановке быть в одиночестве, отрешенность от всего житейского в те мгновения, когда требуется…
— Ура! — негромко сказал Прончатов. — Ура!
У Прончатова лукаво изгибались уголки губ, снова были вкрадчивыми шаги, когда он возвращался на свое место; для Олега Олеговича опять существовала занимательность тагарской улицы, был любопытен механик Огурцов, важны телефонные звонки и звуки в приемной, где колдовала секретарша Людмила Яковлевна.
— Яблоко упало! — негромко сказал Прончатов. — Закон всемирного тяготения открыт.
Прончатов медлил, наслаждаясь настороженным лицом механика, его молодым неумением сдерживаться, всей открытостью инженера. Олег Олегович не в первый раз удивлял Огурцова необычностью решения, оригинальностью мысли, но сегодня наступил момент, когда он навеки прикует к себе симпатии молодого инженера.
— Эдгар Иванович, — подчеркнуто равнодушным тоном сказал Прончатов, — что произойдет на погрузочных рейдах, если вдруг увеличится поток древесины? Ну, представьте, что мы наконец получали большегрузный плот.
Он сказал это, а сам с удивлением прислушивался к себе. Ну, как на самом деле могло произойти такое, что три минуты назад, во время легкого, пустякового разговора с механиком, он решил проблему, которая всегда казалась неразрешимой? Неужто только оттого, что молодой инженер не терпит лебедки Мерзлякова, он, Прончатов, посмотрел на них с противоположной точки зрения и увидел то, чего раньше и сам не видел?
— Так что же, Эдгар Иванович? — переспросил Олег Олегович. — Каким образом можно оправиться с возросшим объемом леса?
— Установить новые электрокраны! — мрачно ответил механик Огурцов. — Вообще на эту тему…
Прончатову теперь было окончательно ясно, что озарившая его идея была вызвана ненавистью молодого инженера к лебедкам Мерзлякова и любовью к этим же лебедкам парторга Вишнякова. Встав между двумя разными людьми, Прончатов посмотрел на дело с объективной точки зрения и увидел то, чего не могли видеть ослепленные ненавистью и любовью механик и парторг.
— Можно форсировать лебедки Мерзлякова! — спокойно сказал Прончатов. — Если увеличить скорость хода тросов хотя бы процентов на двадцать пять…
Олег Олегович нарочно медленно повернул голову к окну, озорно подмигнул самому себе, стал глядеть, как по деревянному тротуару неторопливо шагает смешной и нелепый человек — тагарский парикмахер Нечаев. Он в профиль походил на гуся, нестриженые волосы на затылке торчали хохолком, туфли были самые красные из всех, какие создавала обувная промышленность, а плотно прижатые к бокам руки чрезвычайно походили на крылья. В Тагаре парикмахера все называли Гусем, и он так привык к прозвищу, что на фамилию не откликался. Когда смешной человек прошел мимо окна, Прончатов снова медленно повернулся к механику.
— Ну, как делишки, Эдгар Иванович?
Олег Олегович удивился: сейчас перед ним сидел просто очень молодой, наивный парень. Помолчав еще несколько мгновений, Огурцов порывистым детским движением почесал затылок, хихикнув, протяжно сказал:
— Елки-палки, а ведь верно! Установить простой редуктор и…
Прончатов ласково смотрел на него. Неизвестно отчего волнуясь, чувствуя, как в груди становится тесно сердцу, Олег Олегович сухо проговорил:
— Начинайте работу с лебедками, Эдгар Иванович!
Он опять глядел в окно, где ярко светило солнце, ветер пошевеливал на здании средней школы выгоревший плакат с первомайским лозунгом.
VIII
Над Тагаром висел шерстяной звук заводского гудка; он густой струей входил в уши, дрожью отзывался в груди, казалось, что мир набили удушливой ватой. Это был один из тех пяти гудков, которые знал речной поселок Тагар, — ноль часов, шесть часов утра, двенадцать, час дня и шесть вечера. И каждый раз ровно пять минут первобытным зверем ревела медная горловина, меняя до неузнаваемости поселковую жизнь. Неизвестно, что произошло бы в Тагаре, если бы отказал заводской гудок! Может быть, замолкли бы пилы на лесозаводе, а может быть, ринулись бы штурмовать дома голодные недоеные коровы.
Оборвавшись ровно в двенадцать, гудок оставил после себя светлую пустоту. Показалось, что Тагар, река, небо, поля за поселком, кабинет Прончатова сделались выше, просторнее, чище; стало легче дышать, и солнце засияло ярче. Оборвавшись, заводской гудок выбросил на порог прончатовского кабинета секретаршу Людмилу Яковлевну.
— Обком парт, Олег Олегович! — сказала она и зябко повела плечами. — Обкомпарт! Через минуту соединят.
— Спасибо!
Потянувшись к трубке, Прончатов нахмурился: одно дело, если звонит заведующий промышленным отделом Семен Кузьмич Цыцарь, другое — если секретарь обкома по промышленности Николай Петрович Цукасов. Но гадать времени не было, и Олег Олегович неторопливо сиял трубку.
— Соединяю с товарищем Цыцарем! — сказала районная телефонистка. — Говорите, товарищ Прончатов.
Значит, все-таки Семен Кузьмич! Выпрямившись, Прончатов искоса приложил трубку к уху, сжав губы, стал дожидаться, когда товарищ Цыцарь произнесет первое слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38