А в остальном она была совершенно неразличима. Я не помнил, высокая она или нет, как она говорила или что сказала. Ее жесты возвращались обрывками, как в замедленной съемке, из которой вырезана половина кадров. Чем упорнее я пытался мысленно слепить ее образ, тем неосязаемее она становилась. Как говорится в пословице, все равно что рукой хватать туман.
В результате у меня остались только слова. Путаные прилагательные, неясные эпитеты. Экзотичная… опасная… непостижимая… прекрасная. Но ни черта не поможет мне ее найти.
И из-за этого – рыхлой связки невыразительных прилагательных и сырых образов – я пинал ногами и бил, меня пинали и били, я оконфузился и был выброшен из роскошного тайного корпоративного борделя? Из-за этого я связался с отбросами общества, не исполнил свой журналистский долг на важных соревнованиях молодых азиатских инвалидов и создал очередной потенциальный источник трений с Сарой – которая далека, лишилась зуба, стареет и теряет терпение?
Да.
И это лишь начало, дальше будет хуже. Ибо в отдаленном, навеки непознаваемом уголке сознания я помешан на гейшах. И никакой здравый смысл не образумит меня, если появится гейша, – ни гангстеры, ни смерть друга, вообще ничто.
Вот насколько я был одержим.
Фильм Сато оказался увлекательным, но заметить это было толком некому. Его показывали в одном из мэйга-дза, которых понастроили по всему Сибуя. Такой кинотеатр вмещает всего человек сто пятьдесят. Сегодня в нем были только я и парочка влюбленных студентов – должно быть, на первом свидании. По ходу дела парень, запинаясь, с претензией на художественность косноязычно толковал фильм девушке, а та автоматически шепотом соглашалась.
ОН: Такой монтаж… напоминает мне… сцену из фильма «Горький чай Петры фон Браун» режиссера Забрискиева. Ты, гм, знаешь такой?
ОНА: Да, да, да.
ОН: Гм… ага… а этот краснокожий напоминает Джеймса Дина в «Бунтаре без причины»…
ОНА: Да, о да…
ОН: Его куртка…
ОНА: Да. Да…
И в таком духе два часа с гаком. Мне было жаль эту парочку. Он так старался произвести впечатление, а она так старалась впечатлиться, что, похоже, оба не слишком наслаждались. Я вдруг затосковал по временам договорных браков. Этому бедному парню не пришлось бы выворачиваться наизнанку, чтобы выглядеть импозантным и умным, а девушке – рефлекторно его ободрять. Но главное, я бы не слушал все это во время довольно насыщенного и трудного фильма и не отслеживал бы в режиме реального времени развитие у меня за спиной комедии подросткового сексуального томления.
Но, напомнил я себе, эти и им подобные ребята – мои читатели. Я должен понимать молодых азиатов по всему миру, чтобы мои колонки и статьи еще лучше удовлетворяли их запросы и желания.
Сам фильм был шедевром двусмысленности, исследование вопросов душевного равновесия, самоосознания личности, любви и желания. Отчасти мелодрама, отчасти жутик, отчасти дневник сумасшедшего. Он был абсолютно не похож на все, что создал Сато, – галлюцинаторный ряд, когда персонажи – может, в грезах, а может, наяву, – произносят эллиптические монологи и вкушают сливы в маринаде.
Черно-белый фильм, снятый на карманные деньги, с непрофессиональными актерами и натурными съемками. Этому Сато научился у итальянских неореалистов, но этим весь реализм и ограничился.
Я вспомнил интервью, в котором Сато назвал «Двойное желание» своим самым личным фильмом, а на любые вопросы о нем отвечать отказался. Если такова невнятная дань Сато шестидесятым, тогда я многого о нем не знал.
В основе сюжета – рассказ о женатом мужчине под тридцать. Он влюбляется в женщину, которая, как он полагает, в детстве жила в его деревне. После какого-то скандала женщина исчезла, но мужчина не помнит подробностей. Годы спустя мужчина встречает ее в Токио. Она ни на йоту не постарела. Он не спрашивает ее об инциденте давно прошедших лет, ибо она не может быть той, из прошлого, – и все же он боится, что так оно и есть. Его карьера и брак рушатся, его неотступно терзает тайна этой прекрасной странной женщины, которую в фильме играет сначала одна, затем две и наконец семь разных актрис, и протагонист все глубже погружается в безумие – или не безумие?
На грани катастрофы он решает встретиться с ней и выяснить, кто она в действительности и что произошло много лет назад в деревне. Но она, конечно, пропала – исчезла без следа. Он расспрашивает о ней соседей и домовладельца, но те, судя по всему, понятия не имеют, о ком это он. Его просят ее описать – и он не в состоянии, ибо она обладала чертами семи разных женщин поочередно. В полной растерянности он понимает, что разгадывать ее тайну бессмысленно.
В финале герой, глядя в окно поезда, размышляет, сможет ли залатать отношения с женой и боссом, и одновременно надеется – боится, – что однажды эта странная призрачная женщина вернется и ввергнет его жизнь в хаос.
Не типичное моно-но аварэ, уникальная японская кода тоскливого приятия, но дрожащая нота тревоги и дурных предчувствий. Будто все подлинное, самое страшное – еще впереди.
Что я вам говорил о поездах?
8
Четвертьфинал по спаррингу был запланирован на десять утра, и если вчерашние соревнования о чем-то говорили, сегодня нам предстояли великолепнейшие бои за всю историю турнира. Новые изумительные конструкции колясок позволяли участникам соревнований воистину показать грацию и красоту традиционного стиля. К счастью, соревнования в этом году были почти лишены вызывающей показухи псевдо-боевых искусств и бесполезной вульгарной акробатики прошлых лет. Пришла мода на базовый, традиционный минимализм.
Освежающее возрождение примата сути над стилем, вероятно, произошло потому, что на прошлых соревнованиях Йоко Ториката завоевала досадное третье место, поскольку судьи сочли, что ее ката скорее напоминали (по словам одного судьи) «истерику невоспитанного, пышнотелого и полуодетого ребенка», нежели демонстрацию технических приемов, наработанных годами упорных тренировок. Йоко отреагировала вполне типично для капризной сексуальной кошечки с заоблачными гонорарами: юная спорщица публично усомнилась в сексуальной потенции судей и поклялась не участвовать в соревнованиях по ката до тех пор, пока судить их будут «седовласые древние патриархи с окаменелыми яйцами». Позже она принесла извинения, отрицая, что сказала именно так, хотя ее выступление показали по телевидению.
В этом году ее вообще допустили до соревнований не столько из-за невероятного таланта, сколько из-за толп народу, которые на ней зарабатывали. Тренеры, агенты, рекламодатели и телеканалы – не говоря уже о высших спортивных чинах с «окаменелыми яйцами», – понимали, что Йоко стоит серьезных денег.
К сожалению, и она это понимала. Может, в этом году с нее собьют спесь и восстановят на соревнованиях по спаррингу тот здравый смысл, что царит на соревнованиях по ката. Но я этого события не увижу, если оно случится в субботу.
Пора нанести визит Ямагама, пока они на меня не ополчились. Я уже на день отложил визит и знал, что их терпение тает быстрее, чем фигура топ-модели.
Утром Синто был пунктуален и молчалив, как всегда. По дороге я расспросил его о похоронах. Он сказал, что людей было много, в том числе знаменитости (включая Йоко Тори-ката). Я уже знал об этом из газет: они назвали похороны Сато четвертыми по пышности после похорон Каоты, главаря Ямагама-гуми, в 1981 году. А больше Синто ничего сообщать не желал.
Мои подозрения ожили, когда он поинтересовался, как я провел день. Он неуклюже меня прощупывал, но, кажется, мои ответы его разочаровали. Рукой в белой перчатке он подергивал усы. У меня сложилось впечатление, что он хотел не просто поболтать. Болтовня – не в стиле Синто. Из него болтун – как из гиппопотама балерина. Так зачем он напрягается?
Он был чьей-то марионеткой. Не знаю, кто дергал за ниточки, но я чувствовал: кто бы это ни был, он как-то связан с огненной гибелью Сато. В конце концов, Синто, скорее всего, последним видел Сато в живых – и, кажется, не очень убивался по поводу трагедии.
Мне хотелось расколоть Синто и как-то его разговорить, даже если это означало пойти на прямую конфронтацию. Следовательно, Синто надо держать при себе. Только не сейчас. Мне нужно встретиться с Квайданом. главарем едва ли не самой мощной банды в Японии. И меня не прельщало таскать на буксире Синто, который станет следить за мной в интересах неизвестной третьей стороны.
На Харадзюку, недалеко от парка Ёёги, я решил, что настало время от него отделаться. Я прикинул, что вызову его позже, сочиню что-нибудь. Переживет.
Он высадил меня у «Макдоналдса», когда я сказал, что помираю от дефицита американского фаст-фуда в организме. Я спросил, не хочет ли он чего-нибудь, но он лишь покачал головой, поглаживая усы.
Выскочив из автомобиля, я направился к Золотым Аркам. Один их вид меня успокоил.
Каждый раз, заходя в японский «Макдоналдс», не могу не вспомнить старого моряка по имени капитан Дзюкити. В 1815 году капитан Дзюкити потерпел кораблекрушение, и его спасли – как он считал, голландцы. Он благодарил судьбу, полагал, что находится недалеко от Нагасаки, и рассчитывал вскоре оказаться дома живым и невредимым. Но когда судно пришвартовалось, он был шокирован, узнав, что на берегу нет ни одного японца. Его, истинного вегетарианца, потрясло до слез отвратительное зрелище забоя скота в этой странной стране. Ошарашенный, он написал: «Это не Нагасаки. Я, должно быть, оказался в зверином аду».
На самом деле он очутился там, где сейчас находится Санта-Барбара, штат Калифорния, которая с тех пор превратилась в ад совершенно иного рода. И сейчас, почти двести лет спустя, звериный ад отчасти пришел и в Японию.
Как обычно, у «Макдоналдса» тусовалась куча тинэйджеров. Была суббота, день, когда молодежные группировки собираются на близлежащих улочках, чтобы вместе побунтовать. Танцуют под рэп, курят, тащатся от кожаных курток и клевых причесок друг друга, просто шляются и балдеют от неформального группового общения. Один писатель по поводу этого феномена съязвил: «Если эти пацаны станут чуточку серьезнее, Япония получит самое высокоорганизованное движение анархистов, какое только видел мир». Глядя на ребят, с трудом запихивающих биг-маки в рот и слоняющихся без дела с мобильниками, понимаешь, что перспектива эта – весьма отдаленная.
Сквер у ресторана был забит молодыми хипстерами, убивающими время между очередными порциями гамбургеров и жареной картошки. Они четко делились на группировки. В одном углу, разложив картон, расположились брейк-дансеры. Металлисты выводили соло на акустических гитарах перед «Снупи-Тауном». Панки смывающимися маркерами рисовали анархистские символы на физиономиях, демонстрируя свой пофигизм. Мостик к усыпальнице Меидзи оккупировали готы: они косили под несчастных и любовались своими бледными лицами, черными ногтями и замысловатыми похоронными нарядами.
И, конечно, босодзуку. Скоростная подростковая шатия-братия на мотоциклах, заполонившая всю Японию. Некоторые банды были довольно благодушны – прямо песенный клуб на колесах. Другие состояли из ожесточившихся юных преступников и кандидатов в якудза. Я оценивающе наблюдал за такой группой, пока они стояли кружком, вожделенно разглядывая мотоциклы друг друга и периодически поддавая газу. На вид гнилые фрукты. Чтобы позаимствовать мотоцикл, придется потрясти деревце.
Я не спеша подошел к предводителю и уставился на его машину. Я знал, что этот парень главный, не только потому, что у него был самый дорогой байк, но и потому, что у его девчонки была самая большая грудь. Как я выяснил, это лучший показатель в подростковой иерархии.
– Гляньте на лоха. Старый хрен мотоцикла никогда не видел, – сказал предводитель байкеров к восхищению корешей, не подозревая, конечно, что я знаю японский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42