Сперва жизнь, бытие, а затем уже возникает мышление.
— Конечно, — согласился Венька. — Сперва каша, а потом уже философия.
— Не так просто! Дидро называл идеалистами философов, которые считали, что все в мире существует только в связи с их собственными переживаниями, без меня, мол, и мира не существует.
— Ну и дурни, — сказал Венька. — Какие же это философы, если даже ребенку понятно, что все существует помимо него?
— А ты помолчи, — остановила Лида. — Ты слушай.
Венька обиделся:
— А я что делаю?
— Вот и молчи.
— А сам Дидро считал, что люди — это лишь инструменты, одаренные памятью и способные ощущать и объяснять происходящее. Предположим, говорил он, что фортепьяно обладает способностью помнить и чувствовать. Разве оно не станет повторять мелодии, которые исполнили на его клавишах? Наши чувства и есть не что иное, как клавиши, по которым ударяет природа.
— А что же такое сумасшедшее фортепьяно? — спросила Лида.
— А это когда какое-нибудь чувствующее фортепьяно начинает воображать, будто в нем заключена вся гармония вселенной!
Кулеш кипел, все были голодны, но ребята медлили с ужином, их увлек старинный спор энциклопедиста Дидро с епископом Беркли. Во всяком случае, девушек интересовало, почему Юра назвал Елпидифора сумасшедшим пианино.
— А что сказал Ленин? — еще раз спросила Лида.
— Ленин спрашивал: от вещей мы идем к ощущениям и мыслям или от мыслей и ощущений к вещам? — Юра хорошо помнил это место. — Первой точки зрения держался Энгельс. И вот тех, кто воображает, что он один существует в мире, кто считает себя центром Вселенной, кто, извините, думает, что он пуп земли, — таких людей Ленин называл сумасшедшими фортепьяно!
Таня засмеялась.
— Ты чего? — удивилась Лида.
— Елпидифор — сумасшедшее фортепьяно!
— А ты думаешь, он нормальный? — воскликнул Венька. — Ты сама тоже была не вполне… — Он пальцем повертел у виска.
— Ладно, ладно, — примирительно сказал Петя, — давайте-ка, разумные фортепьяно, поднажмем сейчас на кулеш.
Они перелили кулеш из котелка в миску, и все застучали ложками. Вселенная сияла над ними тысячью звезд. Лес окружал их неразгаданными тайнами. Они многого, многого еще не знали, но то, что мир существует помимо них и вне их, это они знали, как и то, что, пока они существуют в мире, им предстоит непрерывно изменять и совершенствовать этот лучший из всех существующих миров.
ДЕВУШКА В КУСТАХ ЖИМОЛОСТИ
В день отъезда трое москвичей отправились прощаться в лесничество. Лида, Венька, Василий, Перфилов — всем им хотелось пожать руку, поблагодарить, пожелать самого доброго…
Юра с чего начал, тем и кончил — зашел в каморку под лестницей.
Василий обрадовался:
— Ты нужен. С тобой хочет поговорить один человек. Просил разыскать.
— Кто такой?
— Увидишь.
Повел Юру на второй этаж, открыл дверь в чей-то кабинет.
— Заходи.
У окна стоял человек в военной гимнастерке без погон. Юре показалось, что они встречались.
— Здравствуйте!
Ба, охотник! Тот самый, который помешал разговору Юры и его товарищей с сектантами.
Без особого энтузиазма пожал Юра протянутую руку.
— Вы нам чуть всю музыку не испортили, — весело сказал незнакомец. — И зол же я был на вас!
— Не понимаю.
— Для того и пригласил, чтобы объяснить.
Указал на диван, сел рядом:
— Э-эх, вы!
— Что я?
— Кустарь-одиночка.
— Это как понимать?
— Догадываетесь, где я работаю?
— Теперь догадываюсь.
— Лида не сказала?
— Нет.
— Дисциплинированная девушка. Конечно, вы правильно поступили, что искали свою… Кем она вам приходится? Подруга?
— Товарищ.
— Правильно, говорю. Но нам чуть не испортили всю музыку. Мы этими истинно православными христианами давно интересуемся. Знаете, что это за секта?
— Знаю.
— И что же знаете?
— Морочат людям головы. Сбивают с пути неуравновешенных девушек…
— Не только. Тащат людей в прошлое. Враждуют с нашим обществом. Ждут войны…
— А я чем помешал вам?
— Игрой в Шерлока Холмса. Прятаться эти люди умеют, недаром зовутся скрытниками. Не случайно же появился я в лесу и заступился за этих «грибников». Они было взволновались, но, кажется, успокоились. Решили, что спасали вы лишь свою барышню. А что было бы, если бы распался весь их университет? Опять ищи по всему свету! Главный козырь Елисея — создание собственного агитпропа. Сразу сделали бы далеко идущие выводы и ускользнули… Ведь люди людям рознь. Есть верующие, искренне верующие, таких большинство, им надо помогать выбраться из трясины. Но есть деятели другого склада среди их наставников. И опять же не все. Елпидифор, например, тот на самом деле фанатик, всю жизнь провел в тайниках, у него уже давно не все дома. А вот Елисей и еще кое-кто, эти и хитрее и подлее. Пользуются простодушием людей и обделывают свои делишки. Вербуют рабов божьих, а превращают в собственных рабов. Елпидифор-то действительно воображает, что спасает христианские души, а Елисей… Неизвестно еще, чем грозило знакомство с ним вашей Тане!
— Так что же мне надо было делать?
— Обратиться к нам, а не самостийничать.
— Но я не особенно напортил?
— Будем надеяться.
— Теперь-то вы их разоблачите?
— Все в свое время. Не так это, кстати, просто…
— А я не могу быть вам полезен?
— Одну жертву вы спасли, теперь закрепляйте успех. Пока у вашей Тани только порыв, а ее надо сделать сознательной атеисткой…
Собеседник Юры прошелся по комнате, остановился, вдумчиво посмотрел на юношу:
— Вот что, Юра, дам я вам один совет. Если хотите, совет старшего товарища, совет коммуниста. У нас в государстве религия — дело частное. Никому не возбраняется верить хоть в бога, хоть в черта, государство в эти дела не вмешивается. Но для партии религия не частное дело. Ленин говорил, что религия есть один из видов духовного гнета, что людей приводит к религии какая-нибудь беда, нужда, одиночество, и коммунисты не могут безразлично относиться к темноте, в которой оказываются люди вследствие своих религиозных верований. За людей надо бороться, помогать им улучшать свою жизнь и в самом высоком, духовном, и в самом, так сказать, обыденном, житейском, материальном смысле. Все взаимосвязано. Настоящий человек не может быть счастлив, если кто-то рядом несчастен…
Собеседник Юры вдруг перешел на ты, заговорил совсем задушевно.
— Ты комсомолец, и, в общем, доказал, что ты настоящий комсомолец, выволок свою Таню из болота. Но теперь это надо закреплять, закреплять, помочь ей твердо стать на ноги. Ведь все у нее как будто началось с пустяков. Обиделась. Чего-то недопоняла. Пошла помолиться. Может быть, даже наперекор тебе. А тут — умный поп. Все так деликатно, ненавязчиво. А она девица с воображением, и чем дальше в лес, тем больше дров. Поп ее к богу зовет, в небесные сферы, а ей уже мало этого, в лес потянуло. Ну, а лес и есть лес, темнота. Самая доподлинная темнота эта секта. Связи с обществом порваны, документы уничтожают, мол, антихристовы бумажки, от службы в армии уклоняются, прячутся в тайниках, бегут в пустынные места… Попадешь к ним — не захочешь, а одичаешь; а уйти страшно, умеют запугать… — Он даже руку положил на плечо Юре. — И еще. Таня Таней, но не она одна нуждается в помощи. Присматривайся к окружающим: У Тани одна беда, у других другая. Прийти к людям на помощь, вовремя прийти — это и значит быть настоящим коммунистом.
Он пытливо посмотрел на Юру, и тот вдруг почувствовал, сколько у этого человека забот.
— Ведь все, что случилось, это и для тебя должно стать уроком!
— Спасибо.
— Ну, а теперь счастливого вам пути.
На этот раз, прощаясь, Юра пожал руку новому знакомому уже с искренним уважением и еще раз зашел к Василию.
— Ну как?
— Порядок.
И от всего сердца пригласил Василия к себе в гости, в Москву.
До отхода поезда оставалось время, и ребята бродили по Тавде, — вряд ли, думали они, им придется еще сюда попасть.
Городок поднимался в гору. Одноэтажные деревянные домики походили один на другой. Просторные улицы заросли травкой.
Юра и Таня шли, держась за руки. Петя деликатно от них отстал. Таня без устали рассказывала о Бескудникове, о Ярославле, о Тавде.
Лес подступал вплотную к городу. Березки стояли, как невесты, белые, чистые, нарядные.
— Я точно исповедуюсь, — задумчиво произнесла Таня. — Ничего не могу от тебя утаить.
— А я не поп, — обиженно сказал Юра. — Не хочешь — не говори.
— Тебе я не могу не говорить…
Лес возле города ничем не походил на суровую, темную тайгу, солнце било сквозь ветви, везде пушились кусты можжевельника.
Они вступили в заросли жимолости. Высокий кустарник сплошь был усыпан бело-розовыми цветами. Розовая пена лилась до земли. Таня нырнула и спряталась.
— Опаздываем на поезд!
Таня показалась среди цветов:
— Правда?
— Вот и нашел!
Она обхватила ветви, прижалась лицом к цветам. Юра хотел запомнить ее такой навсегда. Светлая, синеглазая, чистая, она действительно казалась каким-то существом не от мира сего.
— До чего красиво, — прошептала она. — Умереть можно среди цветов…
Юре стало страшно, точно она вправду могла умереть среди этих цветов, — такой хрупкой и нежной казалась она в розовой пене жимолости.
Он подошел к ней и, повинуясь безотчетному порыву, осторожно потянул через голову с тоненькой и такой беспомощной шеи шнурок с крестом.
— Зачем? — испуганно спросила Таня.
Он неуверенно подержал в руках шнурок с медным крестиком и повесил на ближнюю ветку.
— А ты знаешь, — сказал он, — что получится из этих цветов к осени?
— Что? — беспечно спросила Таня.
— Волчьи ягоды, — задумчиво сказал Юра. — Эти розовые цветочки превратятся в ядовитые волчьи ягоды.
Этот нежданный-негаданный телефонный звонок раздался в конце июня.
— Юра?!
— Хочу зайти к вам.
Кого угодно мог я ждать в тот день, но только не Юру. Да еще вместе с Таней!
Юра загорел, похудел, как будто даже немножко вытянулся, но, в общем, это был все тот же Юра. Гораздо больше меня интересовала его спутница.
Она подошла ко мне, как к старому знакомому, и первая протянула руку:
— Здравствуйте. Юра рассказывал мне о вас, а вам обо мне, вероятно, еще больше.
Юра принялся рассказывать о злоключениях Тани на Урале…
А она — улыбалась!…
— Ну, как? — поинтересовался я. — С богом покончено?
Таня помедлила.
— Не знаю, — нерешительно протянула она.
И я тут же увидел, как в глазах Юры мелькнула тень тревоги…
Они ушли, а мне почему-то вспомнился рассказ Юры о том, как он бродил с Таней по Тавде. Нет, не похожа она на Варфоломея, она существует сама по себе. Будь я художником, я бы нарисовал ее в зарослях цветущей жимолости…
И опять я подумал: «Что же все-таки толкнуло эту девочку к богу?…»
Сходила в церковь, познакомилась со священником, поиграла в богоискательство и… испугалась возмездия. Плохо было Тане? Конечно, плохо. А гордость не позволяет сказать об этом открыто…
За стеклами шкафов поблескивают корешки книг.
Малейшая вина виновата! «Бери в руки розги и секи. Секи шибче, секи, не смущаясь! Смело пиши всякое лыко в строку…»
Это иронизирует Щедрин.
А вот Достоевский: «Есть такие вещи, которые никогда не возьмешь силою… Вспомните басню — ведь не дождем, не ветром сдернуло плащ с путника, а солнцем…»
Доброты у нас подчас мало, доброжелательности друг к другу. Вот о чем нам надо подумать!
В данном случае никому другому, как Юре, и не дано спасти Таню.
Если он сумеет не напоминать, если сумеет забыть то, что произошло. Тогда и Таня сумеет забыть…
«Вот едет сейчас Юра в метро, — продолжал размышлять я. — В пестрой рубашке, в модных брючках, в узконосых ботиночках. Чистой воды стиляга! Какая-нибудь девица заглядится на него: с таким парнем можно и потанцевать, и посидеть в ресторане. Кто-нибудь из пассажиров постарше пренебрежительно скосит глаза и подумает, что перед ним „продукт времени“.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Конечно, — согласился Венька. — Сперва каша, а потом уже философия.
— Не так просто! Дидро называл идеалистами философов, которые считали, что все в мире существует только в связи с их собственными переживаниями, без меня, мол, и мира не существует.
— Ну и дурни, — сказал Венька. — Какие же это философы, если даже ребенку понятно, что все существует помимо него?
— А ты помолчи, — остановила Лида. — Ты слушай.
Венька обиделся:
— А я что делаю?
— Вот и молчи.
— А сам Дидро считал, что люди — это лишь инструменты, одаренные памятью и способные ощущать и объяснять происходящее. Предположим, говорил он, что фортепьяно обладает способностью помнить и чувствовать. Разве оно не станет повторять мелодии, которые исполнили на его клавишах? Наши чувства и есть не что иное, как клавиши, по которым ударяет природа.
— А что же такое сумасшедшее фортепьяно? — спросила Лида.
— А это когда какое-нибудь чувствующее фортепьяно начинает воображать, будто в нем заключена вся гармония вселенной!
Кулеш кипел, все были голодны, но ребята медлили с ужином, их увлек старинный спор энциклопедиста Дидро с епископом Беркли. Во всяком случае, девушек интересовало, почему Юра назвал Елпидифора сумасшедшим пианино.
— А что сказал Ленин? — еще раз спросила Лида.
— Ленин спрашивал: от вещей мы идем к ощущениям и мыслям или от мыслей и ощущений к вещам? — Юра хорошо помнил это место. — Первой точки зрения держался Энгельс. И вот тех, кто воображает, что он один существует в мире, кто считает себя центром Вселенной, кто, извините, думает, что он пуп земли, — таких людей Ленин называл сумасшедшими фортепьяно!
Таня засмеялась.
— Ты чего? — удивилась Лида.
— Елпидифор — сумасшедшее фортепьяно!
— А ты думаешь, он нормальный? — воскликнул Венька. — Ты сама тоже была не вполне… — Он пальцем повертел у виска.
— Ладно, ладно, — примирительно сказал Петя, — давайте-ка, разумные фортепьяно, поднажмем сейчас на кулеш.
Они перелили кулеш из котелка в миску, и все застучали ложками. Вселенная сияла над ними тысячью звезд. Лес окружал их неразгаданными тайнами. Они многого, многого еще не знали, но то, что мир существует помимо них и вне их, это они знали, как и то, что, пока они существуют в мире, им предстоит непрерывно изменять и совершенствовать этот лучший из всех существующих миров.
ДЕВУШКА В КУСТАХ ЖИМОЛОСТИ
В день отъезда трое москвичей отправились прощаться в лесничество. Лида, Венька, Василий, Перфилов — всем им хотелось пожать руку, поблагодарить, пожелать самого доброго…
Юра с чего начал, тем и кончил — зашел в каморку под лестницей.
Василий обрадовался:
— Ты нужен. С тобой хочет поговорить один человек. Просил разыскать.
— Кто такой?
— Увидишь.
Повел Юру на второй этаж, открыл дверь в чей-то кабинет.
— Заходи.
У окна стоял человек в военной гимнастерке без погон. Юре показалось, что они встречались.
— Здравствуйте!
Ба, охотник! Тот самый, который помешал разговору Юры и его товарищей с сектантами.
Без особого энтузиазма пожал Юра протянутую руку.
— Вы нам чуть всю музыку не испортили, — весело сказал незнакомец. — И зол же я был на вас!
— Не понимаю.
— Для того и пригласил, чтобы объяснить.
Указал на диван, сел рядом:
— Э-эх, вы!
— Что я?
— Кустарь-одиночка.
— Это как понимать?
— Догадываетесь, где я работаю?
— Теперь догадываюсь.
— Лида не сказала?
— Нет.
— Дисциплинированная девушка. Конечно, вы правильно поступили, что искали свою… Кем она вам приходится? Подруга?
— Товарищ.
— Правильно, говорю. Но нам чуть не испортили всю музыку. Мы этими истинно православными христианами давно интересуемся. Знаете, что это за секта?
— Знаю.
— И что же знаете?
— Морочат людям головы. Сбивают с пути неуравновешенных девушек…
— Не только. Тащат людей в прошлое. Враждуют с нашим обществом. Ждут войны…
— А я чем помешал вам?
— Игрой в Шерлока Холмса. Прятаться эти люди умеют, недаром зовутся скрытниками. Не случайно же появился я в лесу и заступился за этих «грибников». Они было взволновались, но, кажется, успокоились. Решили, что спасали вы лишь свою барышню. А что было бы, если бы распался весь их университет? Опять ищи по всему свету! Главный козырь Елисея — создание собственного агитпропа. Сразу сделали бы далеко идущие выводы и ускользнули… Ведь люди людям рознь. Есть верующие, искренне верующие, таких большинство, им надо помогать выбраться из трясины. Но есть деятели другого склада среди их наставников. И опять же не все. Елпидифор, например, тот на самом деле фанатик, всю жизнь провел в тайниках, у него уже давно не все дома. А вот Елисей и еще кое-кто, эти и хитрее и подлее. Пользуются простодушием людей и обделывают свои делишки. Вербуют рабов божьих, а превращают в собственных рабов. Елпидифор-то действительно воображает, что спасает христианские души, а Елисей… Неизвестно еще, чем грозило знакомство с ним вашей Тане!
— Так что же мне надо было делать?
— Обратиться к нам, а не самостийничать.
— Но я не особенно напортил?
— Будем надеяться.
— Теперь-то вы их разоблачите?
— Все в свое время. Не так это, кстати, просто…
— А я не могу быть вам полезен?
— Одну жертву вы спасли, теперь закрепляйте успех. Пока у вашей Тани только порыв, а ее надо сделать сознательной атеисткой…
Собеседник Юры прошелся по комнате, остановился, вдумчиво посмотрел на юношу:
— Вот что, Юра, дам я вам один совет. Если хотите, совет старшего товарища, совет коммуниста. У нас в государстве религия — дело частное. Никому не возбраняется верить хоть в бога, хоть в черта, государство в эти дела не вмешивается. Но для партии религия не частное дело. Ленин говорил, что религия есть один из видов духовного гнета, что людей приводит к религии какая-нибудь беда, нужда, одиночество, и коммунисты не могут безразлично относиться к темноте, в которой оказываются люди вследствие своих религиозных верований. За людей надо бороться, помогать им улучшать свою жизнь и в самом высоком, духовном, и в самом, так сказать, обыденном, житейском, материальном смысле. Все взаимосвязано. Настоящий человек не может быть счастлив, если кто-то рядом несчастен…
Собеседник Юры вдруг перешел на ты, заговорил совсем задушевно.
— Ты комсомолец, и, в общем, доказал, что ты настоящий комсомолец, выволок свою Таню из болота. Но теперь это надо закреплять, закреплять, помочь ей твердо стать на ноги. Ведь все у нее как будто началось с пустяков. Обиделась. Чего-то недопоняла. Пошла помолиться. Может быть, даже наперекор тебе. А тут — умный поп. Все так деликатно, ненавязчиво. А она девица с воображением, и чем дальше в лес, тем больше дров. Поп ее к богу зовет, в небесные сферы, а ей уже мало этого, в лес потянуло. Ну, а лес и есть лес, темнота. Самая доподлинная темнота эта секта. Связи с обществом порваны, документы уничтожают, мол, антихристовы бумажки, от службы в армии уклоняются, прячутся в тайниках, бегут в пустынные места… Попадешь к ним — не захочешь, а одичаешь; а уйти страшно, умеют запугать… — Он даже руку положил на плечо Юре. — И еще. Таня Таней, но не она одна нуждается в помощи. Присматривайся к окружающим: У Тани одна беда, у других другая. Прийти к людям на помощь, вовремя прийти — это и значит быть настоящим коммунистом.
Он пытливо посмотрел на Юру, и тот вдруг почувствовал, сколько у этого человека забот.
— Ведь все, что случилось, это и для тебя должно стать уроком!
— Спасибо.
— Ну, а теперь счастливого вам пути.
На этот раз, прощаясь, Юра пожал руку новому знакомому уже с искренним уважением и еще раз зашел к Василию.
— Ну как?
— Порядок.
И от всего сердца пригласил Василия к себе в гости, в Москву.
До отхода поезда оставалось время, и ребята бродили по Тавде, — вряд ли, думали они, им придется еще сюда попасть.
Городок поднимался в гору. Одноэтажные деревянные домики походили один на другой. Просторные улицы заросли травкой.
Юра и Таня шли, держась за руки. Петя деликатно от них отстал. Таня без устали рассказывала о Бескудникове, о Ярославле, о Тавде.
Лес подступал вплотную к городу. Березки стояли, как невесты, белые, чистые, нарядные.
— Я точно исповедуюсь, — задумчиво произнесла Таня. — Ничего не могу от тебя утаить.
— А я не поп, — обиженно сказал Юра. — Не хочешь — не говори.
— Тебе я не могу не говорить…
Лес возле города ничем не походил на суровую, темную тайгу, солнце било сквозь ветви, везде пушились кусты можжевельника.
Они вступили в заросли жимолости. Высокий кустарник сплошь был усыпан бело-розовыми цветами. Розовая пена лилась до земли. Таня нырнула и спряталась.
— Опаздываем на поезд!
Таня показалась среди цветов:
— Правда?
— Вот и нашел!
Она обхватила ветви, прижалась лицом к цветам. Юра хотел запомнить ее такой навсегда. Светлая, синеглазая, чистая, она действительно казалась каким-то существом не от мира сего.
— До чего красиво, — прошептала она. — Умереть можно среди цветов…
Юре стало страшно, точно она вправду могла умереть среди этих цветов, — такой хрупкой и нежной казалась она в розовой пене жимолости.
Он подошел к ней и, повинуясь безотчетному порыву, осторожно потянул через голову с тоненькой и такой беспомощной шеи шнурок с крестом.
— Зачем? — испуганно спросила Таня.
Он неуверенно подержал в руках шнурок с медным крестиком и повесил на ближнюю ветку.
— А ты знаешь, — сказал он, — что получится из этих цветов к осени?
— Что? — беспечно спросила Таня.
— Волчьи ягоды, — задумчиво сказал Юра. — Эти розовые цветочки превратятся в ядовитые волчьи ягоды.
Этот нежданный-негаданный телефонный звонок раздался в конце июня.
— Юра?!
— Хочу зайти к вам.
Кого угодно мог я ждать в тот день, но только не Юру. Да еще вместе с Таней!
Юра загорел, похудел, как будто даже немножко вытянулся, но, в общем, это был все тот же Юра. Гораздо больше меня интересовала его спутница.
Она подошла ко мне, как к старому знакомому, и первая протянула руку:
— Здравствуйте. Юра рассказывал мне о вас, а вам обо мне, вероятно, еще больше.
Юра принялся рассказывать о злоключениях Тани на Урале…
А она — улыбалась!…
— Ну, как? — поинтересовался я. — С богом покончено?
Таня помедлила.
— Не знаю, — нерешительно протянула она.
И я тут же увидел, как в глазах Юры мелькнула тень тревоги…
Они ушли, а мне почему-то вспомнился рассказ Юры о том, как он бродил с Таней по Тавде. Нет, не похожа она на Варфоломея, она существует сама по себе. Будь я художником, я бы нарисовал ее в зарослях цветущей жимолости…
И опять я подумал: «Что же все-таки толкнуло эту девочку к богу?…»
Сходила в церковь, познакомилась со священником, поиграла в богоискательство и… испугалась возмездия. Плохо было Тане? Конечно, плохо. А гордость не позволяет сказать об этом открыто…
За стеклами шкафов поблескивают корешки книг.
Малейшая вина виновата! «Бери в руки розги и секи. Секи шибче, секи, не смущаясь! Смело пиши всякое лыко в строку…»
Это иронизирует Щедрин.
А вот Достоевский: «Есть такие вещи, которые никогда не возьмешь силою… Вспомните басню — ведь не дождем, не ветром сдернуло плащ с путника, а солнцем…»
Доброты у нас подчас мало, доброжелательности друг к другу. Вот о чем нам надо подумать!
В данном случае никому другому, как Юре, и не дано спасти Таню.
Если он сумеет не напоминать, если сумеет забыть то, что произошло. Тогда и Таня сумеет забыть…
«Вот едет сейчас Юра в метро, — продолжал размышлять я. — В пестрой рубашке, в модных брючках, в узконосых ботиночках. Чистой воды стиляга! Какая-нибудь девица заглядится на него: с таким парнем можно и потанцевать, и посидеть в ресторане. Кто-нибудь из пассажиров постарше пренебрежительно скосит глаза и подумает, что перед ним „продукт времени“.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26