Потом подтянулся СОБР и для начала вынес железную дверь в квартире этажом ниже.
Вместе с куском несущей стены.
Разумеется, сей печальный инцидент случился в силу элементарной ошибки, а не из-за тупости бойцов…
К тому же, по причине важности мероприятия использовалась взрывчатка. Причем пластида не пожалели, заложив в дверную коробку колбаску граммов на триста.
Дом вздрогнул, с потолков посыпался мел и все перекрытия просели сантиметров на десять.
— Руки в гору! — заорали одетые в камуфляж бойцы, и наставили автоматы на голого волосатого хачика лет сорока и длинноногую пухлощекую блондинку, с которой дитя гор только-только собрался слиться в экстазе всего за пятьдесят долларов. — Лежать! Работает СОБР!
— Ой, мальчики! Вы к нам? — радостно спросила блондинка.
— Она сказала, что ей уже есть восемнадцать! — успел выкрикнуть гость из Закавказья и огреб прикладом автомата по выдающемуся во всех отношениях носу и сапогами в иные части организма.
Однако до смерти хачика не запинали.
Так, лишь для вразумления, разминки и дабы отбить охоту спать с белыми женщинами.
Умные собровцы быстро, всего за пятнадцать минут, сориентировались в происходящем, еще раз уточнили у своего руководства адрес, бросили потерявшего остатки сознания носатого торговца хурмой на разгромленной кухне и кинулись на выход.
Чтобы не повторяться, бойцы изменили тактику штурма, пошли по веревкам с крыши и бодро ворвались в жилище Курицына-младшего через окна, забросав комнаты гранатами со слезоточивым газом. Тем самым они, однако, только усилили мучения избитого и связанного родственника начальника ГУВД, ибо к этому моменту силы у Виригина давно закончились, он уже с полчаса мирно спал под включенным теплым душем в ванной и на «Черемуху» не реагировал…
Не прошло и суток с момента выноса бесчувственной тушки Макса из квартиры брата Мусорбаши и начала служебного расследования, организованного «Едрён батончиком» по горячим следам, как отличился Любимов.
ГЛАВА 3
У МУСОРОВ ТАКАЯ ДОЛЯ — ИМ НЕ ПРОЖИТЬ БЕЗ АЛКОГОЛЯ…
В детстве оперативник-"убойщик" Жора Любимов был евреем, носил фамилию Горелик и портфель Жене Богданову — самому толстому и сильному мальчику в классе, безуспешно терзал скрипку в музыкальной школе и мечтал о том, как они с мамой уедут к перебравшейся в Хайфу тете Циле.
Будут кушать апельсины, ходить по субботам в синагогу и готовить фаршированную курочку по вырезанному из газеты рецепту Голды Меир .
Но время шло, а документы на выезд так и не появлялись.
Циля Бушман, в девичестве Коган, не спешила сажать себе на шею ленивых и прожорливых питерских родственников, всячески оттягивала момент оформления приглашения, а спустя пару лет и вовсе пропала, переехав из Хайфы в Тель-Авив и «позабыв» оставить кузине Саре свой новый адрес…
Мадам Горелик за время учебы отпрыска в школе и театральном институте сменила трех мужей, если не считать изгнанного из семьи биологического папаню Жоры, исчезнувшего в неизвестном направлении, когда кучерявому мальчугану было всего два года, и наградила сына фамилией второго по счету супруга, заодно посоветовав ему записаться гоем при получении паспорта. Что экс-Горелик, ставший Любимовым, и сделал.
Третий муж Жориной мамы оказался весьма перспективным спекулянтом, жутким пройдохой и они через Рим эмигрировали в США, пообещав студенту четвертого курса Любимову, что заберут его к себе сразу же, как только тот закончит институт.
Правда, к этому моменту Жоре было, в принципе, всё равно, уедет он в Америку или нет.
Получив паспорт, где в графе «национальность» значилось «русский», Любимов на себе ощутил всю глубину и правоту философского принципа «Бытие определяет сознание».
«Русскому» Жоре очень понравилось безбоязненно кушать копченое свиное сало, пить в подвале портвейн с новообретенными друзьями, орать «жидовская морда» в лицо любому встретившемуся на пути их компании очкастому интеллигенту, писать разные словосочетания на заборах, махаться с такими же, как он, гопниками на дискотеках, прогуливать занятия в институте, играть на расстроенной гитаре и орать песни «под Высоцкого» на заплеванной лестнице, и курить дрянную анашу с отсидевшими в зоне корешами. В общем и целом — чувствовать себя членом великой славянской общности.
Таким образом, под влиянием внешних обстоятельств и "правильного пятого пункта", примерный юноша из хорошей еврейской семьи всего за два года превратился в законченного алкоголика, придурка и юдофоба…
В Америке новый супруг Сары Горелик получил для себя и жены вид на жительство, и принялся ковать большое капиталистическое счастье на нью-йоркской фондовой бирже, но через месяц был случайно застрелен прямо перед ее парадным входом в ходе разборки между двумя конкурирующими гарлемскими бандами гаитянских наркоторговцев.
Жорина мама немного погоревала, позвонила сыночку, услышала его пьяное бормотание, перемежающееся антисемитскими лозунгами, обиделась и вышла замуж уже в пятый раз.
Теперь — за кантора синагоги на Лонг-Айленде.
Юдофоб Любимов возмутился, получив сообщение об очередном избраннике мамули, продал оставшуюся от нее двухкомнатную квартиру и ушел в трехмесячный запой, окончившийся его распределением в театр имени Ленинградского Комсомола, ставшим после перестройки «Балтийским гномом».
На подмостках Жора не блистал.
Он служил "штанами" и перебивался с "советского баночного" на вермут "Два мента" и "плодово-выгодное", пока, наконец, ему не улыбнулась удача и его не пригласили выступить в роли конферансье на праздновании дня милиции во Дворце Культуры имени Дзержинского.
В разгар фуршета, последовавшего сразу за концертом, Любимов помог подняться с пола какому-то замызганному мужику в штатском костюме, выпил с ним на брудершафт, облобызался и получил от новоприобретенного «друга» шутливое предложение послужить Родине в качестве сотрудника уголовного розыска.
— Будешь как сыр в масле кататься!.. Обещаю! — бессвязно кричал мужик. — Да у нас!.. Да мы их знаешь как?!.. — кого «их», собеседник не уточнял. — Ого-го!.. Милиционер — это звучит гордо!.. Вот ты кто такой?..
— Актер! — самозабвенно врал Любимов. — Настоящий! Гамлета играю!
— Гамлет — это фигня!.. А можешь стать сотрудником органов! Понимаешь?.. С большой буквы сотрудником!.. Ты — и в органах! Прикинь, а?.. Причем во внутренних!.. Это ж красота!.. Вылез, арестовал, кого надо, и обратно… во внутренние органы!..
Бухой в сосиску и хохочущий от показавшейся ему удачной шутки Жора тут же написал заявление с просьбой принять его на работу в УР, не менее наклюкавшийся мужик с веселым ржаньем завизировал бумагу, сунул ее стоявшему неподалеку навытяжку какому-то генерал-лейтенанту и опять упал…
На следующее утро похмельный актер очнулся в кабинете на втором этаже Литейного, 4 в обнимку с бронзовым бюстом тогдашнего Генерального секретаря КПСС и страшно гудящей головой.
Рядом в застегнутых на все пуговицы рубашке со сбившимся насторону галстуком и в пиджаке, но при этом — в линялых семейных сатиновых трусах, сидел давешний собутыльник, оказавшийся первым заместителем министра внутренних дел, и тупо рассматривал новенькие удостоверение лейтенанта милиции и табельный «макаров» в заводской смазке, принесенные не в меру исполнительными подчиненными. Идиоты-подчиненные успели за ночь оформить все документы, вытащить из постели директора Ленкома, заставить того составить и подписать приказ об увольнении Любимова «в связи с переходом на другую работу», и поставили в трудовую книжку Жоры две печати: одну, закрывающую его актерскую карьеру, — в театре, другую, открывающую блестящие перспективы на правоохранительной ниве, — в отделе кадров ленинградского ГУВД.
Отступать было поздно.
Причем всем.
В те далекие времена завизированное заместителем министра заявление гражданина с просьбой принять его на службу «в ряды» имело непреложную силу первого закона Ньютона, а крутить бюрократическую машину назад означало подставить и высокого госчиновника, и всё руководство ленинградской милиции. Последствия же для попытавшегося бы возмутиться Жоры наступили бы весьма печальные, вплоть до отправки новоиспеченного лейтенанта в психушку.
Так второсортный и сильно пьющий лицедей Любимов, в девичестве — Горелик, неожиданно для себя стал ментом.
* * *
Последним смутным воспоминанием Жоры о проведенном в компании коллег вечере было хоровое исполнение матерных частушек с дежурным по питерскому ГУВД в качестве солиста и с Любимовым в качестве дирижера.
Во всяком случае, до того момента, пока майор не навернулся с табуретки.
Шишка на лбу и «дирижерская палочка» — вилка с наколотым на нее куском жирной селедки, найденная впоследствии во внутреннем кармане пиджака, — являлись тому доказательствами…
Любимов приоткрыл левый глаз и пошарил руками вокруг себя.
Было светло и холодно.
Жора с трудом приподнял правое веко, уперся руками в нечто прямоугольное, оторвал голову от какой-то плоской, твердой и шершавой поверхности, и огляделся.
Взору заслуженного опера открылись голые бетонные стены недостроенного дома, куда его непонятным образом занесло ночью. А, судя по пронизывающему ветру и расположенной примерно на одном уровне с местоположением оперативника кабинки оператора подъемного крана, Жора заседал еще и на одном из верхних этажей.
Любимов посмотрел прямо перед собой, ощупал под собой сиденье шатавшегося стула, убедился, что оно сухое, облегченно вздохнул и опустил глаза.
С иллюстрации в газете «Невское семя», на которой были разложены замерзшие остатки скудной закуски — вскрытая полупустая банка кильки в томате, два обгрызенных леденца и половинка бублика с маком, — на майора сурово смотрело знакомое горбоносое лицо с черной повязкой на левом глазу.
— У-у, Черт Одноглазый .., — юдофоб Любимов узнал человека на фото, ему снова поплохело, он рухнул ничком с трехногого стула и стукнулся многострадальным лбом о служивший банкетным столом пустой ящик.
Придя в себя минут через пять, опер огляделся повнимательнее и заметил те детали, что ускользнули от его пытливых глаз ранее.
Например, из-под листа толя, валявшегося возле деревянного стола-ящика, торчали худые ноги, обутые в стоптанные и перемазанные застывшим цементным раствором кирзовые сапоги размера эдак сорок девятого.
Жора несколько минут тупо рассматривал конечности неизвестного, потом откинул толь, вгляделся в небритое незнакомое лицо, скользнул расфокусированным взором по оранжевому комбинезону со множеством карманов, в который был облачен оказавшийся отнюдь не гигантом хлипкий мужичок, и ничего из событий минувшей ночи так и не вспомнил.
Однако рассиживать Любимову было недосуг, организм требовал срочной поправки здоровья путем поглощения литра, а лучше — двух или трех, пива, и потому майор снова прикрыл незнакомца толем, встал и, пошатываясь, двинулся вниз по лестнице без перил.
Где-то на середине спуска, в районе седьмого-восьмого этажа, оперативник не удержал равновесие, его качнуло в сторону узкого пролета, он запнулся о выступавшую из бетона арматуру, заколотил руками в воздухе в тщетной попытке за что-нибудь схватиться и полетел к земле, обреченно перебирая в памяти знаменательные даты своей жизни и прикидывая, кто из сослуживцев придет на его похороны.
Додумать сию фаталистичную мысль Жоре не удалось.
Полет майора завершился в куче джутовых мешков, спружинивших как самый настоящий батут и отшвырнувших оперативника вверх и вбок, в результате чего Любимов упал аккурат напротив пустого дверного проема, за которым расстилался заснеженный пустырь, и отключился.
Чудом избежавший смерти опер пришел в себя, немного полежал на холодном бетоне, потом сел, нащупал в кармане пачку «Космоса» и зажигалку, и закурил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40