— заорала, потому что, действительно, было больно, и очень.
Он шумно задышал, видно, принюхиваясь, и подивился врастяжку:
— Не Валька? Не? А кто ж? Запашок не нашенский… Новенькая какая?
Щелкнул зажигалкой. Я увидела в её свете крупное тяжелое лицо в бороде, усах, с проломленным когда-то кривым носом. Рука, державшая зажигалку, была изукрашена грязно-синей татуировкой до самых ногтей, окаймленных «трауром» сантиметра в три. «Бомж» смотрел на меня с тем живым, удивленным интересом, с каким ребенок разглядывает в зоопарке впервые увиденного, положим, пингвина. И я опять должна была подорваться на мине собственного невежества. Мне-то чудилось, что раз ушла от настоящих подлецов «в законе», меня, испытавшую столько мук, никто теперь не посмеет обидеть. К тому же, я как-то была уверена, что уж что-то, но с «бомжом» заниматься «любовью» мне не выпадет никогда ни за что. Ну просто не могло этого быть, потому что не могло этого быть никогда!
Мужик между тем включил электрический фонарь, наставил свет прямо мне в лицо, осклабился, демонстрируя полубеззубый рот, полюбопытствовал игриво:
— Давно, небось, не е… Счас положение исправим. Будет тебе и белка, и свисток. С утра я в самой силе.
Рукастый, он разом подгреб меня под себя, обдал смрадом гниющего рта, рванул с меня трусишки…
И тут со мной случилось… В меня, видимо, как говаривалось в старину, вселился бес. Я дико не то завизжала, не то зарычала и всеми своими десятью скорпионьими когтями вцепилась в лицо насильника, а когда он, застигнутый врасплох, отдернулся, оседая на зад, ногой саданула его в самое уязвимое место… И это, вероятно, от его истинно мужского воя посыпалась конструкция, означавшая крышу над берлогой…
Как уж я выбралась из-под обломков — не знаю, но ярость моя, перемешанная со слезами, гнала меня все дальше и дальше от «бомжовых» притязаний. В какой-то момент я, страшась его ответного гнева, словно бы не бежала, а летела над землей… и вылетела, пробежав леском, на широкое шоссе.
Однако не рискнула, ввиду всего случившегося, торчать на нем свечкой, а, перебежав шоссе, заскочила в кустарник и пошла, пошла, пошла… И, лишь пройдя километра три, засветилась у обочины с поднятой рукой. Конечно же, рассчитывала, что меня, девушку, явно истерзанную, побывавшую в переделке, — возьмет пусть не первая же легковушка, но третья уж точно. Но проехало семь машин разных пород и расцветок, но ни одна даже не притормозила. Я заплакала… Увы, увы… Хотя лощеный журнал для потенциальных суперженщин «Космополитен» настоятельно рекомендует: мол, перед тем, как прибегнуть к слезам, надо быть уверенной, что они призведлут нужный эффект, то есть хорошо знать того, кого хочешь разжалобить… Но знала ли я их?
Машина остановилась передо мной, когда я уже опустила руку, голову и хвост. Белый «жигуленок», а в нем — женщина. Я без звука забралась на заднее сиденье и — выключилась. Был ли это сон или провал во тьму абсолютной усталости, сродни одури, — не знаю. Но судьбе захотелось распорядиться так, чтобы я пришла в себя не где-нибудь, а в больнице. Сердобольная женщина оказалась врачом.
Все, что стряслось со мной, как потом я вычислила, за три дня, превратило мое тело в раскаленную биомассу. Высокая температура выкинула меня из сообщения человеков разумных. Я бредила, как мне потом рассказали, повторяя одни и те же слова — «вороны»… «крысы»… «дайте автомат»…
Очнулась в тишине душистого вечера. Запах шел от огромного, лохматого букета жасмина, что стоял поблизости на тумбочке. Ме захотелось потрогать прохладный белый цветок. Но рука поднялась с трудом. И тотчас опустилась.
— Ничего, ничего. Все самое плохое позади, — услыхала я голос. Сдвинула зрачки в ту сторону, потом медленно повернула голову.
Постороннее мужское лицо нависло над моим… Постороннее, но с веселым, знакомым блеском в карих глазах.
— Михаил… ты, что ли? Ты же должен быть в Таджикистане, — прошелестел мой голос.
— Много где я побывал! — ответил знакомый бас. — В том числе и в Таджикистане…
— А как ты узнал, что я… Может быть, ты знаешь, как мои… мама… Митька… Маринка с Олежкой…
— Не волнуйся. Живы-здоровы. — Он положил свою лапищу мне на голову и нежно, проникновенно оскорбил: — Безумная! Куда влезла! На одном энтузиазме!
— А ты сам? Твой Таджикистан… Или не признаешь равноправия? В Америке тебя бы феминистки побили туфлями с острым каблуком… Обязательно.
— Оч-чень хорошо! Раз юмор вернулся — девушке жить суждено! — заключил он и потискал мою вялую руку в своей. — Тебе привет от Токарева Николая Федоровича.
Я закрыла глаза. Чтоб пережить момент. У меня опять, пусть ненадолго, но смешалось все в один ком: Михаил, «бомж», Токарев, Интеллектуал-допросчик из комфортабельного подвала, неведомо где расположенного… Даже в животе похолодело: «Они что ж, все заодно?!»
— Где же он… Токарев? — спросила с налетом злой насмешки, а в действительности еле молвила, полузадушенная испугом.
— В госпитале. В него стреляли. Три пули укусили. Одна в голову. Ему всевышний помог. Ни одна, как говорят врачи, не задела жизненно важные центры.
— А я-то думала…
— Убежден: много у тебя накопилось мусорных мыслей. Ты ведь рассчитывала, что как только встретишься с Токаревым — все как по маслу… Верно говорю?
— Верно. В чем же мой просчет?
— За тобой уже следили. Для них не был секретом и номер машины Токарева. Как и его возможности, связи.
— Значит, его из-за меня?
— Не бери в голову. У них с ним старые счеты. Старик им сильно мешал. Продажные шкуры снабжают их информацией с пылу-жару — вот в чем беда. Думаешь — свой в доску, а он автомат наизготовку и по тебе от бедра веером.
— Как интересно… как интересно-то… А можно узнать, кто… кто ты сам? Я ведь думала, ты просто…
— Фотограф? Любитель жучков, паучков, бабочек?
— Естественно. Ты в каком звании-то? Майор?
— Обижаешь, подружка. Бери выше — адмирал всех морей и океанов, включая Памир. Почему замолчала?
Я не спускала с него глаз:
— Потому что отучилась с некоторых пор верить на слово. Ваши документы!
Михаил посмотрел на меня с печалью жалости, сунул руку в карман пиджака, вынул книжечку темно-бордового цвета, развернул и держал так перед моими глазами, пока я не сказала:
— Почему только раз позвонил? Я ждала.
— Потому, чудо заморское, что не было у меня возможностей. Глянь, как хожу.
Михаил встал, направился к двери, припадая на правую ногу.
— Что это?
— А пулька нечаянная. Сама ж знаешь, в Таджикистане этих нечаянных пулек что пчел в улье. Ты, Татьяна, расположена рассказать, где побывала, что повидала? Не мне, я хохотун большой, а очень серьезному человеку?
— Молодому и красивому?
— Есть и такие. Подберем!
— Из тех, кто, «не считаясь с опасностью», «с осунувшимися лицами и воспаленными глазами»?
— Точно. Еще есть вопросы по существу?
— Есть, — я поглядела в зарешеченное окно, на дверь, на потолок, изучила попутно стены, притянула к себе поближе Михаила за лацкан серого, явно парадного пиджака — и произнесла, наконец, то самое, рисковое, потаенное слово, залежавшееся где-то глубоко в печенках-селезенках:
— Наркотики? Они?
Он рассмеялся, закинув вверх каштаново-пегую бороду:
— Дошло, наконец!
— Нет, я давно стала подозревать…
— Не ври, ты все больше охала-ахала по поводу старух, как их обирают после смерти. Тебе эти моменты расстраивали душу… Ничего не скажешь — лихо, талантливо работала банда, что мужички, что бабеночки.
Тут уж лежать я не могла. Села в постели. Михаил подсуетился, торчком поставил подушку мне под спину.
— Ишь как разрезвилась! А все почему? А все потому, что женское жгучее любопытство есть первая и основополагающая черта слабого пола! Не сдвигай сурово брови. Есть утешение. Ювенал сказал: «Никогда не привести столь искусных и постыдных примеров. Чтобы не осталось ещё худших», А Вергилий…
— Михаил! — страшным голосом позвала я. — Так ты знаешь того… интеллектуала, который цитировал мне Вергилия, Платона?.. Где он? Кто он? Или это был ты сам, но в маске?
Михаил даже рукой прикрылся от напора моего нетерпения.
— Фигушки! — заявил. — не все сразу. Вот встанешь на ноги, и пойдем мы гулять по здешнему парку…
— Ой, вредный какой!
— Еще хуже, чем ты думаешь! — похвалился и поднялся.
— Жду! Изнемогаю! Хочу все знать! И почему они, все-таки, меня не прибили? Хотя могли… И что с Аллой, жива ли?
Он стоял у двери, покачивая кейсом, большой, сильный мужчина, и… как всякий настоящий мужчина… смотрел на меня покровительственно, если не сказать снисходя. Но теперь мне нравился этот взгляд. Тем более, что Михаил вдруг сказал:
— Вернусь с кувалдой. Имеешь право бить меня по голове, сколько влезет.
— За что?
— За то, что не придал особо серьезного значения твоему погружению. В события Дома ветеранов. Мои дела перевесили, казались куда как значительнее. Ошибочка вышла, гражданин начальник.
Подошел к моей постели, прихрамывая, наклонился, взял мою руку своей лапищей, поцеловал:
— Грамотно, в общем-то, била по цели. Вела себя и в Доме этих бестолковых ветеранов всяческих искусств, имею в виду. И с этими жлобами — бизнес-бандитами… — Помолчал, посмотрел в окно, сквозь которое летнее полдневное солнце обливало комнату ярким, клетчатым светом, сменил тон: — Заряжаем магазин… бронебойно-зажигательными! Три выстрела слева направо!
— Откуда знаешь, как я вела с ними?
— Разведка доложила. Сказал — все вопросы потом, после встречи с молодым, красивым.
Повернулся и пошел. Под его неровными тяжелыми шагами неровно поскрипывал пол…
— Постой, Михаил! Постой!
Обернулся.
— А я ведь тебя не знала…
Он пожал плечами:
— Так и я тебя тоже. В разведку возьму при случае. — Стукнул себя кулаком по голове. — Склероз! Я же тебе кое-какую литературу приволок. Развлекись на досуге.
Отщелкнул замочки кейса, пристроил на тумбочке стопку книжонок в ярких обложках и ушел, оставив меня недоумевать по самым разным поводам. И есть перловый суп, котлету с макаронами, запивая все это больничное роскошество жиденьким четвертьсладеньким компотиком.
Но на тумбочке лежали на расстеленной газетке и абрикосы, и персики, и даже диво-дивное — виноград с такими крупными ягодами, ну точно со сливу… А газетка та была таджикская…
В дверь стукнули. Я сказала:
— Входите.
Вошел молодой высокий парень в белой рубашке, черных брюках. Действительно, интересный такой, похожий на Олега Меньшикова, каким он играл в «Утомленных солнцем». Сел, протянул удостоверение. И на удостоверении он был хоть куда. Улыбнулся, предложил:
— Начнем… если не возражаете?
— Попробуем.
— Но прежде я должен вам сказать — вы помогли нам. Ваша наблюдательность дала возможность связать отдельные звенья в одну цепь. Включаю диктофон… Если почувствуете усталость — не стесняйтесь, так и говорите, что нужно передохнуть. Идет?
— Идет. Но… Моя мать… брат…
— Не тронут, не беспокойтесь. Повязали. Почти всю кодлу. Остатки доберем в ближайшие дни. Итак, кого вы видели в бункере, кроме Пономаря? Ну, того, кто вам устраивал кинопросмотры?
— Можно встречный вопрос?
— Слушаю.
— Он что окончил? Ученый ведь малый!
— Философский факультет. Кандидатскую успел защитить. Три языка знает, включая испанский.
— Зачем же связался с бандитами? Неужели только из-за денег?
— не из-за денег, Таня, из-за больших денег. Разница. У него жена с двумя детьми уже пять лет живет в Испании на собственной вилле, в Париж наезжает глядеть на выставки моды, в Англию — на скачки в Америку — в Метрополитен-опера.
— Почему он меня не убил, только запугивал? Он что, стрелять не умеет?
— Еще как умеет! Отстреливался до последнего, пока его самого не уложили.
— Он что, умер?
— Нет, он нам живенький нужен был. Живенький и лежит, хотя весь в бинтах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Он шумно задышал, видно, принюхиваясь, и подивился врастяжку:
— Не Валька? Не? А кто ж? Запашок не нашенский… Новенькая какая?
Щелкнул зажигалкой. Я увидела в её свете крупное тяжелое лицо в бороде, усах, с проломленным когда-то кривым носом. Рука, державшая зажигалку, была изукрашена грязно-синей татуировкой до самых ногтей, окаймленных «трауром» сантиметра в три. «Бомж» смотрел на меня с тем живым, удивленным интересом, с каким ребенок разглядывает в зоопарке впервые увиденного, положим, пингвина. И я опять должна была подорваться на мине собственного невежества. Мне-то чудилось, что раз ушла от настоящих подлецов «в законе», меня, испытавшую столько мук, никто теперь не посмеет обидеть. К тому же, я как-то была уверена, что уж что-то, но с «бомжом» заниматься «любовью» мне не выпадет никогда ни за что. Ну просто не могло этого быть, потому что не могло этого быть никогда!
Мужик между тем включил электрический фонарь, наставил свет прямо мне в лицо, осклабился, демонстрируя полубеззубый рот, полюбопытствовал игриво:
— Давно, небось, не е… Счас положение исправим. Будет тебе и белка, и свисток. С утра я в самой силе.
Рукастый, он разом подгреб меня под себя, обдал смрадом гниющего рта, рванул с меня трусишки…
И тут со мной случилось… В меня, видимо, как говаривалось в старину, вселился бес. Я дико не то завизжала, не то зарычала и всеми своими десятью скорпионьими когтями вцепилась в лицо насильника, а когда он, застигнутый врасплох, отдернулся, оседая на зад, ногой саданула его в самое уязвимое место… И это, вероятно, от его истинно мужского воя посыпалась конструкция, означавшая крышу над берлогой…
Как уж я выбралась из-под обломков — не знаю, но ярость моя, перемешанная со слезами, гнала меня все дальше и дальше от «бомжовых» притязаний. В какой-то момент я, страшась его ответного гнева, словно бы не бежала, а летела над землей… и вылетела, пробежав леском, на широкое шоссе.
Однако не рискнула, ввиду всего случившегося, торчать на нем свечкой, а, перебежав шоссе, заскочила в кустарник и пошла, пошла, пошла… И, лишь пройдя километра три, засветилась у обочины с поднятой рукой. Конечно же, рассчитывала, что меня, девушку, явно истерзанную, побывавшую в переделке, — возьмет пусть не первая же легковушка, но третья уж точно. Но проехало семь машин разных пород и расцветок, но ни одна даже не притормозила. Я заплакала… Увы, увы… Хотя лощеный журнал для потенциальных суперженщин «Космополитен» настоятельно рекомендует: мол, перед тем, как прибегнуть к слезам, надо быть уверенной, что они призведлут нужный эффект, то есть хорошо знать того, кого хочешь разжалобить… Но знала ли я их?
Машина остановилась передо мной, когда я уже опустила руку, голову и хвост. Белый «жигуленок», а в нем — женщина. Я без звука забралась на заднее сиденье и — выключилась. Был ли это сон или провал во тьму абсолютной усталости, сродни одури, — не знаю. Но судьбе захотелось распорядиться так, чтобы я пришла в себя не где-нибудь, а в больнице. Сердобольная женщина оказалась врачом.
Все, что стряслось со мной, как потом я вычислила, за три дня, превратило мое тело в раскаленную биомассу. Высокая температура выкинула меня из сообщения человеков разумных. Я бредила, как мне потом рассказали, повторяя одни и те же слова — «вороны»… «крысы»… «дайте автомат»…
Очнулась в тишине душистого вечера. Запах шел от огромного, лохматого букета жасмина, что стоял поблизости на тумбочке. Ме захотелось потрогать прохладный белый цветок. Но рука поднялась с трудом. И тотчас опустилась.
— Ничего, ничего. Все самое плохое позади, — услыхала я голос. Сдвинула зрачки в ту сторону, потом медленно повернула голову.
Постороннее мужское лицо нависло над моим… Постороннее, но с веселым, знакомым блеском в карих глазах.
— Михаил… ты, что ли? Ты же должен быть в Таджикистане, — прошелестел мой голос.
— Много где я побывал! — ответил знакомый бас. — В том числе и в Таджикистане…
— А как ты узнал, что я… Может быть, ты знаешь, как мои… мама… Митька… Маринка с Олежкой…
— Не волнуйся. Живы-здоровы. — Он положил свою лапищу мне на голову и нежно, проникновенно оскорбил: — Безумная! Куда влезла! На одном энтузиазме!
— А ты сам? Твой Таджикистан… Или не признаешь равноправия? В Америке тебя бы феминистки побили туфлями с острым каблуком… Обязательно.
— Оч-чень хорошо! Раз юмор вернулся — девушке жить суждено! — заключил он и потискал мою вялую руку в своей. — Тебе привет от Токарева Николая Федоровича.
Я закрыла глаза. Чтоб пережить момент. У меня опять, пусть ненадолго, но смешалось все в один ком: Михаил, «бомж», Токарев, Интеллектуал-допросчик из комфортабельного подвала, неведомо где расположенного… Даже в животе похолодело: «Они что ж, все заодно?!»
— Где же он… Токарев? — спросила с налетом злой насмешки, а в действительности еле молвила, полузадушенная испугом.
— В госпитале. В него стреляли. Три пули укусили. Одна в голову. Ему всевышний помог. Ни одна, как говорят врачи, не задела жизненно важные центры.
— А я-то думала…
— Убежден: много у тебя накопилось мусорных мыслей. Ты ведь рассчитывала, что как только встретишься с Токаревым — все как по маслу… Верно говорю?
— Верно. В чем же мой просчет?
— За тобой уже следили. Для них не был секретом и номер машины Токарева. Как и его возможности, связи.
— Значит, его из-за меня?
— Не бери в голову. У них с ним старые счеты. Старик им сильно мешал. Продажные шкуры снабжают их информацией с пылу-жару — вот в чем беда. Думаешь — свой в доску, а он автомат наизготовку и по тебе от бедра веером.
— Как интересно… как интересно-то… А можно узнать, кто… кто ты сам? Я ведь думала, ты просто…
— Фотограф? Любитель жучков, паучков, бабочек?
— Естественно. Ты в каком звании-то? Майор?
— Обижаешь, подружка. Бери выше — адмирал всех морей и океанов, включая Памир. Почему замолчала?
Я не спускала с него глаз:
— Потому что отучилась с некоторых пор верить на слово. Ваши документы!
Михаил посмотрел на меня с печалью жалости, сунул руку в карман пиджака, вынул книжечку темно-бордового цвета, развернул и держал так перед моими глазами, пока я не сказала:
— Почему только раз позвонил? Я ждала.
— Потому, чудо заморское, что не было у меня возможностей. Глянь, как хожу.
Михаил встал, направился к двери, припадая на правую ногу.
— Что это?
— А пулька нечаянная. Сама ж знаешь, в Таджикистане этих нечаянных пулек что пчел в улье. Ты, Татьяна, расположена рассказать, где побывала, что повидала? Не мне, я хохотун большой, а очень серьезному человеку?
— Молодому и красивому?
— Есть и такие. Подберем!
— Из тех, кто, «не считаясь с опасностью», «с осунувшимися лицами и воспаленными глазами»?
— Точно. Еще есть вопросы по существу?
— Есть, — я поглядела в зарешеченное окно, на дверь, на потолок, изучила попутно стены, притянула к себе поближе Михаила за лацкан серого, явно парадного пиджака — и произнесла, наконец, то самое, рисковое, потаенное слово, залежавшееся где-то глубоко в печенках-селезенках:
— Наркотики? Они?
Он рассмеялся, закинув вверх каштаново-пегую бороду:
— Дошло, наконец!
— Нет, я давно стала подозревать…
— Не ври, ты все больше охала-ахала по поводу старух, как их обирают после смерти. Тебе эти моменты расстраивали душу… Ничего не скажешь — лихо, талантливо работала банда, что мужички, что бабеночки.
Тут уж лежать я не могла. Села в постели. Михаил подсуетился, торчком поставил подушку мне под спину.
— Ишь как разрезвилась! А все почему? А все потому, что женское жгучее любопытство есть первая и основополагающая черта слабого пола! Не сдвигай сурово брови. Есть утешение. Ювенал сказал: «Никогда не привести столь искусных и постыдных примеров. Чтобы не осталось ещё худших», А Вергилий…
— Михаил! — страшным голосом позвала я. — Так ты знаешь того… интеллектуала, который цитировал мне Вергилия, Платона?.. Где он? Кто он? Или это был ты сам, но в маске?
Михаил даже рукой прикрылся от напора моего нетерпения.
— Фигушки! — заявил. — не все сразу. Вот встанешь на ноги, и пойдем мы гулять по здешнему парку…
— Ой, вредный какой!
— Еще хуже, чем ты думаешь! — похвалился и поднялся.
— Жду! Изнемогаю! Хочу все знать! И почему они, все-таки, меня не прибили? Хотя могли… И что с Аллой, жива ли?
Он стоял у двери, покачивая кейсом, большой, сильный мужчина, и… как всякий настоящий мужчина… смотрел на меня покровительственно, если не сказать снисходя. Но теперь мне нравился этот взгляд. Тем более, что Михаил вдруг сказал:
— Вернусь с кувалдой. Имеешь право бить меня по голове, сколько влезет.
— За что?
— За то, что не придал особо серьезного значения твоему погружению. В события Дома ветеранов. Мои дела перевесили, казались куда как значительнее. Ошибочка вышла, гражданин начальник.
Подошел к моей постели, прихрамывая, наклонился, взял мою руку своей лапищей, поцеловал:
— Грамотно, в общем-то, била по цели. Вела себя и в Доме этих бестолковых ветеранов всяческих искусств, имею в виду. И с этими жлобами — бизнес-бандитами… — Помолчал, посмотрел в окно, сквозь которое летнее полдневное солнце обливало комнату ярким, клетчатым светом, сменил тон: — Заряжаем магазин… бронебойно-зажигательными! Три выстрела слева направо!
— Откуда знаешь, как я вела с ними?
— Разведка доложила. Сказал — все вопросы потом, после встречи с молодым, красивым.
Повернулся и пошел. Под его неровными тяжелыми шагами неровно поскрипывал пол…
— Постой, Михаил! Постой!
Обернулся.
— А я ведь тебя не знала…
Он пожал плечами:
— Так и я тебя тоже. В разведку возьму при случае. — Стукнул себя кулаком по голове. — Склероз! Я же тебе кое-какую литературу приволок. Развлекись на досуге.
Отщелкнул замочки кейса, пристроил на тумбочке стопку книжонок в ярких обложках и ушел, оставив меня недоумевать по самым разным поводам. И есть перловый суп, котлету с макаронами, запивая все это больничное роскошество жиденьким четвертьсладеньким компотиком.
Но на тумбочке лежали на расстеленной газетке и абрикосы, и персики, и даже диво-дивное — виноград с такими крупными ягодами, ну точно со сливу… А газетка та была таджикская…
В дверь стукнули. Я сказала:
— Входите.
Вошел молодой высокий парень в белой рубашке, черных брюках. Действительно, интересный такой, похожий на Олега Меньшикова, каким он играл в «Утомленных солнцем». Сел, протянул удостоверение. И на удостоверении он был хоть куда. Улыбнулся, предложил:
— Начнем… если не возражаете?
— Попробуем.
— Но прежде я должен вам сказать — вы помогли нам. Ваша наблюдательность дала возможность связать отдельные звенья в одну цепь. Включаю диктофон… Если почувствуете усталость — не стесняйтесь, так и говорите, что нужно передохнуть. Идет?
— Идет. Но… Моя мать… брат…
— Не тронут, не беспокойтесь. Повязали. Почти всю кодлу. Остатки доберем в ближайшие дни. Итак, кого вы видели в бункере, кроме Пономаря? Ну, того, кто вам устраивал кинопросмотры?
— Можно встречный вопрос?
— Слушаю.
— Он что окончил? Ученый ведь малый!
— Философский факультет. Кандидатскую успел защитить. Три языка знает, включая испанский.
— Зачем же связался с бандитами? Неужели только из-за денег?
— не из-за денег, Таня, из-за больших денег. Разница. У него жена с двумя детьми уже пять лет живет в Испании на собственной вилле, в Париж наезжает глядеть на выставки моды, в Англию — на скачки в Америку — в Метрополитен-опера.
— Почему он меня не убил, только запугивал? Он что, стрелять не умеет?
— Еще как умеет! Отстреливался до последнего, пока его самого не уложили.
— Он что, умер?
— Нет, он нам живенький нужен был. Живенький и лежит, хотя весь в бинтах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52