— Происшествие, требующее незамедлительного ареста, — ответил Рой, не дожидаясь кивка Харриса.
— И кого они арестовывали? — поинтересовался Харрис.
Рой пожалел о своем поспешном ответе. Он понял, что угодил в ловушку.
— Не обвиняемого и не женщину, — произнес он, растягивая слова. Мысль его напряженно работала. — Водителя такси!
Класс взорвался смехом, но Харрис, взмахнув пожелтевшей от никотина кистью, успокоил курсантов. Затем обнажил, ухмыляясь, прокуренные зубы и сказал:
— Продолжайте, Фелер, на чем основано ваше заявление?
— Они могли задержать таксиста за неправильную парковку, — ответил Рой. — Это нарушение, а потому возможен и обыск с последующим арестом.
— Неплохо, — сказал Харрис. — Приятно, когда вы, ребята, шевелите мозгами. Даже когда ошибаетесь.
Рою показалось, что Хью Фрэнклин, широкоплечий новобранец, сидевший с ним рядом (столы были расставлены в алфавитном порядке), рассмеялся громче, чем требовалось. Рой был уверен: Фрэнклин не любит его. Этот заядлый спортсмен, каких полно по всей Америке, судя по их беседам в первые дни пребывания в академии, еще со школы стал обрастать дипломами да грамотами. Потом — три года во флоте, где он, вполне собой довольный, играл в бейсбол и мотался по странам Востока. А теперь, когда он остался за бортом профессионального спорта, не попав в низшую бейсбольную лигу, — полицейское ведомство…
— Где допустил ошибку Фелер? — спросил Харрис у класса, и Рою сделалось не по себе при мысли, что этим вопросом сержант провоцирует всех скопом накинуться на его ответ. «Почему Харрис, вместо того чтобы выслушивать, как все курсанты по очереди будут громить мою версию, сам не объяснит, в чем моя оплошность? Неужто старается меня смутить?» — размышлял Рой. А может, его совсем не радует присутствие новичка, не гнушающегося самостоятельно изучать уголовное право и отказывающегося слепо принимать то толкование закона, что выгодно полиции?
— Пожалуйста, Айзенберг, — произнес Харрис, и на этот раз Рой все-таки обернулся, дабы вновь убедиться в том, до чего же раздражает его айзенберговская манера отвечать на вопросы.
— Сомневаюсь, что обыск такси и последовавший арест правомерно объяснять тем, что водитель не там припарковал машину, — осторожно начал тот. Черные глаза из-под темных век забегали от Харриса к Рою и обратно. — Да, водитель нарушил правила уличного движения и, конечно, заслуживал повестки в суд, что с чисто технической стороны вполне может пониматься как арест, но разве дает это полномочия обыскивать такси на предмет контрабанды? С нарушением правил уличного движения это не имеет ничего общего. Не так ли?
— Вы что, меня спрашиваете? — вскинул брови Харрис.
— Никак нет, сэр. То был мой ответ.
Айзенберг застенчиво улыбнулся, и Роя чуть не стошнило от его притворной скромности. Такое же отвращение вызывала в нем показная робость Плибсли, в которую тот впадал всякий раз, стоило кому-либо восхититься его выносливостью и физической удалью. В тщеславности их обоих Рой нисколько не сомневался. Вот вам еще один экспонат, демобилизовавшийся из армии, — Айзенберг. Хотелось бы знать, сколько их — тех, кто идет в полицию лишь оттого, что просто ищет работу, — и как много (а может, скорее, мало?) таких, как он сам, у кого на то имеются причины посерьезнее?
— Так было все же основание для проведения обыска или нет? — спросил Харрис.
— Нет, не думаю, — сказал Айзенберг, нервно прочистив горло. — Не думаю, что кто-то был под арестом в тот момент, когда полицейский обнаружил контрабанду. Принимая во внимание необычные обстоятельства и ночное время, он мог, как было в деле Гиске против Сэндерса, задержать и опросить водителя и пассажиров, и я не думаю, что приказ всем покинуть машину был ничем не обоснован. У полицейских возникло совершенно естественное подозрение, что там творится нечто странное. А когда обвиняемый стал шарить за сиденьем, то это могло быть истолковано как поступок, направленный на сокрытие улик.
Голос изменил Айзенбергу, и несколько курсантов, включая Роя, вскинули руки.
Харрис не замечал никого, кроме Роя.
— Продолжайте, Фелер, — сказал он.
— По-моему, полицейские не имели права приказывать им выйти из такси. И вообще, когда же их арестовали? Когда нашли наркотики? А что, если б те, покинув машину, попросту сбежали? Имели бы полицейские право их останавливать?
— Что скажет на это Айзенберг? — спросил Харрис, щелкнув потертой серебряной зажигалкой и прикуривая новую сигарету. — Могли полицейские запретить им бежать, прежде чем обнаружили контрабанду?
— Хм-м, пожалуй, да, — ответил Айзенберг, следя за Роем. Тот перебил его:
— Выходит, к тому времени они уже находились под арестом? Ведь они должны были находиться под арестом, если уж полицейские могли воспрепятствовать их побегу. А коли так, коли под арестом они уже находились, в чем же их преступление? На поиски марихуаны ушло никак не меньше нескольких секунд, и все это время они уже находились под арестом.
Желая показать Айзенбергу и Харрису, что он вскрыл ошибку без всякой задней мысли, Рой снисходительно улыбнулся.
— Загвоздка только в том, Фелер, что под арестом они не были, — сказал Айзенберг, впервые обратившись к Рою напрямик. — У нас есть полное право останавливать людей и допрашивать их. Каждый обязан назваться и объяснить, что он тут делает. Чтобы заставить его повиноваться, мы имеем право прибегнуть к любому средству. Несмотря на то, что не успели арестовать его за какое-либо преступление. А отпустим мы его, только когда он вразумительно ответит на наши вопросы. По-моему, так и надо понимать дело Гиске против Сэндерса. Тут то же самое: полиция останавливает подозреваемых, допрашивает и находит во время расследования марихуану. И вот тогда — и лишь тогда — их берут под арест.
По довольному виду Харриса Рой понял, что Айзенберг прав. Не в силах совладать с резкими нотками в голосе, он все же спросил:
— А как доказать, что марихуану под сиденье не подбросил кто-то другой?
— Моя вина. Нужно было предупредить вас. Таксист показал, что незадолго перед тем наводил на заднем сиденье порядок: вечером там рвало какого-то пассажира, — сказал сержант. — И после, покуда не появились женщина и обвиняемый, там никто не сидел.
— Это, конечно, меняет дело, — сказал Рой, взывая к Харрисовой уступчивости.
— Ну, я бы не придавал этому обстоятельству такого значения, — сказал Харрис. — Я лишь хотел, чтобы на примере данного дела вы выяснили, что предшествовало аресту. Айзенберг со своей задачей справился превосходно. Теперь всем все понятно, не так ли?
— Так точно, сэр, — ответил Рой, — но ведь дело могло обернуться совсем иначе, если бы таксист не показал, что чистил заднее сиденье тем же вечером. Очень важная деталь, сэр.
— Будь по-вашему, Фелер, — вздохнул сержант Харрис. — Отчасти вы были правы. Мне следовало упомянуть и эту деталь, Фелер.

Часть вторая
«АВГУСТ, 1960»
4. Chicano
Серж смахнул пыль с ботинок, кинул сапожную щетку в шкафчик и захлопнул металлическую дверцу. К перекличке он опоздал. Часы показывали две минуты пятого. Долбаное движение, подумал он. Неужели мне удастся терпеть целых двадцать лет и это уличное движение, и этот смог? Он был один в раздевалке и задержался у зеркала, оглядев себя во весь рост. Медные пуговицы и бляха на ремне нуждались в полировке. Синий шерстяной мундир так изворсился, что, казалось, оброс волосами. От мысли, что сегодня может случиться проверка, Серж грубо выругался.
Он взял свой блокнот, стопку повесток в суд за дорожно-транспортные нарушения и книжечку со схемами городских улиц. В глубокий карман форменных брюк сунул блестящий новенький фонарик на пять батарей, схватил дубинку и, поскольку руки были заняты, нацепил ею фуражку на голову. Войдя в комнату для перекличек, он увидел, что остальные уже в сборе и оживленно о чем-то болтают, но за конторкой дежурного офицера все еще пусто. Когда Серж понял, что начальство задерживается похлеще его самого, ему полегчало. Он тут же принялся за дело и через пять минут почти успел избавиться от окатышей на форме — при помощи куска двухдюймового пластыря, который держал обычно для таких вот экстренных случаев в своем блокноте.
— Несколько чисток — и у тебя больше не будет этих забот, — сказал дежурный полицейский. Звали его Перкинс, в полиции он служил уже девятнадцать лет, но после серьезного сердечного приступа на время окончательной поправки ему поручали работу полегче.
— Угу, — кивнул Серж, стыдясь того, что новая, с иголочки, форма выдает его с головой, словно объявляя всему свету, что он только на прошлой неделе выпустился из академии. Вместе с парой других однокашников его распределили сюда, в Холленбек. Проще простого понять, по какому принципу их отбирали, подумал он. Двух его приятелей звали Чакон и Медина. В академии ему приходилось слышать, что большинство полицейских с испанскими фамилиями так и заканчивают свою службу в Холленбекском округе, но сам он надеялся избежать этой участи. Далеко не каждый догадывался, что Дуран — испанское имя. Нередко его принимали за немца, случалось — даже за ирландца, в особенности те, кто и представить себе не мог мексиканца со светлой кожей и веснушками, без малейшего испанского акцента и вполне благообразной наружности. Черных полицейских — тех совсем не обязательно направляют в негритянские кварталы; отчего же все чиканос без разбору должны прозябать в Холленбеке? Его брала досада. Понятно, есть нужда в испаноязычных сотрудниках, но ведь никто и не удосужился проверить, говорит Серж по-испански или нет! «Дуран — в Холленбек» — вот и весь разговор. Еще одна жертва сложившейся системы.
— Рамирес, — произнес лейтенант Джетро, усаживая свое длинное сутулое тело на стул перед конторкой и раскрывая книгу учета.
— Я.
— Андерсон.
— Я.
— Работаете на Четыре-А-Пять. Брэдбери.
— Я.
— Гонсалвес.
— Я.
— Четыре-А-Одиннадцать.
Сержа назвали в паре с Гэллоуэем, прежде им еще не доводилось дежурить вместе. По расписанию назавтра, в воскресенье, после шести рабочих дней, Серж был выходной, но это его отнюдь не радовало. Каждая ночь на службе являла собой новое приключение. Ничего, скоро он будет мечтать об отгулах, подумал Серж и усмехнулся. Слишком быстро ему все приедается. И тем не менее эта работа поинтересней большинства других. Он и впрямь не мог бы сказать, на что бы решился ее променять. Конечно, закончив университет, можно подыскать себе и кое-что получше. Тут он снова усмехнулся сам над собой. Он записался на два вечерних курса в колледже с укороченной программой обучения в восточном Лос-Анджелесе. Шесть зачетов. Всего сто восемнадцать долларов за поступление, а я сижу здесь и уже мечтаю о стопроцентном дипломе об окончании университета, подумал он.
— О'кей, теперь о происшествиях, — сказал лейтенант, завершив перекличку. Перкинс взял планшет со списком и отправился вниз в телетайпную, откуда все данные будут переданы в Центральную службу информации, так что начальство будет иметь полное представление о том, какие машины выйдут сегодня на линию в Холленбеке. Полицейские перевернули странички в своих блокнотах и приготовились записывать.
Внешне лейтенанта Джетро нельзя было принять за благодушного добряка: сухощав, изжелта-бледен, упрямая складка у губ, суровые, холодные как лед глаза. Однако Серж успел уже узнать, что из всех инспекторов дивизиона этого любили больше других. Джетро почитали за его порядочность и справедливость.
— На Бруклин-авеню двадцать девять двадцать два произошла кража, — монотонно зачитывал он. — В ресторане Большого Джи. Сегодня, в девять тридцать утра. Подозреваемый: мужчина, мексиканец, возраст двадцать три — двадцать пять, рост — пять футов пять-шесть дюймов, вес от ста шестидесяти до ста семидесяти фунтов, волосы черные, глаза карие, среднего телосложения, одет в темную рубашку и темные штаны, вооружен пистолетом, похитил восемьдесят пять долларов из кассового аппарата, бумажник и документы жертвы… Проклятье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69