..
То сожженное «вертушками» федералов село, его погибший ребенок, его покалеченная жена были там, далеко в горах. А он был здесь. Был в привычной, типовой, со всеми удобствами, с унитазом, газом и кранами с горячей и холодной водой квартире, где трудно было ненавидеть русских так, как в Чечне... Не мог Сашка Скоков ненавидеть своих соотечественников так же, как Магомед Мерзоев.
Он, несмотря на запреты, выходил из дома, садился в трамвай и ехал... Не важно куда, просто ехал и ехал, сидя на сиденье возле окна и неотрывно глядя в него. Он вошел в эту жизнь легко, как кинжал в ножны, но он боялся признаться себе в этом. В том, что его тянет туда, в толпу прохожих, тянет в магазины, на пляжи, на волейбольные площадки, в кинотеатры, на танцы... Что он хочет вернуться туда, откуда ушел когда-то по повестке военкомата...
Аликбер ни к каким окнам не подходил — Аликбер пил водку. Денег у него не было, но деньги он добыл, выйдя поздней ночью на улицу и ограбив какого-то подвернувшегося под кулак прохожего. Которого, не исключено, даже убил. Но что даже в голову не взял, потому что теперь это было не важно.
Водку он купил в ближайшем киоске и, наплевав на шариат и Аллаха, глушил ее практически без перерыва — приходил в себя, опрокидывал в глотку стакан и отключался. Потому что когда не пил — начинал бояться смерти и жалеть себя. Чего настоящий чеченец и мужчина допускать не должен!
Ну ничего, как-нибудь, уговаривал он сам себя. Скоро они пойдут на дело, засветятся, их заметут менты. Прокурор, конечно, затребует «вышку», но купленные земляками адвокаты скостят срок лет до пятнадцати. Это, конечно, больше, чем если бы он получил за «хулиганку», от которой смотался в Чечню, но больше, чем впаял бы суд шариата. Те бы быстро ему «намазали лоб зеленкой». Зато не придется бегать в атаки. Он потому и согласился на это дело, лишь бы не воевать. В горах живут меньше, чем на зоне. И хуже, чем на зоне. Лишь бы его менты сразу не шлепнули, а там, глядишь, подоспеет амнистия или «зеленый прокурор».
Ничего...
Умар Асламбеков не пил и в окна не смотрел. Он был трезв и трезво смотрел на свое будущее. По всей вероятности, он погибнет, причем в ближайшем обозримом будущем. И наверное, это будет не самым худшим исходом. Лучше так, лучше сразу, чем если будет суд, репортеры и его увидят и узнают московские знакомые. Они могут узнать его и так, но могут и не узнать, потому что у него документы на совсем другое имя и не привычная им, не аспирантская, внешность. Лучше бы, чтобы не узнали... Или пусть даже узнают, но... он об этом уже не узнает.
И уж коли то, что должно случиться, все равно случится, то пусть случится как можно скорее. Единственно, на что он рассчитывает, это сделать один телефонный звонок. В Голландию. Всего один звонок, последний, который ему могут, который должны разрешить. А потом — пусть... Он сам сделал свой выбор, так что винить некого! Да и поздно кого-либо винить. Все равно ничего вернуть уже нельзя.
И другим — нельзя!..
Мураду.
Алику.
Магомеду...
Они были очень странными боевиками — боевиками, которые расхотели убивать. Кроме разве мальчишки Мурада.
Они не хотели убивать, еще меньше хотели умирать, но они не могли пойти против своего, пославшего их сюда, народа. Потому что были рядовыми на этой войне бойцами.
Они должны были убить.
И должны были умереть... Завтра. Послезавтра. В крайнем случае, послепослезавтра. У них не было будущего. И почти не осталось настоящего. У них было только прошлое. У каждого — свое.
Они были очень разными, они жили совершенно отлично друг от друга, но так получилось, что умереть им предстояло одинаково. Вместе. И в один день...
Глава 49
Вначале они звонили на домашние и мобильные телефоны близким. Потом в милицию и службу спасения.
Потом диспетчеры милиции и службы спасения — руководителям соответствующих подразделений милиции и службы спасения.
Потом руководители соответствующих служб милиции и службы спасения своим начальникам.
Потом начальники в городскую администрацию и правительство...
После чего всем стало ясно, что в городе случилась большая беда. Которую власти предпочли бы замять. Но замять уже было невозможно. Потому что слух в современном городе распространяется быстрее радиооповещений штаба гражданской обороны.
Скоро все знали всё...
Была глубокая ночь, шел моросящий холодный дождь, но на улицах было неестественно много для ночи и непогоды людей. Против которых было спешно выставлено оцепление.
В оцеплении стояли милиционеры и поднятые из казарм по тревоге солдаты-срочники. Милиционеры и солдаты мерзли и думали только об одном, чтобы их скорее сменили или хотя бы привезли горячего кофе.
Но их не меняли.
И кофе не везли.
На них лезли какие-то гражданские, которые плакали, умоляли их пропустить, совали им в руки и карманы бутылки водки и деньги и даже пытались лезть в драку. Но они не брали деньги и даже водку, потому что командиры грозились обыскать их, и если что-нибудь найдут, то мало не покажется...
Так они и стояли.
С десятков раскрытых над людьми зонтиков на бушлаты солдат стекали частые струйки воды. Толпа напирала. Но солдаты отдавливали людей назад прикладами автоматов. Солдаты были злы. На всех. На «чехов», на их жертвы, на напирающую на них толпу, на своих командиров...
— Сдай назад! — орали они охрипшими голосами, корча угрожающие рожи.
И думали — скорей бы уж там всех прикончили, и тогда их вернут в теплые казармы и, наверное, дадут поспать до самого обеда.
Солдаты никогда не бывают сентиментальны и менее всего склонны кого-нибудь жалеть. Ведь их тоже никто не жалеет.
— Осади, я сказал! Сдай назад!..
За спинами солдат было здание, в здании засели «чехи», взявшие заложников. Больше никто ничего не знал.
— Они кого-нибудь уже убили? — живо интересовались журналисты, надеясь, что кого-нибудь все же убили, потому что им нужна была сенсация.
Матч, в котором никто никому не забивает, скоро перестает держать зрителей в напряжении. Это азбука.
Нет, никто никого не убил. Пока...
— Но, может быть, они грозили кого-нибудь убить в ближайшее время?
Хотя бы...
Если нет голов, то должны быть, как минимум, толевые, пусть даже нереализованные ситуации.
И не грозили...
— Но, наверное, они кого-нибудь избили или что-нибудь требуют?
Когда нет голов и нет толевых ситуаций, приходится рассуждать о финтах, подсуживании и грубости на поле. Чтобы хоть о чем-то говорить...
Но даже избиений и ультиматумов — не было.
Ничего не было...
Террористы были вялы, власть инертна. Некоторую активность проявляла только толпа. Но она никак не могла прорвать оцепление.
В разворачивающейся трагедии возникла затяжная пауза — террористы не хотели, власть — не могла...
«Почему именно они?.. — размышлял про себя Умар Асламбеков. — Почему не кто-нибудь другой — не милиционеры или военные? Или хотя бы взрослые мужики?..»
Умар сидел с автоматом на коленях против заложников. И чувствовал себя отвратительно. Потому что заложниками в основном были женщины и дети. По крайней мере, в его секторе.
Он готов был воевать, он должен был воевать, чтобы отомстить за своего отца, чтобы перестать быть изгоем, но не с этими же!.. Судьба обошлась с ним очень сурово, подсунув в качестве противников именно их. Судьба была злодейкой, ей зачем-то понадобилось сделать из него убийцу детей и женщин!
«Надо отпустить детей, женщин, стариков, оставив одних только молодых мужчин, — думал он. — Нельзя воевать с женщинами и детьми — они ни при чем...»
«Надо их отпустить, к чертовой матери, всех этих баб и весь этот детский сад! — лихорадочно соображал Аликбер. — Ну их к дьяволу!.. За своих баб и детей они их тут всех до одного перемочат! Надо отпустить их, чтобы менты не стреляли, попугать их маленько, а потом сдаться. Может, тогда все это сойдет за „хулиганку“...» Жаль, что заправлял всем этим делом не Аликбер...
Магомед Мерзоев тоже не готов был стрелять в детей. Особенно после того, как в нем, как в коконе, заворочался Сашка Скоков. Ментам он запросто бы, не дрогнув, перечеркнул горло кинжалом. Но не детям же!..
Магомед сел на автобус, который привез его не из Чечни в Россию, а в прошлый его мир, в котором детей и женщин убивать было не принято. Да и мужчин тоже...
«Сколько можно тянуть? Надо кого-нибудь из них убить и выбросить его тело на улицу!» — очень здраво, по-взрослому размышлял Мурад. Чтобы ни кто уже не сомневался. Потому что он видел, как смотрел на детей и женщин Умар и как отводил глаза в сторону Магомед. Если кого-нибудь убить, то тогда все станет всерьез, и никто не сдастся, и они выполнят свой священный долг до конца! Несмотря ни на что!..
Мурад был мальчик, но он был куда умнее своих старших «братьев», потому что предпочитал не болтать, а действовать.
Еще один, заменивший в их пятерке выбывшего по болезни Аслана Салаева, боевик вообще ни о чем не думал. Он был совершенно спокоен и был готов стрелять, если нужно будет стрелять, в кого угодно. Потому что русские убили у него всю семью — убили мать, отца, жену и трех детей. Детей и жену завалил в погребе, где они прятались от обстрела, попавший в его дом снаряд. А потом туда, где они шевелились, потому что были еще живы, бросили гранату наступавшие десантники.
Что ему до чужих детей, когда русские не пощадили его? Их смерть угодна Аллаху! Если они здесь, то, значит, он выбрал именно их, а не кого-то другого, и так тому и быть! Пусть умрут они и он...
Отсюда он готовился попасть сразу в рай, где очень хорошо, очень сытно и нет войны...
— Извините... — робко сказала одна из заложниц, сидевшая в их секторе. — Но мальчик хочет в туалет.
На коленях у нее сидел ее маленький сын.
— Да, да, конечно, — засуетился, вскочив на ноги, Умар Асламбеков, лихорадочно крутя головой, чтобы увидеть, куда можно отвести мальчика...
Но отвести его никуда не удалось.
— Сиди! — коротко и свирепо сказал Мурад, поведя автоматом в сторону женщины.
Та побледнела и замолкла, изо всех сил прижав к себе мальчика. И мальчик, который до того беспрерывно теребил ее и что-то шептал на ухо, затих, испуганно глядя на страшного дядю.
Но мальчик не мог терпеть долго и не мог бояться бесконечно. Потому что сидел на коленях у своей матери, которая была его защитой.
Он захныкал и стал проситься в туалет.
— Потерпи, — шептала ему на ухо мать. — Потерпи еще немножко...
Умар растерянно смотрел на мать с ребенком, на вдруг непонятно отчего рассвирепевшего Мурада. Ему было стыдно и жаль женщину, но он боялся Мурада. Он, сорокалетний мужчина, боялся пятнадцатилетнего мальчишку! Потому что этот мальчишка не боялся никого и ничего.
Мурад ничего не сказал ему, но Умар молча сел на место, ненавидя себя за слабость. И просто ненавидя себя... За то, что оказался здесь, что не нашел в себе сил остаться там, в Европе, что не способен пойти против Мурада и здравого смысла... За то, что запутался...
Мальчик хныкал все громче и громче. Терпеть его просьбы и всхлипы было почти невозможно.
— Пустите ребенка, — подал голос пожилой мужчина.
Мурад словно ждал этой реплики. Он вскочил, схватил мужчину за шиворот и потащил в сторону.
— Молчать! — кричал он. — Молчать, шакал!
Он переменился в лице и, вдруг быстро перехватив автомат, ударил мужчину прикладом в лицо, свалив на пол. И ударил еще раз, так, что по полу брызнула кровь.
Женщина в ужасе смотрела, как бьют, как убивают мужчину, который вступился за ее ребенка. Она смотрела, с силой прижимая лицо мальчика к себе, чтобы он не мог повернуть голову, не мог видеть происходящего. Она давила так сильно, что мальчик стал пищать и вырываться из ее рук.
Мурад бил по голове, по плечам, по рукам катающегося по полу мужчину, намереваясь убить его. Но его остановили. В этот раз остановили. Как видно, смерть заложников не входила в планы террористов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43