Это может произвести впечатление на туристов в «Ёмиури-лэнд», но не на такую суперновую звезду, как я – Билли Чака.
ГАНГСТЕР № 2. Вы что, не видите, что вы под прицелом?
ЧАКА. Лучшие свои работы я создаю под прицелом. Мой редактор принцип «умри, но сделай» понимает буквально.
ЧАКА берет ручку и начинает писать. Оскорбленным ГАНГСТЕРАМ остается лишь открыть огонь. Но едва их пальцы начинают нажимать на курки, ЧАКА со скоростью, которой позавидовала бы самая быстрая кобра в пустыне, хватает каждой рукой по авторучке и сует их в стволы. Когда ГАНГСТЕРЫ открывают огонь, пистолеты взрываются у них в руках. ГАНГСТЕРЫ визжат от страшной боли. ЧАКА нагибается, подбирает с пола три свежеоторванных пальца и вручает их ГАНГСТЕРАМ.
ЧАКА. Убирайтесь и передайте вашему боссу, что ровно столько дней у него и осталось! В этот раз он напоролся не на того журналиста.
ЧАКА выскакивает из бара, что-то быстро записывая на ходу в блокноте.
ЗАТЕМНЕНИЕ
Я бросил читать, аккуратно закрыл сценарий и положил его на сиденье. Зажмурился, глубоко вдохнул, задержал дыхание, сосчитал до пяти и медленно выдохнул.
Надо отдать должное Сато. За все годы работы журналистом я редко встречал столь беззастенчиво чудовищные тексты.
Крутой парень, кипящий от злости?
Мне было грустно, что такой достойный человек, как мои друг Сато Мигусё, свои последние дни истратил на такую чушь. Стыдно, что я его вдохновил. Но какое счастье, что из-за смерти Сато эта конкретная мерзость не появится на большом экране. Счастье не только для меня, но и для репутации почившего в бозе режиссера.
Похороны Сато назначены на вторую половину дня и явно станут гала-представлением, где соберутся толпы нежданных почитателей, что всегда возникают в кильватере смерти. Люди, готовые запечатлеть себя на фото с режиссером ради собственного реноме, но не купят билет на его фильм и тем более не станут его финансировать. Похороны – лишний повод устроить фотосессию для лицемерных звезд и распорядителей бабла токийского киношного мира.
Синто доставил меня на соревнования, и я отпустил его на остаток дня, чтобы он отдал дань памяти усопшему нанимателю. Ему вроде было неохота, но я настоял.
Интересно, что связывало Сато и Синто. Я знал, что Сато был довольно разборчив при найме, предпочитая заблудших одиночек, цветущих дев или мечтательных несостоявшихся киношников, желающих позаимствовать крохи кинематографической мудрости.
Синто был не из их числа – даже не заблудший. И за все время, что я провел с ним в дорожных пробках на улицах Токио, узнал я немного. Курит «Майлд Севенз». Всегда в белых перчатках. Глупые усы. Постоянно молчит.
Он меня высадил, и я направился к громаде спорткомплекса – не спеша, поскольку на хорошие места надежды уже нет. У дверей я оглянулся.
Не знаю, почему у меня поползли мурашки от сей невинной картины. Всего-навсего Синто-шофер стоит возле автомобиля, курит, пока босс ушел по делам.
Но было что-то безошибочно зловещее в том, как он стоял и наблюдал за мной. Такие лица я уже видел, и отнюдь не у изможденных шоферов.
Кажется, у этого парня странны не только усы.
Большую часть дня займут соревнования по ката в группе инвалидных колясок. Представлены почти все стили. Жесткие, традиционные окинавские, с упором на эффективные удары и низкие подсечки. Китайские стили вин чунь, похожие на танец, сплошь замысловатая жестикуляция и позы животных. Отпрыски бразильской капоэйры – безумная круговерть в стиле самбы. А между ними – тысячи гибридов с эзотерическими отличиями, которые можно исследовать всю жизнь.
Отличия эти лучше всего выявляются на соревнованиях по ката. Ката – это отдельное упражнение, в котором бойцы хореографически защищаются от многочисленных воображаемых противников. Как в гимнастике или фигурном катании, оцениваются техническое мастерство и оригинальность. Реального противника у спортсмена нет, и потому он может демонстрировать свой особый стиль в чистом виде, свободном от реальной угрозы. Цель соревнований по ката – показать не практический аспект самообороны, а ее эстетическую сторону.
Некоторые предпочитают дерганые, чуть ли не роботизированные движения в стиле традиционного каратэ, другие – замедленные, медитативные балетные па тай-чи. Часть увлекается безумными животными стилями – например, комическое пошатывание Пьяной Обезьяны или сумасбродные атаки Пути Капризной Бабочки. В ката допустимо все. Вот почему эти соревнования, к счастью, лишены постоянных склок, которыми полны соревнования по спаррингу.
Участники спарринга вечно жалуются, что некоторые правила отдают предпочтение определенным стилям. Сторонники кунг-фу разобиделись, когда были запрещены удары по глазам. Ребята, занимающиеся будзицу, заныли после запрета бить по коленям. Таэквондисты запсиховали, когда были запрещены удары по горлу и т. д. и т. п. Базовая дилемма в том, что цель турниров – проверка владения боевыми искусствами без нанесения вреда другим, однако боевые искусства выдуманы для причинения боли.
В результате появились новые спортивные стили исключительно для чемпионата. Большинство традиционалистов сочли эти мутации просто кощунством. Но, как выразился в интервью один молодой спортсмен во время Паназиатских соревнований по дзюдо, организованных христианской общиной, «у любого сообщества должны быть правила, в том числе и у сообщества боевых искусств. Если наш стиль работает лучше других, значит, мы лучше адаптировались в обществе». И хулители, и сторонники называли такие адаптации «Путь Дарвина».
Соревнования по ката в основном избавлены от обзывательств и ругани – может, потому, что тестостерон в крови у спортсменов не зашкаливал. Никто не получал пинков и зуботычин. Участники соревнований просто выходили на ринг и делали свое дело. В результате крутые парни, любители бить кирпичи, перестали участвовать в таких соревнованиях – мол, это просто понты (можно подумать, бить кирпичи – не понты), а некоторые журналы, специализирующиеся на жестких стилях, даже перестали о них писать.
Мне это было только на руку. Их небрежение помогло журналу «Молодежь Азии» годами окучивать рынок ката. В этом году открытые соревнования для детей-инвалидов на колясках вполне дозрели до «гвоздя номера».
Тринадцатилетняя Миюки Нисимура приехала с северного острова Садо. В семь лет она попала в автокатастрофу, и ей парализовало ноги. После этого Миюки стала заниматься боевыми искусствами. В результате многолетних тренировок у нее были почти сверхъестественно сильный торс и пресс. А ее тренер как-то признался мне: «У нее даже месячных еще не было. И когда в ней заиграют гормоны, она будет метелить всех напропалую». Миюки уже сейчас внушала страх. Используя мощный пресс, она, сделав стойку на руках на подлокотниках коляски, с бешеной скоростью вертела безжизненными ногами в воздухе.
Инвалидная коляска была выполнена в стиле Китака – широкая колесная база, большие колеса, прочные высокие подлокотники, спинки нет. По сути брусья на колесиках – в пределах коляски пользователь мог перемещаться вполне свободно. Однако она была слишком велика и громоздка для быстрых финтов и обманных маневров.
Главная соперница Миюки, Ли-Ан Ван, выбрала совершенно иной подход. Она была с Тайваня и в детстве пережила странный припадок, после которого левую сторону ее тела парализовало. С тех пор правая сторона приобрела изумительную скорость и контроль над всем телом, что позволило Ли-Ан Ван скрывать, что функционально она разделена на две половинки. Используя силу правой части тела, она манипулировала левыми конечностями как кнутом, направляя их точно в цель. Ее коляска – модель Ван-шу. На этой конструкции, сложной, как швейцарские часы, пользователь мог выполнить серию четких закруток, стремительно атакуя и неуловимо уклоняясь. Недостатком коляски была хрупкость механики. Ее можно было вывести из строя сильным ударом по незащищенной оси маленьких колесиков – правда, в соревнованиях по ката особых последствий это не имело.
Два разных инвалида. Два разных стиля и две очень разные машины. Две не погодам развитые девочки из разных уголков мира. Это будет нечто.
Я вынул ручку, листок бумаги и торопливо описал, как волнуюсь, ожидая это представление в зале, где когда-то хранилось оружие камикадзэ, боевых сил, обеспечивших себе мифическое место в истории как последнее воплощение неувядающего японского боевого духа.
В такие моменты я больше не был Билли Чакой – безнадежным преследователем гейш, невольным негативом японских воров в законе, вспыльчивым законченным поклонником старины, неумелым детективом, разнюхивающим истинные причины смерти знаменитого друга. Я даже не был Билли Чакой – первоклассным журналистом и другом азиатских тинейджеров по всему миру, скромным эгоманьяком и вдохновителем отвратных киносценариев.
Я был парнем, что трепещет пред миром неизменно чудесным и новым.
Я почти надеялся, что Синто будет ждать меня перед спортзалом, зловеще посасывая «Майлд Севен». Вряд ли он и впрямь поехал на похороны, но хотя бы не ждал меня. И шестерки якудза тоже, и придурки в дешевых черных костюмах. Я готов был плясать от радости.
У меня в запасе имелось несколько часов, и я решил сесть на поезд в Сибуя, чтобы помянуть Сато Мигусё по-своему, приватно – посмотреть один из величайших его провалов, фильм «Двойное желание». О парне, который влюбляется в женщину, а может, в двух женщин, а может, просто сходит с ума, или она сходит с ума. В международный прокат фильм не выпускался, поскольку якобы напоминал какую-то ленту Луи Бунюэля. Очевидно, это было в те дни, когда режиссеры еще не гордились тем, что передирают кино друг у друга. В общем, мне хотелось посмотреть и оценить самому.
В поездах я вспоминаю, отчего предпочитаю ездить на машине или, скорее, чтобы меня возили. Поезда меня угнетают. Я в них как в плохом французском фильме о томлении духа.
В американских поездах я вспоминаю старые блюзы. Кто-то непременно разбивает чье-то сердце, уезжая на поезде в поисках лучшей жизни. Южане мигрируют на север, жители восточного побережья бегут на запад, и все на поездах, и все чего-то ищут. Теперь, когда в Америке больше нечего искать, поезда – словно рудиментарный орган, сеть древних останков черного металла.
В Японии все иначе. Поезда – воплощение ультрасовременной технологии, в них всегда чисто, как в операционной. Ради прославленной эффективности они так набиты, что некуда втиснуть сентиментальность. В поезде даже не ощущаешь, что путешествуешь: тебя просто пересылают из одного места в другое, как единички и нули по Интернету. Японские поезда тоже угнетают, только по-своему.
Может, поезда на меня так давили, потому что они – замкнутая система: ни восторга открытой дороги, ни траектории, ни шансов, ни задержек. Никакой свободы. Никаких водителей с глупыми усами. Все строго и несмешно, как стальные рельсы под колесами.
Вероятно, поэтому коммивояжеры прятали головы в последние номера «Любвеобильной блондинки» или «Насильника», в которых чернильные персонажи переживают героические сексуальные приключения и живут многосерийной двумерной жизнью. В манга никому не надо садиться в поезд и тащиться на осточертевшую работу, возвращаться в картонные дома и среднестатистические семьи.
Я не читал манга, но у меня имелись свои эскапистские фантазии. В поездке я думал о Флердоранж, стараясь вообразить, что она в данный момент делает. В переполненной электричке точно не едет.
Что интересно, в физическом смысле я ее представить не мог. Я видел лишь фрагменты – неестественно белое лицо, пряди темных волос, мокрой дохлятиной обвисшие на плечи. И, конечно, кроваво-красный рот гейши со смазанным уголком, точно подпись с закорючкой, намеренный огрех в высокопробной японской керамике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
ГАНГСТЕР № 2. Вы что, не видите, что вы под прицелом?
ЧАКА. Лучшие свои работы я создаю под прицелом. Мой редактор принцип «умри, но сделай» понимает буквально.
ЧАКА берет ручку и начинает писать. Оскорбленным ГАНГСТЕРАМ остается лишь открыть огонь. Но едва их пальцы начинают нажимать на курки, ЧАКА со скоростью, которой позавидовала бы самая быстрая кобра в пустыне, хватает каждой рукой по авторучке и сует их в стволы. Когда ГАНГСТЕРЫ открывают огонь, пистолеты взрываются у них в руках. ГАНГСТЕРЫ визжат от страшной боли. ЧАКА нагибается, подбирает с пола три свежеоторванных пальца и вручает их ГАНГСТЕРАМ.
ЧАКА. Убирайтесь и передайте вашему боссу, что ровно столько дней у него и осталось! В этот раз он напоролся не на того журналиста.
ЧАКА выскакивает из бара, что-то быстро записывая на ходу в блокноте.
ЗАТЕМНЕНИЕ
Я бросил читать, аккуратно закрыл сценарий и положил его на сиденье. Зажмурился, глубоко вдохнул, задержал дыхание, сосчитал до пяти и медленно выдохнул.
Надо отдать должное Сато. За все годы работы журналистом я редко встречал столь беззастенчиво чудовищные тексты.
Крутой парень, кипящий от злости?
Мне было грустно, что такой достойный человек, как мои друг Сато Мигусё, свои последние дни истратил на такую чушь. Стыдно, что я его вдохновил. Но какое счастье, что из-за смерти Сато эта конкретная мерзость не появится на большом экране. Счастье не только для меня, но и для репутации почившего в бозе режиссера.
Похороны Сато назначены на вторую половину дня и явно станут гала-представлением, где соберутся толпы нежданных почитателей, что всегда возникают в кильватере смерти. Люди, готовые запечатлеть себя на фото с режиссером ради собственного реноме, но не купят билет на его фильм и тем более не станут его финансировать. Похороны – лишний повод устроить фотосессию для лицемерных звезд и распорядителей бабла токийского киношного мира.
Синто доставил меня на соревнования, и я отпустил его на остаток дня, чтобы он отдал дань памяти усопшему нанимателю. Ему вроде было неохота, но я настоял.
Интересно, что связывало Сато и Синто. Я знал, что Сато был довольно разборчив при найме, предпочитая заблудших одиночек, цветущих дев или мечтательных несостоявшихся киношников, желающих позаимствовать крохи кинематографической мудрости.
Синто был не из их числа – даже не заблудший. И за все время, что я провел с ним в дорожных пробках на улицах Токио, узнал я немного. Курит «Майлд Севенз». Всегда в белых перчатках. Глупые усы. Постоянно молчит.
Он меня высадил, и я направился к громаде спорткомплекса – не спеша, поскольку на хорошие места надежды уже нет. У дверей я оглянулся.
Не знаю, почему у меня поползли мурашки от сей невинной картины. Всего-навсего Синто-шофер стоит возле автомобиля, курит, пока босс ушел по делам.
Но было что-то безошибочно зловещее в том, как он стоял и наблюдал за мной. Такие лица я уже видел, и отнюдь не у изможденных шоферов.
Кажется, у этого парня странны не только усы.
Большую часть дня займут соревнования по ката в группе инвалидных колясок. Представлены почти все стили. Жесткие, традиционные окинавские, с упором на эффективные удары и низкие подсечки. Китайские стили вин чунь, похожие на танец, сплошь замысловатая жестикуляция и позы животных. Отпрыски бразильской капоэйры – безумная круговерть в стиле самбы. А между ними – тысячи гибридов с эзотерическими отличиями, которые можно исследовать всю жизнь.
Отличия эти лучше всего выявляются на соревнованиях по ката. Ката – это отдельное упражнение, в котором бойцы хореографически защищаются от многочисленных воображаемых противников. Как в гимнастике или фигурном катании, оцениваются техническое мастерство и оригинальность. Реального противника у спортсмена нет, и потому он может демонстрировать свой особый стиль в чистом виде, свободном от реальной угрозы. Цель соревнований по ката – показать не практический аспект самообороны, а ее эстетическую сторону.
Некоторые предпочитают дерганые, чуть ли не роботизированные движения в стиле традиционного каратэ, другие – замедленные, медитативные балетные па тай-чи. Часть увлекается безумными животными стилями – например, комическое пошатывание Пьяной Обезьяны или сумасбродные атаки Пути Капризной Бабочки. В ката допустимо все. Вот почему эти соревнования, к счастью, лишены постоянных склок, которыми полны соревнования по спаррингу.
Участники спарринга вечно жалуются, что некоторые правила отдают предпочтение определенным стилям. Сторонники кунг-фу разобиделись, когда были запрещены удары по глазам. Ребята, занимающиеся будзицу, заныли после запрета бить по коленям. Таэквондисты запсиховали, когда были запрещены удары по горлу и т. д. и т. п. Базовая дилемма в том, что цель турниров – проверка владения боевыми искусствами без нанесения вреда другим, однако боевые искусства выдуманы для причинения боли.
В результате появились новые спортивные стили исключительно для чемпионата. Большинство традиционалистов сочли эти мутации просто кощунством. Но, как выразился в интервью один молодой спортсмен во время Паназиатских соревнований по дзюдо, организованных христианской общиной, «у любого сообщества должны быть правила, в том числе и у сообщества боевых искусств. Если наш стиль работает лучше других, значит, мы лучше адаптировались в обществе». И хулители, и сторонники называли такие адаптации «Путь Дарвина».
Соревнования по ката в основном избавлены от обзывательств и ругани – может, потому, что тестостерон в крови у спортсменов не зашкаливал. Никто не получал пинков и зуботычин. Участники соревнований просто выходили на ринг и делали свое дело. В результате крутые парни, любители бить кирпичи, перестали участвовать в таких соревнованиях – мол, это просто понты (можно подумать, бить кирпичи – не понты), а некоторые журналы, специализирующиеся на жестких стилях, даже перестали о них писать.
Мне это было только на руку. Их небрежение помогло журналу «Молодежь Азии» годами окучивать рынок ката. В этом году открытые соревнования для детей-инвалидов на колясках вполне дозрели до «гвоздя номера».
Тринадцатилетняя Миюки Нисимура приехала с северного острова Садо. В семь лет она попала в автокатастрофу, и ей парализовало ноги. После этого Миюки стала заниматься боевыми искусствами. В результате многолетних тренировок у нее были почти сверхъестественно сильный торс и пресс. А ее тренер как-то признался мне: «У нее даже месячных еще не было. И когда в ней заиграют гормоны, она будет метелить всех напропалую». Миюки уже сейчас внушала страх. Используя мощный пресс, она, сделав стойку на руках на подлокотниках коляски, с бешеной скоростью вертела безжизненными ногами в воздухе.
Инвалидная коляска была выполнена в стиле Китака – широкая колесная база, большие колеса, прочные высокие подлокотники, спинки нет. По сути брусья на колесиках – в пределах коляски пользователь мог перемещаться вполне свободно. Однако она была слишком велика и громоздка для быстрых финтов и обманных маневров.
Главная соперница Миюки, Ли-Ан Ван, выбрала совершенно иной подход. Она была с Тайваня и в детстве пережила странный припадок, после которого левую сторону ее тела парализовало. С тех пор правая сторона приобрела изумительную скорость и контроль над всем телом, что позволило Ли-Ан Ван скрывать, что функционально она разделена на две половинки. Используя силу правой части тела, она манипулировала левыми конечностями как кнутом, направляя их точно в цель. Ее коляска – модель Ван-шу. На этой конструкции, сложной, как швейцарские часы, пользователь мог выполнить серию четких закруток, стремительно атакуя и неуловимо уклоняясь. Недостатком коляски была хрупкость механики. Ее можно было вывести из строя сильным ударом по незащищенной оси маленьких колесиков – правда, в соревнованиях по ката особых последствий это не имело.
Два разных инвалида. Два разных стиля и две очень разные машины. Две не погодам развитые девочки из разных уголков мира. Это будет нечто.
Я вынул ручку, листок бумаги и торопливо описал, как волнуюсь, ожидая это представление в зале, где когда-то хранилось оружие камикадзэ, боевых сил, обеспечивших себе мифическое место в истории как последнее воплощение неувядающего японского боевого духа.
В такие моменты я больше не был Билли Чакой – безнадежным преследователем гейш, невольным негативом японских воров в законе, вспыльчивым законченным поклонником старины, неумелым детективом, разнюхивающим истинные причины смерти знаменитого друга. Я даже не был Билли Чакой – первоклассным журналистом и другом азиатских тинейджеров по всему миру, скромным эгоманьяком и вдохновителем отвратных киносценариев.
Я был парнем, что трепещет пред миром неизменно чудесным и новым.
Я почти надеялся, что Синто будет ждать меня перед спортзалом, зловеще посасывая «Майлд Севен». Вряд ли он и впрямь поехал на похороны, но хотя бы не ждал меня. И шестерки якудза тоже, и придурки в дешевых черных костюмах. Я готов был плясать от радости.
У меня в запасе имелось несколько часов, и я решил сесть на поезд в Сибуя, чтобы помянуть Сато Мигусё по-своему, приватно – посмотреть один из величайших его провалов, фильм «Двойное желание». О парне, который влюбляется в женщину, а может, в двух женщин, а может, просто сходит с ума, или она сходит с ума. В международный прокат фильм не выпускался, поскольку якобы напоминал какую-то ленту Луи Бунюэля. Очевидно, это было в те дни, когда режиссеры еще не гордились тем, что передирают кино друг у друга. В общем, мне хотелось посмотреть и оценить самому.
В поездах я вспоминаю, отчего предпочитаю ездить на машине или, скорее, чтобы меня возили. Поезда меня угнетают. Я в них как в плохом французском фильме о томлении духа.
В американских поездах я вспоминаю старые блюзы. Кто-то непременно разбивает чье-то сердце, уезжая на поезде в поисках лучшей жизни. Южане мигрируют на север, жители восточного побережья бегут на запад, и все на поездах, и все чего-то ищут. Теперь, когда в Америке больше нечего искать, поезда – словно рудиментарный орган, сеть древних останков черного металла.
В Японии все иначе. Поезда – воплощение ультрасовременной технологии, в них всегда чисто, как в операционной. Ради прославленной эффективности они так набиты, что некуда втиснуть сентиментальность. В поезде даже не ощущаешь, что путешествуешь: тебя просто пересылают из одного места в другое, как единички и нули по Интернету. Японские поезда тоже угнетают, только по-своему.
Может, поезда на меня так давили, потому что они – замкнутая система: ни восторга открытой дороги, ни траектории, ни шансов, ни задержек. Никакой свободы. Никаких водителей с глупыми усами. Все строго и несмешно, как стальные рельсы под колесами.
Вероятно, поэтому коммивояжеры прятали головы в последние номера «Любвеобильной блондинки» или «Насильника», в которых чернильные персонажи переживают героические сексуальные приключения и живут многосерийной двумерной жизнью. В манга никому не надо садиться в поезд и тащиться на осточертевшую работу, возвращаться в картонные дома и среднестатистические семьи.
Я не читал манга, но у меня имелись свои эскапистские фантазии. В поездке я думал о Флердоранж, стараясь вообразить, что она в данный момент делает. В переполненной электричке точно не едет.
Что интересно, в физическом смысле я ее представить не мог. Я видел лишь фрагменты – неестественно белое лицо, пряди темных волос, мокрой дохлятиной обвисшие на плечи. И, конечно, кроваво-красный рот гейши со смазанным уголком, точно подпись с закорючкой, намеренный огрех в высокопробной японской керамике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42