Даже дверь за ними стукнула глухо, как в кино.
Делать в штаб-квартире токийской муниципальной полиции особо нечего, так что я занялся своим новым хобби – старался не думать о том, чего не мог забыть. Не знаю, сколько пришлось ждать. Очевидно, я заснул, потому что в комнате вдруг нарисовались четверо мужчин, которые смотрели на меня так, будто я здесь лишний. По-моему, это не означало, что меня отпустят.
– Я главный инспектор Арадзиро, – сказал самый высокий полицейский. Красивый парень. Атлетическое сложение, модная прическа. Превосходный альфа-самец. Он не счел нужным представить остальных трех, чьей главной задачей было глазеть на меня. Двух парней, которые меня сюда привели, не видать.
– Билли Чака, – сказал я, поднимаясь и кланяясь. Он в ответ едва кивнул. Ну все, попал, понял я.
– Мы знаем, кто вы, – сказал он. – Садитесь.
Как по сигналу, один из молчаливых головорезов подал ему досье. Арадзиро углубился в чтение.
– Похоже, господин Чака, вы не впервые в Японии. И, кажется, у вас и прежде бывали проблемы с законом. – Он бросил на меня взгляд поверх досье. Взгляд сосредоточенный и испытующий. Любой детектив гордился бы таким взглядом.
– Могу объяснить.
Он махнул рукой – мол, помолчи. Затем продолжил читать – на этот раз вслух:
– Май 1985 года, арестован за участие в беспорядках в клубе «Рок-Коттедж».
Ну, это были не беспорядки. Просто полиция ни разу не видела слэм-дэнс, так что всех загребла в участок. Рок-группа «Гиндза Питбуль» была вынуждена извиниться перед мэром за подстрекательство к беспорядкам в клубе «Рок-Коттедж».
– … Оправдан. Январь 1987-го, – продолжил Арадзиро. – Уголовно наказуемая порча личного имущества…
Об этом эпизоде я забыл. Это случилось на аукционе в Наре, где продавались работы японских художников пятнадцатого века. Там была работа кисти Куваты, самого почитаемого буддистского анималиста того периода. Конечно, я знал, что это подделка, потому что на картине была изображена черепаха. Кувата боготворил чудеса природы и любил все разумные существа. Кроме черепах. Причина, очевидно, в детской травме, которая перешла в патологическую ненависть к животному. Он не только отказывался их рисовать, но часто ловил и мучил часами, прежде чем убить. Это сделало его парией среди монахов, но из монастыря его не выгнали и терпели издевательства над черепахами ради таланта живописца. В общем, я встал, подошел к картине, будто хотел ее изучить, и огромным красным маркером, который всегда беру с собой в художественные галереи, обвел черепаху кружком. А затем поставил на картине огромный крест. После чего меня повалили на землю и арестовали.
– … Дело прекращено.
Мало того. Вероятный покупатель предложил мне сотни тысячи иен за то, что я-сохранил ему несколько миллионов. Я, конечно, отказался. Я не верю в искусствоведение ради выгоды.
– Февраль 1989 года, нападение и избиение эстрадного актера в Роппонги…
Мне не хотелось об этом вспоминать. Дело было путаное, полное культурного недопонимания и личных недоразумений. Может, и я был не без греха. Тем не менее…
– … Обвинения сняты, – продолжал Арадзиро, обходя меня кругами. Затем остановился прямо передо мной. – Кажется, вы в нашей стране статистическая несуразность, господин Чака. Три ареста и ни одного обвинения. Видимо, вы счастливчик.
– У меня хороший адвокат, – сказал я.
– Он вам потребуется, – парировал Арадзиро. – Может, вам стоит вызвать его сейчас, пока мы не начали задавать вопросы.
– Он уже здесь, – улыбнулся я.
– Понятно, – сказал Арадзиро, хрустнув пальцами. – Тогда начнем. – Он сел напротив меня и поставил на стол между нами крохотный диктофон «Сони». – Вы знаете человека по имени Аки Рокахара?
– Вряд ли.
– А должны, – сказал он. – Несколько дней назад вы сломали ему нос и украли его мотоцикл. – Он сердито уставился на меня, ожидая, пока до меня дойдет обвинение.
Ах, этот Аки Рокахара. Я чуть не улыбнулся. Я не знал, почему меня забрали, и решил, что не обошлось без якудза. Хуже того, я испугался, что это связано с Человеком в Шляпе. Ну ладно – и что же мне сказать? Что пришлось реквизировать у Аки тачку, чтобы оторваться от подозрительного личного водителя и тайно встретиться с главарем Ямагама-гуми?
– Так вы его знаете? – спросил Арадзиро.
– Я бы не сказал, что я его прямо-таки знаю…
– Но вы напали на него и украли его машину.
– Ну… да, но… – Я лихорадочно прикидывал, чего бы соврать, но ничего подходящего не находил.
– Такое поведение считается нормальным в Америке? Избить и ограбить незнакомца? – ядовито осведомился Арадзиро.
– Прошу меня извинить. Как правило, я очень сдержан, довольствуюсь отражением событий для своего скромного журнала и положением вежливого гостя вашей прекрасной…
– Кончай туфту гнать, – разозлился Арадзиро.
– Но я же вернул мотоцикл, – робко напомнил я.
– О да, мы знаем. Мы всё знаем. Эта идиотка, мамаша Аки, отказалась поддержать обвинения. Она считает, что вы просветленный человек. Что благодаря вам ее сын изменился. Он теперь клянется, что будет опять ходить в школу, перестанет общаться с дурными компаниями и все такое. Но это не надолго.
На этот раз я не сдержал улыбки. И про себя отметил, что, когда вернусь в Кливленд, надо будет звякнуть в отдел подписки и попросить их прислать юнцу подшивку журнала за несколько лет.
– Так почему я здесь?
– Потому что у вас проблемы, господин Чака.
– Я и не думал, что буду караоке тут исполнять. Какие проблемы?
– Тебе не кажется, Харуки, что он как-то нервничает? – спросил Арадзиро одного из безмолвных полицейских. Я не понял, кто из них Харуки, потому что кивнули все трое. – Это для протокола. Вы какой-то нервный, Чака. С чего вам нервничать? Что вас тяготит?
– Всегда такой. А сейчас просто хочу спать.
– Проблемы со сном, да? Не сомневаюсь, – сказал Арадзиро. – Я навидался столько дикости за свою жизнь, но даже у меня проблемы со сном. А Харуки? Он вчера просто блевал. Крутой полицейский, пятнадцать лет стажа, а рыгал как мальчуган, который переел ирисок и перекатался на карусели в Луна-парке. О да, я уверен, что вы плохо спите.
– Послушайте, у вас определенно талант к этим песням и пляскам, – сказал я. – Ночь была длинная, так что выкладывайте, что там у вас?
Арадзиро вспыхнул, как от пощечины. Но сдержался.
– Эй. Харуки, – сказал он, не отводя глаз от меня.
– Да, сэр? – Я повернул голову, но не успел заметить, кто это сказал.
– Он говорит – выкладывайте.
– Да?
Арадзиро выдержал паузу.
– Это для протокола, – сказал он. Затем сделал знак копам-молчунам. Жеста я не понял, но они, кажется, были в курсе. Копы вышли из комнаты.
Не скажу, что мне их недоставало, но и перспектива остаться в комнате один на один с Арадзиро не прельщала. Он был задира и, судя по всему, не мой поклонник.
Я ждал, когда он приступит к делу, но он так и не приступил. Он также не стал донимать меня светской болтовней. Лишь несколько раз откашлялся и ладонями устало потер глаза. Раз или два глянул на меня, хрустнув пальцами. Вот и все общение. Видимо, сольные выступления его не интересовали.
Я подумал о Флердоранж. Потом о Перманенте. Потом о Квайдане. Едва я начал рисовать в уме слюнявого мастиффа, послышались шаги. Шаги замокли, и дверь распахнулась. Гуськом вошли трое молчунов. Тот, что был посередине, внес металлический ящик.
Он поставил его передо мной на стол. Полицейский, который вошел следом за ним, закрыл дверь, а тот, что был впереди, вынул пару хирургических перчаток. Театрально их натянул. Перчатки щелкнули. У меня в голове заплясала дикая мысль об «осмотре полостей».
Равнодушие Арадзиро вдруг превратилось в глубочайшую сосредоточенность. Думаю, все было отрепетировано специально для меня. Отчего-то мне это не льстило.
Один полицейский подошел и поднял крышку ящика, точно официант в претенциозном ресторане. Тут же страшно завоняло. Парень в перчатках нервно покосился на меня и сунул руку в ящик. Отвернувшись, что-то оттуда выудил.
Сначала я не сообразил, что это. У меня перед носом коп держал за толстые маслянистые щупальца потрепанный мяч. Когда мяч медленно развернулся, я увидел тошнотворно лиловую плоть, распахнутый пустой рот, отвисший, как у забитой рыбины. А над бледной разбухшей верхней губой я увидел усы.
14
Следующие пару часов я боролся с приступами тошноты, отказываясь тем временем отвечать на вопрос за вопросом. Весь допрос передо мной в металлическом ящике лежала голова Синто. Время от времени Арадзиро приказывал вытащить ее из ящика, дабы увериться, что я этого парня не знаю.
Они отследили мои звонки из отеля на его пейджер. По их вопросам я понял, что больше у них ничего на меня нет. И ничего больше я им докладывать не собирался.
Я, конечно, мог рассказать, что голова в ящике когда-то принадлежала моему шоферу, которого я нанял после смерти Сато Мигусё. По это лишь открыло бы шлюзы. В такую ситуацию, как моя, копы врубаются очень долго. Задают кучу неприятных вопросов, отчего им самим неприятно. Я понял, что я не подозреваемый. А еще понял, что Синто не простой шофер. Их вопросы подсказывали мне, что им это известно.
Я сказал им, что по ошибке набрал не тот номер. Они спросили, какой номер я хотел набрать. Я ответил, что не помню. Они спросили, почему я дважды набирал одинаковый неправильный номер.
И это была их ошибка. После того как я расстался с Синто, я звонил ему по крайней мере шесть раз. Те два раза, что они засекли, я звонил из гостиницы. А в остальном – из телефонов-автоматов в спортзале, «Пурпурном неводе» и на улицах. Они бы и связали эти звонки со мной, но на это ушло бы время.
Поэтому я сказал, что, наверное, звонил второй раз, потому что я из тех, кто ничему не учится. Хоть бы усмехнулись в ответ.
Вместо этого Арадзиро снова спрашивал. И снова. Затем пошел на второй круг и попросил меня перечислить все места, куда я мог звонить со дня приезда. Затем попросил перечислить всех моих знакомых с пейджерами. Затем спросил, почему я дозванивался до человека, чья голова лежит в ящике. Затем спросил, я ли его прикончил. Затем спросил, знаю ли я, кто его прикончил. Затем спросил, знаю ли я, кто этот человек в ящике. Затем спросил, почему я названивал ему на пейджер, и, изматывая, долбил меня, как вода и воздух долбят камень в пыль. На редкость скучный вышел разговор.
Наконец я устал и отказался говорить по-японски. Тряс головой и все.
Арадзиро это не понравилось. Он начал меня поносить:
– Ну давай, сукин сын! Не прикидывайся, ты же можешь! Говори по-япони!
Но я не мог. Вместо этого я заговорил на чистом английском, отчего Арадзиро взъерепенился. Немного поматерившись, он остыл и даже стал извиняться. Хороший коп/плохой коп в одном лице.
Но в конце концов и он устал.
– Уберите его с глаз моих долой, – сказал он, отпуская меня взмахом руки. Его ребята подняли меня и повели из комнаты.
Выходя, я обернулся и мельком глянул на искалеченный предмет, нелепо лежащий на боку в металлическом ящике. Бедный немой Синто. Теперь уже навеки бессловесный.
Камера предварительного заключения мало отличалась от тех, в которых я бывал. Где бы вы ни очутились – в Пекине, Баттамбанге, Катманду или Кливленде, – когда дело доходит до лишения свободы, мир и впрямь тесен. Реальное отличие одно: как долго придется ждать суда и будет ли он вообще. И еще еда – но вряд ли я в ближайшие недели буду страдать аппетитом.
Я знал, что ничего путного мне не предъявят. Но по японскому законодательству меня вполне могли продержать две недели. Прощай, турнир. Прощай, Флердоранж. Здравствуй, возмездие якудза.
Мне бы сейчас не помешал друг в полицейском департаменте. Но при всех моих связях в Японии я никогда не водил дружбу с полицейскими. Я общался с владельцами таверн, поджигателями, гангстерами, инвалидами – мастерами боевых искусств, кинорежиссерами и эксцентричными барменшами числом плюс-минус пять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Делать в штаб-квартире токийской муниципальной полиции особо нечего, так что я занялся своим новым хобби – старался не думать о том, чего не мог забыть. Не знаю, сколько пришлось ждать. Очевидно, я заснул, потому что в комнате вдруг нарисовались четверо мужчин, которые смотрели на меня так, будто я здесь лишний. По-моему, это не означало, что меня отпустят.
– Я главный инспектор Арадзиро, – сказал самый высокий полицейский. Красивый парень. Атлетическое сложение, модная прическа. Превосходный альфа-самец. Он не счел нужным представить остальных трех, чьей главной задачей было глазеть на меня. Двух парней, которые меня сюда привели, не видать.
– Билли Чака, – сказал я, поднимаясь и кланяясь. Он в ответ едва кивнул. Ну все, попал, понял я.
– Мы знаем, кто вы, – сказал он. – Садитесь.
Как по сигналу, один из молчаливых головорезов подал ему досье. Арадзиро углубился в чтение.
– Похоже, господин Чака, вы не впервые в Японии. И, кажется, у вас и прежде бывали проблемы с законом. – Он бросил на меня взгляд поверх досье. Взгляд сосредоточенный и испытующий. Любой детектив гордился бы таким взглядом.
– Могу объяснить.
Он махнул рукой – мол, помолчи. Затем продолжил читать – на этот раз вслух:
– Май 1985 года, арестован за участие в беспорядках в клубе «Рок-Коттедж».
Ну, это были не беспорядки. Просто полиция ни разу не видела слэм-дэнс, так что всех загребла в участок. Рок-группа «Гиндза Питбуль» была вынуждена извиниться перед мэром за подстрекательство к беспорядкам в клубе «Рок-Коттедж».
– … Оправдан. Январь 1987-го, – продолжил Арадзиро. – Уголовно наказуемая порча личного имущества…
Об этом эпизоде я забыл. Это случилось на аукционе в Наре, где продавались работы японских художников пятнадцатого века. Там была работа кисти Куваты, самого почитаемого буддистского анималиста того периода. Конечно, я знал, что это подделка, потому что на картине была изображена черепаха. Кувата боготворил чудеса природы и любил все разумные существа. Кроме черепах. Причина, очевидно, в детской травме, которая перешла в патологическую ненависть к животному. Он не только отказывался их рисовать, но часто ловил и мучил часами, прежде чем убить. Это сделало его парией среди монахов, но из монастыря его не выгнали и терпели издевательства над черепахами ради таланта живописца. В общем, я встал, подошел к картине, будто хотел ее изучить, и огромным красным маркером, который всегда беру с собой в художественные галереи, обвел черепаху кружком. А затем поставил на картине огромный крест. После чего меня повалили на землю и арестовали.
– … Дело прекращено.
Мало того. Вероятный покупатель предложил мне сотни тысячи иен за то, что я-сохранил ему несколько миллионов. Я, конечно, отказался. Я не верю в искусствоведение ради выгоды.
– Февраль 1989 года, нападение и избиение эстрадного актера в Роппонги…
Мне не хотелось об этом вспоминать. Дело было путаное, полное культурного недопонимания и личных недоразумений. Может, и я был не без греха. Тем не менее…
– … Обвинения сняты, – продолжал Арадзиро, обходя меня кругами. Затем остановился прямо передо мной. – Кажется, вы в нашей стране статистическая несуразность, господин Чака. Три ареста и ни одного обвинения. Видимо, вы счастливчик.
– У меня хороший адвокат, – сказал я.
– Он вам потребуется, – парировал Арадзиро. – Может, вам стоит вызвать его сейчас, пока мы не начали задавать вопросы.
– Он уже здесь, – улыбнулся я.
– Понятно, – сказал Арадзиро, хрустнув пальцами. – Тогда начнем. – Он сел напротив меня и поставил на стол между нами крохотный диктофон «Сони». – Вы знаете человека по имени Аки Рокахара?
– Вряд ли.
– А должны, – сказал он. – Несколько дней назад вы сломали ему нос и украли его мотоцикл. – Он сердито уставился на меня, ожидая, пока до меня дойдет обвинение.
Ах, этот Аки Рокахара. Я чуть не улыбнулся. Я не знал, почему меня забрали, и решил, что не обошлось без якудза. Хуже того, я испугался, что это связано с Человеком в Шляпе. Ну ладно – и что же мне сказать? Что пришлось реквизировать у Аки тачку, чтобы оторваться от подозрительного личного водителя и тайно встретиться с главарем Ямагама-гуми?
– Так вы его знаете? – спросил Арадзиро.
– Я бы не сказал, что я его прямо-таки знаю…
– Но вы напали на него и украли его машину.
– Ну… да, но… – Я лихорадочно прикидывал, чего бы соврать, но ничего подходящего не находил.
– Такое поведение считается нормальным в Америке? Избить и ограбить незнакомца? – ядовито осведомился Арадзиро.
– Прошу меня извинить. Как правило, я очень сдержан, довольствуюсь отражением событий для своего скромного журнала и положением вежливого гостя вашей прекрасной…
– Кончай туфту гнать, – разозлился Арадзиро.
– Но я же вернул мотоцикл, – робко напомнил я.
– О да, мы знаем. Мы всё знаем. Эта идиотка, мамаша Аки, отказалась поддержать обвинения. Она считает, что вы просветленный человек. Что благодаря вам ее сын изменился. Он теперь клянется, что будет опять ходить в школу, перестанет общаться с дурными компаниями и все такое. Но это не надолго.
На этот раз я не сдержал улыбки. И про себя отметил, что, когда вернусь в Кливленд, надо будет звякнуть в отдел подписки и попросить их прислать юнцу подшивку журнала за несколько лет.
– Так почему я здесь?
– Потому что у вас проблемы, господин Чака.
– Я и не думал, что буду караоке тут исполнять. Какие проблемы?
– Тебе не кажется, Харуки, что он как-то нервничает? – спросил Арадзиро одного из безмолвных полицейских. Я не понял, кто из них Харуки, потому что кивнули все трое. – Это для протокола. Вы какой-то нервный, Чака. С чего вам нервничать? Что вас тяготит?
– Всегда такой. А сейчас просто хочу спать.
– Проблемы со сном, да? Не сомневаюсь, – сказал Арадзиро. – Я навидался столько дикости за свою жизнь, но даже у меня проблемы со сном. А Харуки? Он вчера просто блевал. Крутой полицейский, пятнадцать лет стажа, а рыгал как мальчуган, который переел ирисок и перекатался на карусели в Луна-парке. О да, я уверен, что вы плохо спите.
– Послушайте, у вас определенно талант к этим песням и пляскам, – сказал я. – Ночь была длинная, так что выкладывайте, что там у вас?
Арадзиро вспыхнул, как от пощечины. Но сдержался.
– Эй. Харуки, – сказал он, не отводя глаз от меня.
– Да, сэр? – Я повернул голову, но не успел заметить, кто это сказал.
– Он говорит – выкладывайте.
– Да?
Арадзиро выдержал паузу.
– Это для протокола, – сказал он. Затем сделал знак копам-молчунам. Жеста я не понял, но они, кажется, были в курсе. Копы вышли из комнаты.
Не скажу, что мне их недоставало, но и перспектива остаться в комнате один на один с Арадзиро не прельщала. Он был задира и, судя по всему, не мой поклонник.
Я ждал, когда он приступит к делу, но он так и не приступил. Он также не стал донимать меня светской болтовней. Лишь несколько раз откашлялся и ладонями устало потер глаза. Раз или два глянул на меня, хрустнув пальцами. Вот и все общение. Видимо, сольные выступления его не интересовали.
Я подумал о Флердоранж. Потом о Перманенте. Потом о Квайдане. Едва я начал рисовать в уме слюнявого мастиффа, послышались шаги. Шаги замокли, и дверь распахнулась. Гуськом вошли трое молчунов. Тот, что был посередине, внес металлический ящик.
Он поставил его передо мной на стол. Полицейский, который вошел следом за ним, закрыл дверь, а тот, что был впереди, вынул пару хирургических перчаток. Театрально их натянул. Перчатки щелкнули. У меня в голове заплясала дикая мысль об «осмотре полостей».
Равнодушие Арадзиро вдруг превратилось в глубочайшую сосредоточенность. Думаю, все было отрепетировано специально для меня. Отчего-то мне это не льстило.
Один полицейский подошел и поднял крышку ящика, точно официант в претенциозном ресторане. Тут же страшно завоняло. Парень в перчатках нервно покосился на меня и сунул руку в ящик. Отвернувшись, что-то оттуда выудил.
Сначала я не сообразил, что это. У меня перед носом коп держал за толстые маслянистые щупальца потрепанный мяч. Когда мяч медленно развернулся, я увидел тошнотворно лиловую плоть, распахнутый пустой рот, отвисший, как у забитой рыбины. А над бледной разбухшей верхней губой я увидел усы.
14
Следующие пару часов я боролся с приступами тошноты, отказываясь тем временем отвечать на вопрос за вопросом. Весь допрос передо мной в металлическом ящике лежала голова Синто. Время от времени Арадзиро приказывал вытащить ее из ящика, дабы увериться, что я этого парня не знаю.
Они отследили мои звонки из отеля на его пейджер. По их вопросам я понял, что больше у них ничего на меня нет. И ничего больше я им докладывать не собирался.
Я, конечно, мог рассказать, что голова в ящике когда-то принадлежала моему шоферу, которого я нанял после смерти Сато Мигусё. По это лишь открыло бы шлюзы. В такую ситуацию, как моя, копы врубаются очень долго. Задают кучу неприятных вопросов, отчего им самим неприятно. Я понял, что я не подозреваемый. А еще понял, что Синто не простой шофер. Их вопросы подсказывали мне, что им это известно.
Я сказал им, что по ошибке набрал не тот номер. Они спросили, какой номер я хотел набрать. Я ответил, что не помню. Они спросили, почему я дважды набирал одинаковый неправильный номер.
И это была их ошибка. После того как я расстался с Синто, я звонил ему по крайней мере шесть раз. Те два раза, что они засекли, я звонил из гостиницы. А в остальном – из телефонов-автоматов в спортзале, «Пурпурном неводе» и на улицах. Они бы и связали эти звонки со мной, но на это ушло бы время.
Поэтому я сказал, что, наверное, звонил второй раз, потому что я из тех, кто ничему не учится. Хоть бы усмехнулись в ответ.
Вместо этого Арадзиро снова спрашивал. И снова. Затем пошел на второй круг и попросил меня перечислить все места, куда я мог звонить со дня приезда. Затем попросил перечислить всех моих знакомых с пейджерами. Затем спросил, почему я дозванивался до человека, чья голова лежит в ящике. Затем спросил, я ли его прикончил. Затем спросил, знаю ли я, кто его прикончил. Затем спросил, знаю ли я, кто этот человек в ящике. Затем спросил, почему я названивал ему на пейджер, и, изматывая, долбил меня, как вода и воздух долбят камень в пыль. На редкость скучный вышел разговор.
Наконец я устал и отказался говорить по-японски. Тряс головой и все.
Арадзиро это не понравилось. Он начал меня поносить:
– Ну давай, сукин сын! Не прикидывайся, ты же можешь! Говори по-япони!
Но я не мог. Вместо этого я заговорил на чистом английском, отчего Арадзиро взъерепенился. Немного поматерившись, он остыл и даже стал извиняться. Хороший коп/плохой коп в одном лице.
Но в конце концов и он устал.
– Уберите его с глаз моих долой, – сказал он, отпуская меня взмахом руки. Его ребята подняли меня и повели из комнаты.
Выходя, я обернулся и мельком глянул на искалеченный предмет, нелепо лежащий на боку в металлическом ящике. Бедный немой Синто. Теперь уже навеки бессловесный.
Камера предварительного заключения мало отличалась от тех, в которых я бывал. Где бы вы ни очутились – в Пекине, Баттамбанге, Катманду или Кливленде, – когда дело доходит до лишения свободы, мир и впрямь тесен. Реальное отличие одно: как долго придется ждать суда и будет ли он вообще. И еще еда – но вряд ли я в ближайшие недели буду страдать аппетитом.
Я знал, что ничего путного мне не предъявят. Но по японскому законодательству меня вполне могли продержать две недели. Прощай, турнир. Прощай, Флердоранж. Здравствуй, возмездие якудза.
Мне бы сейчас не помешал друг в полицейском департаменте. Но при всех моих связях в Японии я никогда не водил дружбу с полицейскими. Я общался с владельцами таверн, поджигателями, гангстерами, инвалидами – мастерами боевых искусств, кинорежиссерами и эксцентричными барменшами числом плюс-минус пять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42