В СССР говорят на стольких диалектах, что все не может знать никто.
– Я провел юность в одном глухом местечке на Урале, где говорят на особом языке, а потом мне пришлось учить белорусский.
– Зачем ты подделал путевой листок и приехал сюда?
– Я вам сказал, кто мне дал это бумагу. Проверьте.
– Уже проверили. Бумага фальшивая. Ты знаешь, чем рискуешь?
Юбер пожал широкими плечами.
– Ничем. Моя совесть чиста. Это какая-то ошибка.
Неожиданно тип с физиономией фавна сказал на американском английском:
– Ладно, братец, оставь. Ты провалился, и тебе осталось только выложить все начистоту.
Юбер изумленно посмотрел на него и спросил сидевшего:
– Что он сказал?
– Он говорил на твоем родном языке. Он тоже жил в том глухом местечке на Урале.
Юбер засмеялся.
– Вы шутите! – воскликнул он. – Ладно, скажите, что надо везти, и я пошел. Я хочу спать. Завтра утром мне везти китаезов на стройку...
– Ах, да... Мы предупредим транспортный цех, чтобы они нашли для этого другого шофера...
– Почему? – встревожился Юбер.
– Потому что, если ты будешь продолжать вести себя так, наш разговор может затянуться... и стать для тебя неприятным. Понял?
Секунду Юбер стоял неподвижно, как будто оглушенный, потом взорвался:
– Черт подери! Да чего вы от меня хотите? Что это за ерунда?
Тип с внешностью фавна сказал опять на американском английском:
– Оставь, братец. Если будешь упрямиться, тебе станет плохо.
– Кто это такой? – спросил Юбер, указывая на него.
Военный странно улыбнулся:
– Томас Скирвин, бывший капитан шестой воздушной армии США... Год назад его сбили, попал в плен, а теперь он понял правоту нашего дела и отказался возвращаться на родину... Томас Скирвин говорит, что знает вас. Он утверждает, что встретил вас в Токио, будучи в увольнении, и что вы тоже военный летчик.
– Мы здорово надрались в одном баре на улице Гинза, – уточнил Скирвин, впервые заговорив по-русски.
Юбер был совершенно уверен, что никогда не надирался ни в одном токийском баре с этим дезертиром из ВВС с физиономией фавна. Он пожал плечами, мысленно проклиная неудачу, и ответил:
– Глупость! Самая настоящая глупость!
Он почувствовал, как что-то твердое сжало его ребра. Опытные руки тщательно ощупали его.
– Оружия нет, – объявил военный, стоявший сзади Юбера.
– Обыщи его получше, – приказал другой. – А еще лучше, раздень догола.
– Идиот, – бросил Скирвин, – если ты не шпион, расскажи правду. Не понимаю, почему ты хочешь вернуться в эти поганые Штаты! Да говори же! Говори!
Юбер молча пожал плечами и покорно позволил себя раздеть. "Если не произойдет чудо, я пропал", – подумал он и вдруг осознал, что уже давно готов к этому, с того момента, как Лин Маннова бросила его на произвол судьбы и он остался один на этом чужом враждебном острове, уехать с которого у него не было ни единого шанса. Потом он понял причину странного чувства безопасности, испытываемого им с самого приезда в Погоби: он знал, что провалится, и подсознательно принял это еще тогда, когда прямо ему ничего не угрожало.
Вдруг к нему вернулась вся его агрессивность, вся безумная и холодная храбрость, на которую он был способен в мгновения отчаяния. "Они меня еще не взяли!", – мысленно решил он. И это совершенно ничем не подкрепленное умозаключение придало ему силы.
* * *
Такара превратился в собственную тень. Три недели заключения, из которых две – в одиночке, сломили его волю к сопротивлению. Такара, привыкший к морским просторам, не мог сидеть взаперти. Его волосы на висках поседели, на лице самурая прорезались глубокие морщины. Он сгорбился и казался не таким огромным и не таким опасным.
Уже несколько дней достаточно было Владимиру просто спросить: "Ну, будешь говорить?", чтобы Такара выложил все, что знал, лишь бы не оставаться запертым в душной тесной камере в обществе крыс и пауков...
В коридоре послышались шаги, а потом голоса, из них один – женский. Такара рывком вскочил с деревянных нар.
Как обычно, засовы открылись с громким лязгом. Почему тюремщики никогда не смазывают засовы? По традиции?
Дверь открылась с жутким скрипом. Вошла Лин Маннова, строгая и элегантная в приталенном каракулевом манто.
– Оставьте нас, – приказала она надзирателю.
– Но...
– Оставьте нас, – жестко повторила она. – И не вздумайте подслушивать в коридоре...
Дверь закрылась. Такара и женщина остались одни, лицом к лицу, пристально глядя друг на друга. Потом она прошептала:
– Я пришла спасти тебя.
И спросила себя, слышал ли он ее. Такара остался неподвижным, как будто окаменел. Ей стало его жаль, но только на какую-то долю секунды, потому что она не умела испытывать жалость. Жалость – чувство слабых, а Лин Маннова была сильной, очень сильной. И стала еще сильнее после того, как хладнокровно убила Владимира, спасая свою жизнь и жизнь шпиона, который никем для нее не был... Он не был для нее никем, но она постоянно думала о нем. Наваждение. Одно наваждение вытесняет другое, и она предпочитала образ полного жизни шпиона образу превращенной в кровавое месиво головы Владимира...
У нее подогнулись ноги, но она стиснула зубы и взяла себя в руки.
– Я пришла спасти тебя, – повторила она.
Она толкнула его в плечо, заставляя сесть, и сама села рядом с ним.
– Слушай меня внимательно, – сказала она, беря его руку.
Лин почувствовала, как его огромная рука дрожит.
– Владимир умер.
Рука перестала дрожать, и она услышала шумное дыхание арестованного.
Лин продолжала, оставаясь в сильном напряжении:
– Перед смертью он написал признание... Написал, что покрывал своей властью иностранного шпиона... Этим шпионом был Кунг, твой матрос... Слушай внимательно, Такара...
Ее голос принял такую твердость, словно она собиралась разбить стену, возникшую между ними.
– Слушай внимательно, Такара... Ночью... Той ночью Кунг пытался заставить тебя направить судно к световым сигналам, замеченным на уровне воды. Поскольку ты отказался, он попытался сбросить тебя в море. Собака пришла тебе на помощь, и во время драки ты, не рассчитав силы, убил матроса.
Рука Такары сжалась. Она догадалась, что он внимательно слушает ее, увидев просвет в черной стене, окружавшей его много дней.
– Потом, – продолжила она, – ты испугался. Огни исчезли, и ты не мог понять, действительно ли они были или тебе померещилось. Ты решил, что тебе никто не поверит, и придумал другую версию случившегося. Из-за нее ты оказался здесь. К тому же Владимир специально топил тебя фальшивыми уликами.
Она замолчала, ожидая, что он что-нибудь скажет. Но Такара только кашлянул, и Лин спросила себя, не напрасно ли говорила все это время.
– Ты меня слышишь, Такара?
Он сжал ее руку и утвердительно кивнул головой, не в силах ответить.
– В море нашли тело Кунга, – сообщила она.
Лин понизила голос.
– Служба госбезопасности поручила мне поговорить с тобой. Выйдя отсюда я заявлю, что ты во всем признался. Завтра утром, на официальном допросе, ты повторишь то, что я тебе сказала. Затем тебя наверняка отпустят...
Она встала.
– Ты доволен?
И увидела крупные слезы, катившиеся по ввалившимся щекам Такары.
– Доволен, – сказал он наконец.
Она постучала в дверь, зовя надзирателя.
10
– Ладно, – сказал Юбер, – я не герой.
Кулак Скирвина все-таки попал ему в лицо еще раз. Из носа потекла кровь, и он провел языком по губам, слизывая теплую липкую струйку, стекавшую на подбородок.
Военный взял Скирвина за руку. Странное лицо фавна, бывшего летчика, было белым, как снег.
– Он сказал, что с него хватит. Теперь он будет говорить.
– Только не при этой мрази! – буркнул Юбер, глядя на Скирвина.
– Ну! Ну! – дружелюбно сказал военный. – Не будем преувеличивать.
У него был умный и несколько робкий вид, но Юбер ему не доверял.
– Тогда пусть он встанет так, чтобы я его не видел. Меня от него тошнит.
Скирвин, стиснув зубы, все такой же белый, молча встал сзади Юбера. Военный сказал слащавым голосом:
– Вы готовы сказать правду? Я вас слушаю...
Юбер опустил плечи и сказал:
– Этот подонок говорил правду. Я был капитаном в шестьдесят третьей эскадрилье шестой воздушной армии. Сбит МИГом над Канко примерно полгода назад. Знание русского языка помогло мне спрятаться, и я не попал в плен...
Лицо чекиста замкнулось, и он спросил:
– Как вы добрались сюда? Почему не пытались вернуться к своим?
Юбер пожал плечами.
– Может быть, потому что устал. Если даже мне удалось бы вернуться, меня опять посадили бы в самолет. Мне больше не хотелось воевать. Я хотел посмотреть вашу страну, узнать, как вы живете. Я подумал, что вы меня не съедите и что попытка не пытка... Поэтому я отправился на север – пешком, на машине, на поезде – как придется. Я без особых трудностей пересек границу и попал во Владивосток. Там один китаец продал мне фальшивые документы, по которым я сумел найти работу... Я пробыл там два месяца, может быть, больше. Потом я узнал, что в районе Николаевска есть интересная и хорошо оплачиваемая работа. Я хотел отправиться туда, но сел на корабль, шедший в Александровск. Там я сел на самоходную баржу, груженную углем, и приехал в Погоби. Вот уже месяц я работаю в Погоби шофером.
Молчание. Чекист заговорил, глядя в потолок:
– Разумеется, мы это проверим. Изложите это в письменном виде со всеми подробностями... Он покачался на стуле, потом спросил:
– Разумеется, вы хотите, чтобы вас репатриировали?
Юбер пожал плечами, вытер рукавом стекавшую на подбородок кровь и осторожно ответил:
– Я этого не особо хочу. Я не фигурирую в списке военнопленных. У меня потребуют объяснений, возможно, даже сочтут дезертиром...
Он сделал короткую паузу, выражавшую нерешительность.
– Если бы я был уверен, что здесь меня оставят в покое... дадут возможность жить в приличных условиях... Большего мне и не надо...
Чекист смотрел на него, не отвечая.
В комнате стоял холод, походная кровать была неудобной. Отвернувшись к стене, Юбер дрожал под тонким одеялом. В замке повернулся ключ, дверь открылась, и зажегся свет. Скирвин вошел и захлопнул дверь ногой.
– Надеюсь, я разбудил тебя не слишком рано?
В его голосе была ирония и враждебность. Юбер, не оборачиваясь, холодно ответил:
– Я спокойно отношусь к клопам.
Скирвин ничего не сказал. Он принялся расхаживать по комнате. Юбер слышал, как он остановился, чиркнул спичкой, кашлянул и возобновил прерванную ходьбу.
– Ты напрасно так это воспринимаешь, дружище, – сказал он наконец. – Совершенно напрасно.
Новая пауза. Юбер перевернулся на спину. Скирвин остановился у окна, закрытого масляной бумагой. У него были широкие плечи, комбинезон затянут в поясе.
– Если кто и может тебе помочь, дружище, то один я и никто другой...
– Ударами кулака в морду, – иронично прокомментировал Юбер.
Скирвин медленно повернулся на каблуках. Его лицо фавна было ярко-красным.
– Ты напрасно так это воспринимаешь. Это было необходимо. Дураки очень легко выводят меня из себя, а я поначалу принял тебя за дурака...
Юбер ангельски улыбнулся:
– А теперь?
– Изменил мнение.
Улыбка Юбера стала шире.
– Скажи, дружище, сколько ты получил за свое обращение в их веру?
Скирвин не рассердился.
– Тебя это интересует?
– Может быть.
Скирвин тихо рассмеялся, и его лицо покрылось мелкими морщинками.
– Ты будешь разочарован, дружище. Я сделал это по убеждению. Исключительно по убеждению. Ты мне не веришь?
Юбер сладким голосом отозвался:
– А почему мне тебе не верить? Все точки зрения имеют право на существование, верно?
– Так говорят... Сигарету хочешь?
– Спасибо, я не курю.
– Счастливчик.
Он подошел к походной кровати. Юбер поднялся на локте и посмотрел ему в глаза. Скирвин улыбнулся.
– По моей фамилии ты должен был догадаться о моем русском происхождении. Мои дед и бабка... В общем, я вернулся на родину предков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
– Я провел юность в одном глухом местечке на Урале, где говорят на особом языке, а потом мне пришлось учить белорусский.
– Зачем ты подделал путевой листок и приехал сюда?
– Я вам сказал, кто мне дал это бумагу. Проверьте.
– Уже проверили. Бумага фальшивая. Ты знаешь, чем рискуешь?
Юбер пожал широкими плечами.
– Ничем. Моя совесть чиста. Это какая-то ошибка.
Неожиданно тип с физиономией фавна сказал на американском английском:
– Ладно, братец, оставь. Ты провалился, и тебе осталось только выложить все начистоту.
Юбер изумленно посмотрел на него и спросил сидевшего:
– Что он сказал?
– Он говорил на твоем родном языке. Он тоже жил в том глухом местечке на Урале.
Юбер засмеялся.
– Вы шутите! – воскликнул он. – Ладно, скажите, что надо везти, и я пошел. Я хочу спать. Завтра утром мне везти китаезов на стройку...
– Ах, да... Мы предупредим транспортный цех, чтобы они нашли для этого другого шофера...
– Почему? – встревожился Юбер.
– Потому что, если ты будешь продолжать вести себя так, наш разговор может затянуться... и стать для тебя неприятным. Понял?
Секунду Юбер стоял неподвижно, как будто оглушенный, потом взорвался:
– Черт подери! Да чего вы от меня хотите? Что это за ерунда?
Тип с внешностью фавна сказал опять на американском английском:
– Оставь, братец. Если будешь упрямиться, тебе станет плохо.
– Кто это такой? – спросил Юбер, указывая на него.
Военный странно улыбнулся:
– Томас Скирвин, бывший капитан шестой воздушной армии США... Год назад его сбили, попал в плен, а теперь он понял правоту нашего дела и отказался возвращаться на родину... Томас Скирвин говорит, что знает вас. Он утверждает, что встретил вас в Токио, будучи в увольнении, и что вы тоже военный летчик.
– Мы здорово надрались в одном баре на улице Гинза, – уточнил Скирвин, впервые заговорив по-русски.
Юбер был совершенно уверен, что никогда не надирался ни в одном токийском баре с этим дезертиром из ВВС с физиономией фавна. Он пожал плечами, мысленно проклиная неудачу, и ответил:
– Глупость! Самая настоящая глупость!
Он почувствовал, как что-то твердое сжало его ребра. Опытные руки тщательно ощупали его.
– Оружия нет, – объявил военный, стоявший сзади Юбера.
– Обыщи его получше, – приказал другой. – А еще лучше, раздень догола.
– Идиот, – бросил Скирвин, – если ты не шпион, расскажи правду. Не понимаю, почему ты хочешь вернуться в эти поганые Штаты! Да говори же! Говори!
Юбер молча пожал плечами и покорно позволил себя раздеть. "Если не произойдет чудо, я пропал", – подумал он и вдруг осознал, что уже давно готов к этому, с того момента, как Лин Маннова бросила его на произвол судьбы и он остался один на этом чужом враждебном острове, уехать с которого у него не было ни единого шанса. Потом он понял причину странного чувства безопасности, испытываемого им с самого приезда в Погоби: он знал, что провалится, и подсознательно принял это еще тогда, когда прямо ему ничего не угрожало.
Вдруг к нему вернулась вся его агрессивность, вся безумная и холодная храбрость, на которую он был способен в мгновения отчаяния. "Они меня еще не взяли!", – мысленно решил он. И это совершенно ничем не подкрепленное умозаключение придало ему силы.
* * *
Такара превратился в собственную тень. Три недели заключения, из которых две – в одиночке, сломили его волю к сопротивлению. Такара, привыкший к морским просторам, не мог сидеть взаперти. Его волосы на висках поседели, на лице самурая прорезались глубокие морщины. Он сгорбился и казался не таким огромным и не таким опасным.
Уже несколько дней достаточно было Владимиру просто спросить: "Ну, будешь говорить?", чтобы Такара выложил все, что знал, лишь бы не оставаться запертым в душной тесной камере в обществе крыс и пауков...
В коридоре послышались шаги, а потом голоса, из них один – женский. Такара рывком вскочил с деревянных нар.
Как обычно, засовы открылись с громким лязгом. Почему тюремщики никогда не смазывают засовы? По традиции?
Дверь открылась с жутким скрипом. Вошла Лин Маннова, строгая и элегантная в приталенном каракулевом манто.
– Оставьте нас, – приказала она надзирателю.
– Но...
– Оставьте нас, – жестко повторила она. – И не вздумайте подслушивать в коридоре...
Дверь закрылась. Такара и женщина остались одни, лицом к лицу, пристально глядя друг на друга. Потом она прошептала:
– Я пришла спасти тебя.
И спросила себя, слышал ли он ее. Такара остался неподвижным, как будто окаменел. Ей стало его жаль, но только на какую-то долю секунды, потому что она не умела испытывать жалость. Жалость – чувство слабых, а Лин Маннова была сильной, очень сильной. И стала еще сильнее после того, как хладнокровно убила Владимира, спасая свою жизнь и жизнь шпиона, который никем для нее не был... Он не был для нее никем, но она постоянно думала о нем. Наваждение. Одно наваждение вытесняет другое, и она предпочитала образ полного жизни шпиона образу превращенной в кровавое месиво головы Владимира...
У нее подогнулись ноги, но она стиснула зубы и взяла себя в руки.
– Я пришла спасти тебя, – повторила она.
Она толкнула его в плечо, заставляя сесть, и сама села рядом с ним.
– Слушай меня внимательно, – сказала она, беря его руку.
Лин почувствовала, как его огромная рука дрожит.
– Владимир умер.
Рука перестала дрожать, и она услышала шумное дыхание арестованного.
Лин продолжала, оставаясь в сильном напряжении:
– Перед смертью он написал признание... Написал, что покрывал своей властью иностранного шпиона... Этим шпионом был Кунг, твой матрос... Слушай внимательно, Такара...
Ее голос принял такую твердость, словно она собиралась разбить стену, возникшую между ними.
– Слушай внимательно, Такара... Ночью... Той ночью Кунг пытался заставить тебя направить судно к световым сигналам, замеченным на уровне воды. Поскольку ты отказался, он попытался сбросить тебя в море. Собака пришла тебе на помощь, и во время драки ты, не рассчитав силы, убил матроса.
Рука Такары сжалась. Она догадалась, что он внимательно слушает ее, увидев просвет в черной стене, окружавшей его много дней.
– Потом, – продолжила она, – ты испугался. Огни исчезли, и ты не мог понять, действительно ли они были или тебе померещилось. Ты решил, что тебе никто не поверит, и придумал другую версию случившегося. Из-за нее ты оказался здесь. К тому же Владимир специально топил тебя фальшивыми уликами.
Она замолчала, ожидая, что он что-нибудь скажет. Но Такара только кашлянул, и Лин спросила себя, не напрасно ли говорила все это время.
– Ты меня слышишь, Такара?
Он сжал ее руку и утвердительно кивнул головой, не в силах ответить.
– В море нашли тело Кунга, – сообщила она.
Лин понизила голос.
– Служба госбезопасности поручила мне поговорить с тобой. Выйдя отсюда я заявлю, что ты во всем признался. Завтра утром, на официальном допросе, ты повторишь то, что я тебе сказала. Затем тебя наверняка отпустят...
Она встала.
– Ты доволен?
И увидела крупные слезы, катившиеся по ввалившимся щекам Такары.
– Доволен, – сказал он наконец.
Она постучала в дверь, зовя надзирателя.
10
– Ладно, – сказал Юбер, – я не герой.
Кулак Скирвина все-таки попал ему в лицо еще раз. Из носа потекла кровь, и он провел языком по губам, слизывая теплую липкую струйку, стекавшую на подбородок.
Военный взял Скирвина за руку. Странное лицо фавна, бывшего летчика, было белым, как снег.
– Он сказал, что с него хватит. Теперь он будет говорить.
– Только не при этой мрази! – буркнул Юбер, глядя на Скирвина.
– Ну! Ну! – дружелюбно сказал военный. – Не будем преувеличивать.
У него был умный и несколько робкий вид, но Юбер ему не доверял.
– Тогда пусть он встанет так, чтобы я его не видел. Меня от него тошнит.
Скирвин, стиснув зубы, все такой же белый, молча встал сзади Юбера. Военный сказал слащавым голосом:
– Вы готовы сказать правду? Я вас слушаю...
Юбер опустил плечи и сказал:
– Этот подонок говорил правду. Я был капитаном в шестьдесят третьей эскадрилье шестой воздушной армии. Сбит МИГом над Канко примерно полгода назад. Знание русского языка помогло мне спрятаться, и я не попал в плен...
Лицо чекиста замкнулось, и он спросил:
– Как вы добрались сюда? Почему не пытались вернуться к своим?
Юбер пожал плечами.
– Может быть, потому что устал. Если даже мне удалось бы вернуться, меня опять посадили бы в самолет. Мне больше не хотелось воевать. Я хотел посмотреть вашу страну, узнать, как вы живете. Я подумал, что вы меня не съедите и что попытка не пытка... Поэтому я отправился на север – пешком, на машине, на поезде – как придется. Я без особых трудностей пересек границу и попал во Владивосток. Там один китаец продал мне фальшивые документы, по которым я сумел найти работу... Я пробыл там два месяца, может быть, больше. Потом я узнал, что в районе Николаевска есть интересная и хорошо оплачиваемая работа. Я хотел отправиться туда, но сел на корабль, шедший в Александровск. Там я сел на самоходную баржу, груженную углем, и приехал в Погоби. Вот уже месяц я работаю в Погоби шофером.
Молчание. Чекист заговорил, глядя в потолок:
– Разумеется, мы это проверим. Изложите это в письменном виде со всеми подробностями... Он покачался на стуле, потом спросил:
– Разумеется, вы хотите, чтобы вас репатриировали?
Юбер пожал плечами, вытер рукавом стекавшую на подбородок кровь и осторожно ответил:
– Я этого не особо хочу. Я не фигурирую в списке военнопленных. У меня потребуют объяснений, возможно, даже сочтут дезертиром...
Он сделал короткую паузу, выражавшую нерешительность.
– Если бы я был уверен, что здесь меня оставят в покое... дадут возможность жить в приличных условиях... Большего мне и не надо...
Чекист смотрел на него, не отвечая.
В комнате стоял холод, походная кровать была неудобной. Отвернувшись к стене, Юбер дрожал под тонким одеялом. В замке повернулся ключ, дверь открылась, и зажегся свет. Скирвин вошел и захлопнул дверь ногой.
– Надеюсь, я разбудил тебя не слишком рано?
В его голосе была ирония и враждебность. Юбер, не оборачиваясь, холодно ответил:
– Я спокойно отношусь к клопам.
Скирвин ничего не сказал. Он принялся расхаживать по комнате. Юбер слышал, как он остановился, чиркнул спичкой, кашлянул и возобновил прерванную ходьбу.
– Ты напрасно так это воспринимаешь, дружище, – сказал он наконец. – Совершенно напрасно.
Новая пауза. Юбер перевернулся на спину. Скирвин остановился у окна, закрытого масляной бумагой. У него были широкие плечи, комбинезон затянут в поясе.
– Если кто и может тебе помочь, дружище, то один я и никто другой...
– Ударами кулака в морду, – иронично прокомментировал Юбер.
Скирвин медленно повернулся на каблуках. Его лицо фавна было ярко-красным.
– Ты напрасно так это воспринимаешь. Это было необходимо. Дураки очень легко выводят меня из себя, а я поначалу принял тебя за дурака...
Юбер ангельски улыбнулся:
– А теперь?
– Изменил мнение.
Улыбка Юбера стала шире.
– Скажи, дружище, сколько ты получил за свое обращение в их веру?
Скирвин не рассердился.
– Тебя это интересует?
– Может быть.
Скирвин тихо рассмеялся, и его лицо покрылось мелкими морщинками.
– Ты будешь разочарован, дружище. Я сделал это по убеждению. Исключительно по убеждению. Ты мне не веришь?
Юбер сладким голосом отозвался:
– А почему мне тебе не верить? Все точки зрения имеют право на существование, верно?
– Так говорят... Сигарету хочешь?
– Спасибо, я не курю.
– Счастливчик.
Он подошел к походной кровати. Юбер поднялся на локте и посмотрел ему в глаза. Скирвин улыбнулся.
– По моей фамилии ты должен был догадаться о моем русском происхождении. Мои дед и бабка... В общем, я вернулся на родину предков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18