– Я полагал, что Квайдан умер, – сказал я Перманенту.
– Херня, – рявкнул он. Так, один из слухов может отдыхать.
– Эти слухи распространяют лживые писаки вроде вас, – раздражительно бросил Бобрик.
У меня был трудный день, и я был не в настроении выслушивать, как полуграмотная шпана оскорбляет мою журналистскую честность. Потому я и сказал то, что сказал. Невозмутимо:
– А я и не знал, что ваши в Мацуда-гуми умеют читать.
Мацуда были ненавистными соперниками Ямагама, их заклятыми врагами на японском дне. Спутать их с соперниками – наихудшее оскорбление, какое только можно придумать.
Глаза парня постарше загорелись, грозя подпалить его спутанные кустистые волосы. Парень помоложе шагнул вперед, жилы на тонкой шее, пульсируя, вспухли жирными червяками. Руки, вытянутые по швам, сжались в кулаки.
– Что вы сказали?
Молчание бывает разным, и о наступившем хайку не напишешь. Никто не знал, что произойдет дальше, но вторых кровавых разборок за день я не желал. С другой стороны, мне не хотелось вырубать этих придурков прямо в гостиничном вестибюле. Гостиница неплоха, а мне еще освещать соревнования.
Так что я разыграл дежурную карту – карту гайдзина:
– Ну, якудза, а я подумал, вы клан Мацуды? Мафия, да?
Бобрик глянул на Перманента. Замешательство уже охлаждало их гнев.
– Думаю, – начал Перманент, чье лицо остывало до нормального оттенка, – возникло какое-то недопонимание.
– Мы не гребаные Мацуда-гуми! – брызгая слюной, заорал Бобрик. Перманент поднял руку, чтобы тот умолк.
– Только дурак или гайдзин может по ошибке принять нас за этих подонков. Я думаю, вы и тот и другой. Но я бы таких ошибок больше не совершал. А то можете опять по носу получить.
Заметили, значит.
– Или по я… – угрожающе пробормотал Бобрик.
– Иди, подгони тачку, – сказал Перманент.
– Она прямо у входа.
– Тогда иди и посиди там.
– Но… – Сказать Бобрику было нечего. Главным был Перманент, так что Бобрик молча побрел из вестибюля.
– Прошу его извинить. – Перманент покачал головой. – Он у нас недавно, новичок с Кюсю. Вы же знаете этих южан – не чувствуют разницы между дружественным бизнесом и вымогательством.
– А в данном случае что?
– Приходите завтра в нашу штаб-квартиру в Икебукуро. Спросите любого, кто не выглядит респектабельно, и он скажет, как пройти. Не заставляйте вас искать.
– А если завтра я занят? – спросил я.
– Тогда впредь будете печатать статьи одной рукой, – сказал он, повернулся и направился к выходу.
Якудза – остроумнейшие люди.
Первое сообщение на автоответчике было от Брандо Набико. Он доложил, что достал «нужный документ» и попросил меня быть на западном выходе станции Синдзюку в девять утра. Добавил, что найдет меня сам. Все засекречено, как в шпионском фильме.
Второе прислала Сара. Трудно было понять, что она говорит, – не из-за плохой связи, а потому, что ее напичкали лекарствами. Она путалась и невнятно бубнила. Пулеметными очередями она выдавала чепуху, а потом на пару секунд замолкала. Я прослушал ее сообщение раз пять или шесть; кажется, в одном месте она сказала: «Хочу тебя возненавидеть». Но это также могло быть «форели в речке не увидеть». Прослушав несколько раз, я так и не понял, что это было. Все равно что прокручивать запись наоборот, ища скрытое послание.
Я страшно скучал по Саре. Мы были вместе с того момента, когда она вошла в редакцию «Молодежи Азии» – амбициозная девятнадцатилетняя девчонка с отвратительной прической под панка и соответствующими повадками.
С тех пор прошли годы, но, хотя многое в ней изменилось, я все еще видел ее девятнадцатилетней стажеркой, юной красоткой с живым умом и темпераментом еще живее.
И отчасти в этом проблема, причина, отчего она отказалась ехать со мной в Японию. Она заявила, что ей надоела роль индейца Тонто при мне, Одиноком Рейнджере. Можно ли ее винить? Но и я ни на что не променяю свою маску и серебряные пули – тем более что читатели «Молодежи Азии» неизменно жаждут первоклассных искрометных статей об удивительном микрокосме азиатских тинэйджеров.
К тому же на горизонте появилась таинственная гейша Флердоранж, которая так и манила меня последовать за ней в зловещий туман.
7
Для встречи с Набико возле станции Синдзюку я выбрал весьма неудачное место. Я сел как раз слева от торговых автоматов, которые работали по принципу мини-«7-11»: прохладительные и спиртные напитки, крем для бритья, тюбики с зубной пастой, газеты, комиксы и последний диск группы «О'кей! Душевные страдания». Я даже как-то видел автоматы, торгующие якобы пользованными трусиками японских школьниц. Я набил ими целый чемодан: хотел, когда таможенник спросит, что из моих вещей подлежит декларированию, ответить «Женские трусики!» Правда, шутка не удалась. Таможенник даже не улыбнулся. Бухгалтер Чак – тоже.
Торговые автоматы раздражали имитацией навязчивой вежливости токийских продавщиц. Всякий раз, выдавая очередную чашечку кофе, автомат электронным голосом заунывно гнусавил: «аригато годзаймасита». Каждый следующий автомат старался перещеголять предыдущий по части вежливости. Автомат с кока-колой гундел: «Спасибо, уважаемый покупатель. Наслаждайтесь колой», а автомат с «Покари-Свит»: «Спасибо многоуважаемый покупатель. Наш лимонад – сплошное наслаждение». Был даже один автомат, который выражал свою благодарность после каждой монеты: «Вы самый щедрый. Опустите, пожалуйста, еще триста иен. Вы самый щедрый. Опустите, пожалуйста, еще двести иен». Щедрость покупателя восхвалялась раз десять, пока он наконец не получал свою порцию подогретого риса, и вдогонку фразу: «Большое спасибо. Нам было очень приятно подать вам поджаренный рис „Гэндэки“».
Большинство принимали благодарность за чистую монету. Я не раз слышал, как люди отвечали говорливой машине: «Пожалуйста» или даже машинально слегка ей кланялись. Один знакомый социолог развил целую теорию о том. что любовь японцев к говорящим машинам уходит корнями в анимистические верования синтоизма и в буддистские догматы, которые наделяют статусом разумных существ даже камни.
Может быть. Большинство моих знакомых американцев не любят машины, считая их зловещими предвестниками эпохи мирового господства роботов. Лично я считаю, что обходительные торговые автоматы не так уж плохи. Если миром будут управлять машины, пусть они, по крайней мере, будут вежливы.
Правда, автомат рядом со мной оказался воистину невыносим. Продавал он виски в бумажных стаканчиках. При выдаче виски он откалывал шутки – неизменно дурацкие. Может, это правительственная программа: постепенно отучить покупателей от алкоголя, создавая негативную ассоциацию спиртного с неприятным юмором.
Я сидел и размышлял об этом, и тут кто-то подошел к автомату-шутнику и опустил несколько монет. Человек выглядел диковато. В длинной шинели и широкополой шляпе, затеняющей кустистые брови, темные очки и длинные усы. Фу Манчу, одетый под Филиппа Марлоу. Бросая монеты в автомат, парень озирался, словно опасаясь, что увидят, как он покупает у автомата виски в восемь сорок пять утра.
– Какая разница между Годзиллой и членом либеральной демократической партии? – спросил автомат бедного недотепу.
– Господин Чака! – зашептал мне парень. – Я достал, что вы просили.
Набико.
– Спасибо, – сказал я, – пусть я ретроград, но до девяти утра не пью.
– Не виски, рукопись, – прошептал он громче, оглядываясь. Я притворился, что не понимаю.
– Эти штуки продают рукописи? Пожалуй, тогда лучше виски, – ответил я, вставая.
Набико рывком снял темные очки:
– Чака! Это я, Брандо Набико. Я достал рукопись.
– Набико? – сказал я. – А я тебя в этом пальтишке и не признал.
– Это не мое, – сказал он, усмехаясь из-под вислых фальшивых усов. Я вдруг подумал, как мой шофер, Синто Хирохито, выглядел бы с такими усами. Пожалуй, так же нелепо.
– Ты хоть знаешь, как выглядишь? – спросил я.
– Да, – ответил Набико. Я так понимаю, можно ему не сообщать. – Не подумайте, что я преувеличиваю, но у меня единственная оставшаяся рукопись «Разборок в Токио». Остальные сгорели при пожаре.
«Разборки в Токио». Я никак не мог привыкнуть к этому названию. Оно подошло бы начинающей гаражной рок-группе, делающей плохие каверы «Рамонз». Я спросил его, как он достал рукопись.
– Я знаком с одной девчонкой, ассистенткой режиссера. Сценарий она мне, конечно, достала. Но теперь мне нужно целый месяц водить её на боулинг два раза в неделю. А я ненавижу боулинг.
– Я твой должник – сказал я, когда он отдал мне сценарий.
– Еще какой должник. Когда у нас все сложится, составьте нам компанию. Представлю вас как своего друга.
– Если обещаешь одеваться так же, я буду приходить каждый день. Можешь представить меня как своего отца, если хочешь.
Брандо нервно озирался. Вероятно, думал, сколько шаров ему придется закатить.
– Если серьезно, Набико, – спасибо. Ты мне здорово помог, – сказал я, кланяясь ему довольно низко, если учесть разницу в возрасте. Кажется, он был искренне тронут.
– Это был мой долг. Я уверен, Сато Мигусё хотел, чтобы вы почитали сценарий, – сказал он, опять нацепив темные очки. – Ну что ж, вернемся на съемочную площадку «Манчуйского сокола». – Набико неплохо закосил под Сэма Спейда, которого играл Богарт, которого озвучивал Питер Селлерс, который пародировал Фу Манчу. Достаточно сказать, что он сделал это лучше меня, пусть это ничего и не объясняет. Набико исчез на станции, оставив меня со стаканчиком в руке. Я рассмеялся – ну у него и прикид.
– Странно, – заметил проходивший мимо служащий. – Не знал, что у алко-автоматов такие смешные шутки.
Ба-ду-би-да, ага.
РАЗБОРКИ В ТОКИО
Оригинальный сценарий Сато Мигусё и Брандо Набико по мотивам приключений журналиста Билли Чаки.
Наплыв из затемнения…
ПАВИЛЬОН. Клуб «По башке пистолетом» – Ночь.
Билли Чака сидит за столиком в углу и что-то яростно пишет, прерываясь лишь затем, чтобы пропустить виски – стаканчики выстроились перед ним на столе шеренгой, как маленькие солдатики. ЧАКА – темноволосый мужчина сурового вида. Судя по лицу, ЧАКА обладает мудростью не по годам, приобретенной благодаря жизни, полной непрерывного самоанализа, и в нарушение всех общественных норм. На мгновение он прерывает свое занятие, а затем, будто осененный откровением, продолжает писать с удвоенной силой. Внезапно через весь бар к нему приближаются двое мужчин. Они останавливаются возле ЧАКИ и смотрят на него угрожающе. По их вызывающей браваде ЧАКА понимает, что ему, вероятно, сейчас пригодятся годы занятий боевыми искусствами.
ЧАКА. Извините. Я предпочитаю пить один.
Два ГАНГСТЕРА насмешливо переглядываются.
ГАНГСТЕР № 1. Вам следует быть общительнее, Чака. Такие манеры только навлекут беду на вашу голову.
Оба ГАНГСТЕРА зловеще смеются. ЧАКА сохраняет спокойствие, хотя внутри он крутой парень, кипящий от злости.
ЧАКА. В данный момент я не расположен к общению. Такое случается, когда перед завтраком откепаешь четырех ниндзя.
ГАНГСТЕР № 2. Это была четверка наших лучших ниндзя. Ну и что нам теперь с ними делать? Следует больше уважать чужих ниндзя, господин Чака!
ЧАКА пожимает плечами, берет соломинку, вставляет ее в стаканчик с бурбоном и высасывает содержимое. Облизывает губы, наслаждаясь вкусом и, конечно, моментом.
ЧАКА. В следующий раз, когда пошлете за мной таких никудышных ниндзя, выбирайте парней, которые понимают разницу между тем, как разбрасывать камни и получать ими по лбу.
ГАНГСТЕР № 1. Следующего раза, господин Чака, не будет.
ГАНГСТЕРЫ извлекают пушки из-под пиджаков.
ГАНГСТЕР № 1 (продолжает). Отдайте нам свои мемуары, господин Чака!
ЧАКА. Ага, сейчас. И раскрыть имена агентов, которые обнаружили ваш коварный план ввоза колумбийского кокаина на борту частного судна премьер-министра?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42