Это была Дашка, местная поблядушка. Она прибежала на балкон, надеясь, что из командиров будет там кто-нибудь один, но ее ждало разочарование, каковое, впрочем, было недолгим.
— Ты, Сеня, внизу распорядись, — сказал Комар. — А я еще покурю.
Но курить он не стал, а взял Дашку за руку и свернул в барскую спальню, где из мебели остался только огромный диван (мужики вытащить не смогли). Все приходилось делать на ощупь — в доме было темно, освещалась лишь гостиная на первом этаже, где гулял комбед…
* * *
— Кулацкие списки составляет в нашем селе Филька Комар — грамотей великий. Раньше Фильку водкой поил — бедняк, раньше Фильку со двора гнал в шею — кулак. Полсела чохом в кулаках оказалось. Кстати, и я в этой бумажке… Два пуда зерна вывез.
— Хороши дела, — покачал головой Назаров.
— Да это еще цветочки. Пшеничка-то от нас уехала. А Слепак и Комаров остались. Усадьба барская уцелела — так они всем своим комбедом там засели. И нашей голоты туда немало потянулось, и из соседних деревень понабежало. Назвали себя Красной гвардией — один дед, что в гвардии служил, вслед им плевался. Ночью гуляют, а днем в округе порядки наводят…
За окном злобно взлаял Волчок.
— Видать, они пожаловали, — сказал Степан. — В такую пору больше некому.
— Цыц, чертов сын! — раздалось во дворе. — Зашибу!
Волчок продолжал лаять, но уже потише. Похоже, зашибли.
Через пару секунд дверь открылась. На пороге стояли двое гостей: Колька Савельев да Витька Топоров, один в шинельке, другой — в пальтишке, и оба — с красными повязками на рукаве. Лариса ойкнула и успела скрыться в соседней комнате. Гости старались держаться браво, но чувствовалось — это им не так и просто. Они и в патруль-то пошли, чтобы немножко в голове посветлело после дурного первача недавней выгонки.
— Здорово, соседи, — пробормотал Колька. Он снял картуз, и пальцы его правой руки на секунду сложились, будто для крестного знамения, но он смущенно взглянул на Топорова, после чего опустил руку. А Витька и не подумал сдернуть фуражку. Комбедовцы вошли в горницу.
Реакция сидящих была разной. Немало выпивший Степан посмотрел на них зло. Тимоха испуганно икнул. А Никита Палыч только усмехнулся:
— Здорово, обходчики. Сколько за вечер контры настреляли?
— Контра нас боится, — сказал Топор. — Контра боится, трудовой народ — отдыхает. Кто спит, кто праздник празднует. Мы и заглянули на огонек да на стаканный стук. А заодно хотим узнать — какая такая радость соседям привалила…
Но Колька, приглядевшись внимательней к сидящим за столом, рявкнул пьяным баском:
— Да никак Назаров? Вот какая для радости причина. Здравствуйте, Федор Иванович.
— Здорово, — ответил Назаров.
— Поздновато ты, Федя, вернулся, — сказал Виктор Топоров. — У тебя, глядишь, вчера война кончилась, а у нас уже два месяца своя идет.
— Для меня любая закончилась. Надоело.
— А за трудовой народ в родном краю ты еще не воевал. Ладно, может, еще надумаешь. У нас войско веселое. Ни чинов, ни чищеных сапог, командира сами выбираем. Нравится — командир, не нравится — все руки подняли и коленом под зад.
— Да что вы все про сапоги да командиров, садитесь за стол, — торопливо сказала старуха. Колька благодарно икнул и сел на лавку. Следом за ним плюхнулся Топор, поставив винтовку между колен. Только тут он увидел Тимоху.
— И ты здесь? Скажи-ка еще один стишок, который от учителя-контрика узнал.
Тимоха сделал вид, что до того пьян — не ответить.
— Не боись. Ты, главное, на улице не ори, а под крышей — что хочешь. Лишь бы хозяева разрешили.
После этого он взял бутыль, в которой еще оставалось около трети содержимого, плеснул самогон в две ближайшие емкости и поискал взором стакан Назарова.
— Надо с тобой выпить, Федька. За счастливое возвращение да за нашу власть. Куда тебе плеснуть?
— Я на сегодня уже свою норму отпил, — ответил Назаров.
— Странное дело, человека четыре года не видел, а как вернулся, так не выпить.
— Сказал же, на сегодня — отпил.
— Ну, это непорядок. Я не просто Виктор Топоров, я теперь народная власть. Ты выпить обязан.
— Да ну?
— Нет, ты правду скажи. Брезгуешь мной? — уже сурово и без шутливости спросил Витька.
— Правду сказать или соврать? — ответил Назаров.
— Правду, правду! — азартно крикнул Витька Топор, чуть ли не ложась грудью на стол. — Правду скажи!
— Отчего не сказать. Брезгую.
— Ах вот как! — Топоров приподнял винтовку и хлопнул прикладом об пол, но тут же успокоился, видимо, что-то придумав.
— Хорошо же, Коля, нас с тобой здесь приветили. С благородиями на фронте, небось, шимпанское пили, а со своим братом-мужиком уже зазорно.
— Непонятливый ты, — грустно качнул головой Назаров.
— Нет, это ты непонятливый. А я все уже понимаю. Меня правильные люди на ум наставили. Впрочем, а с кем это я говорю? — Витька взглянул на Федора, стараясь изобразить на своем лице непонимание, что ему, кстати, удалось. — Вот старая карга — этому дому хозяюшка. Вот Никита-хозяин, вот Степан-одноног, вот Тимоха-дурак. Народ хоть и темный, но мне знакомый. А это что за брезгливый мужик напротив сидит?
В комнате стало тихо.
— Я тебя спрашиваю, гражданин, — с упором на последнее слово сказал Топоров. — Кто ты?
— Не дури, Витя, — встрял в разговор Степан. — Ты же Федора Назарова не раз у нас видел.
— Это для тебя он Федя-соседя. А я — боец сельской Красной гвардии. Мне документ подавай, а не Федю.
— Ты что себе в чужом доме позволяешь? — не выдержал Степан и приподнялся, опираясь на костыль. Виктор Топоров проворно соскочил с лавки, прыгнул назад и вскинул винтовку, наведя на сидящих. Колька еще раз икнул и тоже встал, поднимая винтовку.
— А ну-ка сядь, Степан Алексеич. — Палец Витьки лежал на спусковом крючке, а в хмельных глазах читалось, что надавит он его без колебаний. — Сядь и не маши липовой ногой. Я и не в такие дома захаживал. Тоже, бывало, кричали на меня и махали чем попало. Потом в ножки кланялись: хоть жизнь оставь, Виктор Михайлович, не губи, сердешный.
— Ну как, — Витька снова посмотрел на Назарова. — Есть документ? Али нам самим в твоих карманах порыться?
Степан взглянул на солдата и удивился внезапно произошедшей перемене. Будто и не пил Федор Назаров в этот вечер. Смотрел он вокруг внимательно и весело, просто радовался жизни. Так счастлив утомившийся от безделья батрак, которому наконец-то предложили легкую и доходную работу.
— Документ есть, — и Федор протянул Витьке Топору паспорт. Тот взял документ, открыл и начал вглядываться, будто страницы были исписаны китайскими иероглифами. На его морде появилась подлая усмешка.
— Я же, братцы, неграмотный. Рад был бы прочесть, так не могу. Нет, точно в Усадьбу идти придется.
— Витька, — чуть не крикнул Никита Палыч, — ты же три года в школу к Карлу Леопольдовичу отходил!
— Карла Леопольдовича трудовой народ контрой признал. Значит, уроки его — не уроки. Колька тоже неграмотный. Правда, Колька? Посторонним грамотеям я довериться права не имею. Значит, в Усадьбу нам путь-дорожка. Надевай шинель, Назаров. Ты не смотри, что тепло во дворе: до утра все равно не допросим, а на полу в подвале — прохладненько. Ты же, хозяюшка, не забудь лукошко с провизией собрать. А то, сама знаешь, как иногда случается. Попал человек, да и подзадержался на неделю-другую.
Степан открыл рот, чтобы сказать Витьке Топору, что он думает, но Федор быстро взглянул на приятеля, и тот промолчал.
— Может, повременим? — сказал Витька. — Может, Назаров все же выпьет с нами.
— Да ты еще и глухой, — с неподдельным сожалением сказал Назаров. — Ну сказал я же тебе — брезгую.
— Тогда одевайся поскорей. Дивлюсь я на тебя, Назаров. Человеку на войне умнеть положено, а ты дураком вернулся. Ну как знаешь. Пошли. Не спи, Колька. Становись сзади и двигай.
Колька икнул в знак того, что понял приказ, повесил винтовку на плечо (она болталась, как деревянная игрушка у мальца Климки) и, пошатываясь, пошел к выходу. Перед ним шел Назаров, а возглавлял процессию Витька Топор.
В сенях Назаров на секунду задержался, нащупал в полутьме фуражку, снял с гвоздя и вышел на улицу вместе с конвоирами. Однако теперь походный ордер изменился: Колька шел по-прежнему сзади, а Витька Топор тоже сзади, но чуть в стороне — крыльцо было достаточно широким. Из окна во двор падал тусклый отблеск керосиновой лампы. Самого крыльца он не касался, поэтому все трое на ступеньки вступили осторожно: не упасть бы.
А потом на крыльце завертелась какая-то невообразимая карусель. Стоявшая у двери метла внезапно оказалась в руках товарища Назарова и пошла выписывать круги и восьмерки. Колька и Витька так и не поняли, что же с ними произошло, отчего они попадали с ног, и что же их так больно ударило, и почему они так и не успели ни разу стрельнуть.
Не глядя на стонущего и катающегося по крыльцу Кольку, Назаров подошел к Витьке и поднял его за шкирку. Если у Кольки была всего одна винтовка, то его начальник отправился в патруль вооружившись как следует. Назаров снял с Витькиного пояса трофейную германскую лимонку, а из кармана пальто вытащил револьвер.
— Ну что, будем еще паспорта читать? — ласково спросил Назаров. — Чего молчишь, Витенька? Старший, чай, спрашивает. Еще какие документы читать будешь или так признаешь?
— Назаров ты, — сказал пришедший в себя Витька Топор. За одну минуту он осунулся, погрустнел, и причиной этому была не шишка на лбу, а потеря оружия. Не чувствовал он себя без винтовки человеком. Колька ничего не сказал — он был по-прежнему неразговорчив, только хватал себя за побитое место, пытаясь определить: висит ли там хоть чего-нибудь. Вышедший на крыльцо Никита Павлович склонился над ним.
— Да я это, я и никто другой, — наставительно произнес Назаров. — Никто в этом не сомневается, и ты не моги.
«Я и сам в этом уже нисколько не сомневаюсь», — добавил про себя вернувшийся с войны солдат.
— Слушай, Колюша, ты уж не горюй, что так все обернулось, — успокаивал Никита Павлович ушибленного комбедовца. — Если бы ты невзначай из ружья пальнул, еще хуже бы вышло. И на Федора Ивановича не сердись. А как в Усадьбу вернетесь — скажи: вышли за околицу, увидели костер. Хотели подкрасться, а там — засада. Ружья отобрали да по шее надавали. Если вы Слепаку правду скажете, что Назаров вас двоих с ружьями голыми руками скрутил, так вам самим в подвале до Духова дня сидеть. Ну, не сердишься? Хорошо. Умница. Сейчас я тебе рассольчика принесу. И головушка пройдет, и прочее. И не бойся. Дедушку моего Сергея Никанорыча, Царствие ему Небесное, однажды жеребец тоже в мудя задней ногой отбрыкнул. И ничего, я-то потом родился. А жеребчик с той поры охромел.
Через минуту в темноте скрылись две фигуры, поддерживающие друг друга. Так уходят с обильного застолья, когда радушные хозяева не пожалели ни выпивки, ни закуски.
* * *
За столом сидела та же компания. Лариса, вышедшая из своего чулана, слегка дрожала, поэтому Фекла Ивановна ее успокаивала.
— А во дворе-то холодновато, — сказал Назаров. — Надо бы еще налить. Я одно не понимаю — как народ в Зимино такую дрянь терпит?
— А что делать? — развел руками Никита Павлович. — Так и живем — между бандой и комбедом. Козин то и дело записки нам шлет: кто, мол, землицу мою распашет — ляжет в нее вместо навоза. А у меня, Федя, в Филаретовой чаще береза лежит, бревен двадцать в феврале нарубил. В доме дрова скоро кончатся, а березу не вывезешь. Еще отберут лошадь с телегой, как жить потом? Слушай, Федя, может, ты бы съездил завтра? Тебя-то они забоятся. Возьми Тимоху.
— Я, Никита Палыч, домой тороплюсь.
— Встанешь пораньше, быстро обернешься и домой пойдешь. Мне скоро придется плетнем топить.
— Ладно, утром посмотрим.
Разговор стих. Фекла Ивановна открыла дверь. Откуда-то донесся дребезжащий, механический голосишко «О баядерра».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60