Глядя на нее, Линли подумал, что никогда не встречал такого великолепного самообладания. Положение каждой части тела казалось предельно выверенным, словно невидимая рука установила ее перед дверью за мгновение до того, как Линли позвонил.
— Да, — произнесла женщина тоном утверждения, а не вопроса. Но ее лицо оставалось неподвижным.
Линли предъявил служебное удостоверение, представился и сказал, что хотел бы увидеть родителей девушки.
При этих словах женщина отступила назад.
— Я позову Энтони, — произнесла она и оставила Линли стоять на бронзово-золотистом персидском ковре, укрывавшем паркетный пол в холле. Дверь по левую руку вела в гостиную. Справа за стеклянной дверью столовой виднелся стол на плетеной ножке, покрытый скатертью и заставленный фарфоровой посудой для завтрака.
Линли снял пальто, перекинул его через полированные перила лестницы и прошел в гостиную. Там он остановился, испытав непривычное удивление увиденным. Как и в прихожей, пол в гостиной был паркетный, покрытый персидским ковром. На нем стояла серая кожаная мебель — диван, два стула и кресло, а также столики с мраморными ножками и стеклянными столешницами. Очевидно, акварельные пейзажи на стене были тщательно отобраны и расположены таким образом, чтобы гармонировать с цветовой гаммой комнаты, и висели они точно над диваном: первая изображала вазу с абрикосами на окне, за которым сияло бледно-голубое небо, а вторая — изящную серую вазу с розовыми восточными маками на столе из слоновой кости, на котором лежали три упавших лепестка. На каждой акварели стояло одно слово: «Уивер». Или муж, или жена, или дочь интересовались искусством. На элегантном стеклянном чайном столике у стены стояли шелковые тюльпаны. Рядом журнал «Еllе» и фотография в серебряной рамке. Не считая этих двух предметов и картин на стенах, в комнате не было никаких признаков того, что в ней живут люди. Линли стало любопытно, как выглядят другие комнаты, и он подошел к чайному столику взглянуть на фотографию. Это был свадебный портрет, по-видимому сделанный лет десять назад, судя по длине волос Уивера. А невеста — торжественная, какая-то неземная и удивительно молодая — была та самая женщина, которая только что открыла дверь.
— Инспектор? — Линли оторвался от фотографии, когда его окликнул отец погибшей девушки. Двигался он медленно. — Мать Елены спит наверху. Разбудить ее?
— Бедняжка выпила снотворное. — Жена Уивера подошла к двери и неуверенно остановилась, прикоснувшись рукой к серебряной лилии на отвороте пиджака.
— Нет необходимости будить ее, — ответил Линли.
— Это шок, — произнес Уивер и зачем-то добавил: — Она днем приехала из Лондона.
— Приготовить кофе? — спросила жена Уивера. Она так и не вошла в комнату.
— Спасибо, я не буду, — отказался Линли.
— Мне тоже не надо. Спасибо Джастин, милая. — Уивер мимолетно улыбнулся жене — было видно, чего ему стоило это усилие, — и движением руки пригласил ее присоединиться к разговору. Джастин вошла в комнату. Уивер приблизился к камину и включил газовую горелку под хитроумной грудой искусственных углей. — Пожалуйста, садитесь, инспектор.
Уивер расположился на одном из кожаных стульев, его жена на другом, а Линли тем временем разглядывал человека, который недавно потерял свою дочь, выискивая в его чертах едва заметные признаки глубочайшего горя, которое мужчинам не положено демонстрировать перед посторонними. За толстыми стеклами очков в металлической оправе скрывались карие глаза в красных прожилках с набрякшими красными веками. Руки Уивера, довольно маленькие для человека его роста, тряслись, когда он жестикулировал, а губы, почти невидимые за темными подстриженными усами, дрожали в ожидании слов Линли.
Как он не похож, подумалось Линли, на свою жену. Смуглый, с намечающимся брюшком, с небольшой проседью, морщинами на лбу и мешками под глазами. В строгом костюме-тройке и парой золотых запонок, тем не менее он казался лишним среди холодного, изысканного убранства комнаты.
— Чем мы можем вам помочь, инспектор? — Голос Уивера дрожал, как и его руки. — Скажите, что нам надо делать. Я должен знать. Я должен найти это чудовище. Он задушил ее. Он ударил ее. Они вам говорили? Ее лицо… На ней была золотая цепочка с маленьким единорогом, которую я подарил ей на прошлое Рождество, поэтому я сразу узнал, что это Елена. Но даже если бы на ней не было цепочки, ее рот был полуоткрыт, и я увидел передний зуб. Этого достаточно. Этот зуб. На нем маленькая выщербинка.
Джастин Уивер опустила глаза и сжала на коленях руки.
Уивер сорвал очки:
— Боже мой! Не могу поверить, что она мертва. Ликли был тронут чужим горем. Сколько раз за последние тринадцать лет он становился свидетелем разыгрывающейся перед ним драмы? Но он по-прежнему не умел смягчить чужих страданий, как и тогда, когда был всего лишь констеблем и впервые беседовал с рыдавшей дочерью женщины, забитой до смерти мужем-пьяницей. И каждый раз Линли предоставлял человеку возможность выплакаться, надеясь хоть как-то утешить несчастных тем, что кто-то разделяет их стремление к совершению правосудия.
Уивер продолжал говорить. Его глаза наполнялись слезами.
— Ока была такая хрупкая. Незащищенная.
— Из-за ее глухоты?
— Нет. Из-за меня. — Когда голос Уивера дрогнул, жена глянула в его сторону, плотно сжала губы и вновь опустила глаза. — Я бросил ее мать, когда Елене было пять, инспектор. Вы это все равно узнаете, поэтому чем раньше, тем лучше. Она спала. Я собрал свои вещи, ушел и больше не возвращался. И я не мог объяснить пятилетнему ребенку, еще и глухому, что я покидаю не ее, что наша жизнь с ее матерью стала до того невыносимой, что я больше не могу терпеть. Мы с Глин были виноваты. Только не Елена. Но я ее отец. Я бросил ее, предал. Она боролась, она самоутверждалась в этой жизни, несмотря на свой дефект, все следующие пятнадцать лет. Гнев, смущение, неуверенность, страх. Они были ее демонами.
Линли даже не приходилось задавать вопросов, чтобы направлять рассказ Уивера в нужное русло. Казалось, человек только и ждал возможности предаться самобичеванию.
— Она могла выбрать Оксфорд — Глин настаивала, чтобы она поступила туда, потому что не хотела, чтобы Елена была со мной, — но она выбрала Кембридж. Понимаете, что это значило для меня? Все эти годы она жила в Лондоне с матерью. Я старался сделать для нее все возможное, но она держала дистанцию. Она позволяла мне быть ее отцом только внешне. И вот у меня появился шанс снова стать им, наладить наши отношения… — Уивер подыскивал подходящее слово, — отдать ей всю любовь, которую испытывал. И как я был счастлив, чувствуя, что между нами постепенно налаживается и крепнет связь, с какой радостью я смотрел, как Джастин помогает Елене писать сочинения. Когда эти две женщины… — Он опять запнулся. — Эти две женщины в моей жизни, Джастин и Елена, моя жена и дочь… — Уивер зарыдал. Это были тяжелые униженные мужские рыдания: одной рукой он прикрывал глаза, в другой сжимал очки.
Джастин Уивер не шевельнулась. Она казалась высеченной из камня. Потом из ее груди вырвался тихий вздох, она подняла глаза и уставилась на яркий огонь.
— Насколько я понимаю, вначале у Елены были трудности в университете, — обратился Линли к жене Уивера.
— Да. Процесс привыкания. Из Лондона, от матери сюда. — Она неуверенно глянула на мужа. — Ей потребовалось время, чтобы…
— Как она могла легко привыкнуть? — требовательно спросил Уивер. — Всю свою жизнь она преодолевала трудности. Она так старалась. Она хотела быть как остальные. — Он вытер лицо смятым носовым платком и продолжал сжимать его в руке; затем надел очки. — Но это было не важно. Абсолютно не важно для меня. Потому что она приносила радость. Такая невинная. Настоящий дар.
— Значит, ее неприятности не внушали вам беспокойства? Я имею в виду, вы не тревожились за вашу карьеру.
Уивер уставился на Линли. В мгновение ока выражение его лица изменилось: вместо чудовищной тоски на нем появилось недоверие.
— Боже, — прошептал Уивер, — на что вы намекаете?
— Я знаю, что вы были в списке претендентов на довольно престижную должность в университете, — пояснил Линли.
— Но какое это имеет отношение… Линли прервал его:
— Моя обязанность собирать и оценивать информацию, доктор Уивер. Для этого мне приходится задавать вопросы, на которые вы бы при других обстоятельствах предпочли не отвечать.
Уивер задумался, нервно теребя пальцами зажатый в руке носовой платок:
— Ничто в поведении моей дочери не внушало мне беспокойства, инспектор. Ничто. Ни одна черта ее характера. Ни один ее поступок.
Линли размышлял над его словами. Он думал о застывшем лице Уивера, потом сказал:
— У Елены были враги?
— Нет. И никто из ее знакомых не мог бы причинить ей зла.
— Энтони,—неуверенно произнесла Джастин, — ты не думаешь, что она и Гарет… Может быть, у них произошла размолвка?
— Гарет Рэндольф? — спросил Линли. — Президент «Глухих студентов»? — Когда Джастин кивнула, он продолжил: — Доктор Кафф говорил мне, что в прошлом году его попросили помогать Елене. Что вы можете сказать о нем?
— Если это он, я убью его, — подал голос Уивер. Джастин ответила на вопрос:
— Он будущий инженер, учится в Куинз-Кол-ледже.
Уивер, обращаясь больше к самому себе, чем к Линли, проговорил:
— А инженерная лаборатория недалеко от дороги на насыпи. Там он проводит практические занятия. А также встречается со студентами, которым помогает. Это ведь в двух минутах ходьбы от острова Крузо? А до Коу-Фен одна минута бегом.
— Он ладил с Еленой?
— Они часто виделись, — ответила Джастин, — но это было одно из условий доктора Каффа и руководителей Елены. Гарет следил, чтобы она появлялась на собраниях «Глухих студентов». Он привлек ее к занятиям общества. — Она метнула в сторону мужа осторожный взгляд, прежде чем закончила: — Мне кажется, Елене очень нравился Гарет. Но не так, как она ему. А он и правда замечательный парень. Не думаю, чтобы он…
— Он занимается боксом, — продолжал Уивер, — он участник университетской команды. Елена мне говорила.
— Он мог знать, что в то утро она будет бегать?
— В том-то и дело, — ответил Уивер, — она не должна была бегать. — Он обернулся к жене. — Ты говорила, что она не будет бегать. Ты сказала, она звонила тебе.
В его словах слышалось обвинение. Джастин слегка отклонилась назад — почти незаметное движение, поскольку она сидела очень прямо.
— Энтони. — Имя мужа прозвучало как скрытая мольба.
— Она звонила вам? — удивленно переспросил Линли. — Как?
— По текстофону, — ответила Джастин.
— Что-то вроде видеотелефона?
Энтони Уивер зашевелился на стуле, перевел глаза на жену и поднялся:
— Он у меня в кабинете. Я вам покажу.
Уивер повел Линли через столовую, безупречную кухню со сверкающей утварью и по короткому коридору, ведущему в заднюю часть дома. Кабинет Уивера оказался маленькой комнатой с окнами, выходящими на задний дворик, и когда он включил свет, на улице заскулила собака.
— Ты кормила его? — спросил Уивер у жены.
— Он хочет в дом.
— Я не могу его видеть. Нет. Не пускай его, Джастин.
— Это всего лишь собака. Он не понимает. Ему никогда…
— Не надо!
Джастин замолчала. Она, как и прежде, осталась стоять у двери, когда Линли и ее муж вошли в комнату.
Кабинет был совсем не похож на остальные комнаты в доме. На полу лежал старый цветастый ковер. На провисших полках из дешевой сосны теснились книги. У картотеки стояли фотографии, а на стене висели наброски в рамках. Под единственным окном располагался стол Уивера — стального цвета, большой и уродливый. Кроме груды писем и стопки справочников, на столе стояли компьютер, монитор, телефон и модем. Именно это и называлось текстофоном.
— Как он работает?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66