– И я, вы хотите сказать, должна испытывать благодарность за то, что моя часовня не осквернена? – спросила Мэри-Эстер.
Ферфакс не ответил, сочтя это более благоразумным. Вместо этого, оглядевшись кругом, он сказал:
– Вот эта комната подходящего размера, и здесь мы могли бы разместить своих раненых. Если вам потребуется убрать отсюда мебель, то мы положим их прямо на пол. Ни в чем ином из-за них мы вас не побеспокоим.
Мэри-Эстер твердо встретила его взгляд.
– Раненые люди не могут лежать на полу. Мы найдем для них хотя бы матрасы. Я вместе со своими дочерьми и служанками буду ухаживать за ними.
Ферфакс был явно удивлен.
– Мадам, вам совсем не обязательно…
– Раненый человек – это христианин, нуждающийся в моей помощи, – ответила Мэри-Эстер, – а любой христианин – брат мне… даже если он называет меня папистской шлюхой.
Ферфакс поклонился и уже открыл было рот, чтобы заговорить, но тут вошли Ричард и Кэтрин, и Ричард поспешил к Ферфаксу с приветственной улыбкой на лице.
– Сэр Томас, как мы рады видеть вас, – пылко начал он. – Моя жена и я – приверженцы истинной веры, сэр, и мы с вами единомышленники. Моя жена из Норвича, сэр, дочь Джеффри Брауна, торговца одеждой, о котором вы, быть может, слышали Ах, как же мы дожидались этого момента сэр, уж поверьте нам.
Ферфакс в изумлении посмотрел на Ричарда, а потом – на Эдмунда, словно внезапно на него нашло озарение.
Один из раненых, доставленных в Морлэнд, оказался совсем молодым юношей из армии «Восточной ассоциации». Он был подстрелен в ногу из мушкета у стен Йорка, когда доставлял депешу одному из офицеров Ферфакса. Шефство над ним взяла Гетта, поначалу решившая, что он вряд ли старше ее, поскольку у него было совсем юное гладкое лицо, покрытое загаром, и очень нежные, шелковистые локоны, а усы только едва-едва пробивались. В течение нескольких первых дней молодой человек метался в лихорадке и, протирая его раскрасневшееся лицо, Гетта думала: как же это печально, что такой вот мальчик мог сражаться за неправое дело, да еще при этом получил рану. Рот у юноши был нежным и слегка изогнутым, а когда он открыл глаза, впрочем, похоже, не замечая ее, Гетта увидела, что они были на редкость большими, разгоряченными и карими, окаймленными очень длинными ресницами. И вообще он выглядел слишком нежным для заправского вояки.
На четвертый день лихорадка отступила, и юноша проснулся как раз в тот момент, когда она мыла его лицо. Он поднял руку, коснувшись ее руки, озадаченно посмотрел на Гетту.
– Все в порядке, – ласково произнесла она. – Вы в полной безопасности. Вас ранили, у вас была лихорадка, но скоро вы поправитесь.
– Где я? И кто вы?
Голос его был хриплым, и Гетта предложила раненому воды, подсунув руку ему под голову, чтобы поддержать ее, пока он сделает глоток, и только после этого ответила:
– Вы находитесь в Морлэнде, это неподалеку от Йорка. Это мой дом. Меня зовут Генриетта Морлэнд.
– Генриетта… Такое же имя, как у королевы, – проговорил он.
– А как вас зовут? – спросила Гетта.
– Карл Хобарт, – представился он, а потом слабо улыбнулся. – То же имя, что у короля.
Гетта нахмурилась.
– Как же вы можете сражаться против короля? – спросила она. – Разве вы не знаете, как это плохо?
– А я и не сражаюсь против короля. Я его даже никогда не видел. Мой отец – член парламента от нашего города, вот за него я и сражаюсь и за свободу парламента, – юноша посмотрел на нее невинными карими глазами. – А вы, значит, роялистка?
– Ну конечно, – ответила Гетта столь же простодушно. – Ведь король – наш монарх и повелитель, помазанник Божий. И долг каждого из нас – повиноваться и служить ему.
Карл попытался сделать высокомерный вид.
– Вы еще просто ребенок и ничего не можете смыслить в этом деле.
– Спорим, что я не моложе вас? Сколько, по-вашему, мне лет?
– Ну… тринадцать… или четырнадцать, – осторожно предположил Карл.
– Мне пятнадцать, – промолвила она со спокойным достоинством.
– Ну, а Мне семнадцать, так что я знаю об этом мире куда больше, чем вы. Вот, например… – он начал было приподниматься в пылу горячности, но тут же упал на подушку, морщась от боли.
– Тихо, а не то лихорадка снова вернется. Все хорошо, у нас еще будет вдоволь времени для разговоров.
– Да-да, конечно, – согласился Карл, которому, похоже, понравилась эта мысль.
Гетта улыбнулась ему. Ей было интересно, почему это у нее стало так радостно на душе.
Когда королевское войско только оказалось запертым в Йорке, Анна с горечью жаловалась каждому, кто готов был ее выслушать, что теперь-де они никогда уж больше не увидят никого из друзей Фрэнсиса… да и самого Фрэнсиса, добавляла она, как бы с некоторым опозданием вспомнив и о нем. На самом деле она не ожидала, что осада помешает Рейнольду Саймондсу заехать навестить ее. Анна настолько была уверена в его бесстрашии, что даже не сомневалась – уж он-то найдет какой-нибудь способ выскользнуть из осажденного города и прискакать к ней, быть может, глубокой ночью. Поэтому она жила, ожидая со дня на день какой-либо весточки. В помещении для больных она старалась трудиться как можно меньше, да и это немногое делала с неохотой, демонстративно давая всем понять, что, с ее точки зрения, негоже роялистам оказывать помощь мятежникам, пусть даже и раненым. Тот факт, что ее сестра и мать возились с ними долго и терпеливо, не производил на Анну абсолютно никакого впечатления, и она не прекращала высказывать бестактные замечания, пока Лия не пригрозила отшлепать ее.
Но когда осада затянулась на несколько недель, а от ее возлюбленного не прилетело ни словечка, Анна попритихла. А потом, когда прошло еще немало времени, она стала бледнеть, ее то и дело тошнило. Лия обратила внимание на ее состояние, но была слишком занята и расстроена и приписала это мрачному настроению девушки. Заметила и Гетта, но она всегда остерегалась острого язычка Анны и потому предпочла подождать, пока та сама не доверится, чем лезть с расспросами.
Впрочем, когда на смену апрелю пришел ласковый сверкающий май, у Гетты появилось вдоволь прочих вещей, занимавших ее мысли. Помимо работы с ранеными – а к ним постоянно привозили то одного, то сразу двоих – она была поглощена своей крепнувшей дружбой с Карлом Хобартом. Пока он лежал в постели, она проводила все свое свободное время, сидя подле него и разговором облегчая боль и утомительность его положения. А едва он стал подниматься, Гетта помогала ему ходить. К этому времени они уже хорошо узнали друг друга, и Гетту просто изумляло, что, принадлежа к противоборствующим сторонам, они могут иметь так много общего. Во время одной из его первых попыток, прихрамывая, пройтись, она подставила ему свое плечо и провела из столовой в гостиную, чтобы показать Карлу доблестный герб Морлэндов над камином.
– Наш девиз, как видите, «Верность», – сказала она, пока Карл, облокотившись о каминную доску, с восхищением разглядывал старинную живопись. – Позор любому из Морлэндов, кто не будет хранить верность и преданность.
Карл кивнул.
– Да, я тоже считаю, что человек должен быть верен… вот только чему верен?
– Как чему… своему повелителю.
– А чему еще? Господу?
– Конечно.
– Ага… значит, человек должен следовать истинной вере и сторониться лжепророков. Человек должен искать истину и твердо держаться ее.
Гетта была озадачена.
– Но я так и поступаю.
Она не стала добавлять: «Это вот вас и сбили с пути истинного лжепророки». Для подобного замечания Гетта была слишком вежливой девушкой.
– Нет-нет, – страстно сказал Карл, – вы исповедуете старую религию, которая затуманена и запутана ритуалами, а они незаметно, шаг за шагом, далеко отошли от подлинной истины. Единственная истина – это та, что записана в Библии, где слова самого Господа нашего и пророков, говорящих от его имени. Вот там-то мы и должны искать истину.
– Но как же мы поймем ее? – спросила Гетта.
– Ну… нам помогут священники. Это уж их задача.
– То же самое делают и наши святые отцы. Тут нет никакой разницы.
И они посмотрели друг на друга в искреннем замешательстве и молча решили переменить тему разговора, ибо каждому из них очень уж не хотелось ссориться и позволять разногласиям разводить их в разные стороны.
Как-то раз Гетта помогала ему выбраться во внутренний сад, чтобы вволю насладиться хорошей погодой.
– Повезло мне, что меня в ногу ранили, – произнес он вдруг. – Будь это рука, меня бы давно отослали назад, но им приходится держать меня здесь, пока я не смогу нормально ходить.
– А вы не хотите возвращаться в армию? – спросила Гетта, заранее зная его ответ.
Карл ухмыльнулся.
– Я бы предпочел остаться здесь. Не присесть ли нам вон там, в той беседке? Никто нас не увидит, – они сели, и Карл поудобнее вытянул ноги, а потом посмотрел на Гетту и улыбнулся так, что у нее запылали щеки. – Как хорошо быть тут вдвоем с вами, Генриетта. Вы не возражаете, что я называю вас Генриеттой, нет?
– Конечно, нет, – ответила девушка, в смущении потупив взор, а потом сказала, чтобы сменить тему разговора: – Расскажите мне о своем доме.
– Он у нас не такой большой, как этот, – начал Карл, – но мне он нравится. Там, где я живу, местность выглядит куда более тесной: улочки там узкие, деревьев очень много… Ваш Йоркшир после Кента кажется очень уж открытым и пустынным. А Кент такой очаровательный, особенно в мае. В нашем имении фруктовые сады тянутся на целые мили, а в мае все это – одна огромная цветущая пелена, вроде снега, где-то белая, а где-то розовая. Ох, вы такого и представить не можете!
Гетта теперь не сводила глаз с его лица, ее губы слегка приоткрылись, как будто она пыталась понять, что же он там видел своим мысленным взором.
– Я знаю, – проговорила она. – И я могу представить: у нас ведь тоже есть фруктовый сад. Вот когда цветут яблони…
– Да, – отозвался он, – глядя на Гетту, а потом взял ее руку, и довольно долгое время они молчали, а когда Карл заговорил снова, он почему-то забыл отпустить руку девушки.
Он рассказал ей о своем доме, о своей старой нянюшке, у которой была галка, настолько ручная, что сидела у нее прямо на запястье, да еще пила эль из ее кубка. А потом, когда галка напивалась допьяна, она плясала и читала стихи человеческим голосом. Еще сообщил ей о своем ястребе-тетеревятнике, который прилетел аж из самой Ирландии, и о своей гончей, которая была беременна, когда он уезжал. «Ах, хотел бы я узнать, как там у нее дела!» – воскликнул при этом Карл.. Рассказал и о своем маленьком братике, которому было всего два года, о сестре, умершей еще пять лет назад, такой прелестной крошке, и о своей матери…
– По-настоящему она мне не мать, моя мать умерла, родив меня. Мой отец снова женился, когда я был таким маленьким, что всегда считал ее своей матерью. Она такая хорошенькая, а за работой поет прямо как малиновка! Ах, как бы я хотел, Генриетта, чтобы вы могли познакомиться с ней – вы бы тогда ее тоже полюбили!
Лицо Генриетты стало печальным, и она осторожно освободила свою руку.
– Зато я совсем не понравилась бы ей, Карл. Ведь она считала бы меня невежественной паписткой.
Карл с тревогой посмотрел на нее, лишь теперь сообразив, насколько далеко они зашли в своей дружбе.
– Ох, Гетта… – беспомощно произнес он, незаметно для себя переходя на ее ласкательное имя, которым, как он слышал, ее называли в доме. – Так что же нам делать?
– Ничего мы не сможем сделать, – ответила она. – Ни ваши родители, ни мои никогда не поймут друг друга. К тому же вы солдат. Через некоторое время, когда ваша нога окончательно заживет, вы вернетесь в свой полк, и я никогда больше о вас и не услышу. Вы можете сражаться в каких-нибудь пяти милях от моего дома, а я даже не узнаю, остались ли вы живы или погибли…
Карл снова схватил ее руку.
– Нет-нет, не говори так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69