А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Они такими делами занимаются.
— А как же наше заявление? Мы же его вам написали, на ваше отделение, — ввязалась Маринка.
— Зачем? — посуровел и без того строгий человек за строгим милицейским столом. — Нам это не надо.
— Но ведь вам же нужны показания! — попробовала я уверить его. — Мы готовы кое-что рассказать.
— Не надо! — стоял он на своем. — Не наше это дело. Идите, говорю, в пожнадзор! Раз пожар — пожнадзор. Мы тут ни при чем. Туда и пишите заявление.
Позже Одинцова объяснит, что заявление в милиции обязаны были взять и зарегистрировать. Согласно законодательству. Только чихал тот служилый на законодательство, если увидел перед собой юридически неподкованных гражданок. А уж почему он так решительно отказался брать заявление… Тут может быть два ответа: либо не хотел взваливать на свое отделение лишнее тяжкое дело, либо был в курсе — в историю с пожаром не влезать, кто-то крайне заинтересован, чтобы ни один винтик не раскрутился, и чья заинтересованность, конечно же, проплачена.
— То есть кто-то получил взятку? — проблеяла я в телефонную трубку, ибо уже во всей полноте ощущала себя дурой-овечкой.
— Само собой, — был ответ. — Сегодня деньги решают все. Неужели для тебя это открытие? Ты же в газете работаешь! Про рынок написала лихо!
— А хоронить они её без Маринки имели или не имели права?
— Как тебе сказать… Опричинить, и правдоподобно, что то, что иное, всегда можно. Дай взятку нужным людям и появится убедительны, пусть и на первый взгляд, аргумент. Ну что же я тебе объясняю, сколько будет два плюс один? Смешно же…
Действительно, смешно… Действительно, ну как же не знать, не ведать, что все нынче можно купить за деньги! Либо за маленькие, если дело за малым, либо за большие или за очень большие. Азбука!
Но, опять же, одно дело — знать теоретически и совсем другое столкнуться с этим в жизни, на практике, носом к носу! Когда первая твоя живая реакция: «Да не может этого быть!»
Ах, какая мы, однако, бестолочь, какой наивняк, эти самые простые, не способные воровать-убивать люди! Как ничтожно мал оказался и мой трехлетний журналистский опыт! И совсем ни к чему непреложные слова матери, которыми она встретила меня, пятилетнюю, когда я явилась в дом с мячом, найденным в кустах:
— Немедленно шагай назад! Положи мяч туда, где взяла! И запомни — никогда не бери чужого! Никогда! Это — стыдно!
Смехота! Когда простые-рядовые, никак, ни при какой власти не умеющие грабить ближних и грести под себя, под свой зад, с горячим желанием правды в очах требуют её от тех, кто когда-то раз-навсегда понял, что благ в России не так уж и много, чтобы их хватило на всех, а следовательно, пошла ты, правда-истина, куда подальше, от тебя не прокормишься и не обогатишься, гроша ты ломаного не стоишь. А кто за эту правду дурацкую стоит? Недоумки, недотыкомки всякие, кретины скандальные! Гоняй их из кабинета в кабинет, пока их мозги окончательно от бега и тряски измочалятся, замутятся, перемешаются в кашу…
Но для того, чтобы ухватиться за хвост, оценить по достоинству этот непреложный закон нашего сегодняшнего бытия, нам в Маринкой потребовалось обойти в темпе череду всякого рода кабинетов и выслушать сидящих за столами, ответственных будто бы за право на правду, мужиков в форме и без, худых и толстых, лысых и кудрявых.
Очень, очень вежливо принял нас таинственный Госпожнадзор, молодой человек по фамилии Волков, с широкими плечами, крепкой красноватой шеей, немигающими выпуклыми глазами цвета асфальта.
— Пожалуйста, садитесь. Слушаю вас внимательно. По какому делу? Да, мы выезжали. Да, три наших сотрудника. Да, был пожар. — Он вертел в пальцах розовую шариковую ручку. На одном из них поблескивало обручальное колечко. — Нет, нет, никаких показаний от вас, Марина Васильевна, нам не требуется. Дело находится в УВД.
— Ах! — выдохнули мы радостно в два голоса. — Значит, дело все-таки заведено! Где оно? У кого?
— Не знаю, — был ответ.
— Ну как же…
— Не знаю, — повторил «пожнадзор».
— Но телефон-то какой там, все-таки, знаете?
— Не знаю. Вот вам справочник, ищите.
Мы нашли.
— Можно от вас позвонить?
— Нет. Из соседнего кабинета. Там пока никого нет.
Звоним. Дозваниваемся. Слышим:
— Никакого дела по Мордвиновой у нас нет.
— Как же так?
— Откуда я знаю.
— Точно нет?
— Точно.
Мы постучали в кабинет к Волкову. Молчание. Дернули за ручку. Заперто. Ушел, значит… удрал от нас. Или как это понимать?
Выскочили на улицу. Что дальше? Звоним с первого попавшегося телефона Одинцовой:
— Как все это понять-то?
— Решили идти до конца?
— Да ведь все они нас за каких-то дур держат! «Гоняют» и все!
— Правды захотели! Ишь вы какие настырные! Ну, скачите в райпрокуратуру, к прокурору.
И мы «поскакали». На наше счастье, перед дверью прокурора не было никаких очередников, а в приемной отсутствовала секретарша. Мы, не медля, постучали и вошли в очередной кабинет. Худощавый, бритый, прокурор Ильин выслушал нас, не перебивая, не пошевелив на бровью, ни губой, ни пальцем. Мертвым грузом, так показалось мне, лежали на его столе книги, папки, ручка и красный фломастер, словно украшения надгробья.
— Дело по факту смерти Мордвиновой, — наконец, зашевелились его сухие бесцветные губы, — возбуждено 18 мая и находилось у нас. Но нам ваши показания не нужны. Мы направили его в РУВД для дальнейшего расследования.
— Уголовное дело… ваша честь? — спросила я, уставившись в него черными очками.
— Кто вы? Почему я вам должен отвечать? — холодно поинтересовался осмотрительный прокурор.
— Да это моя… родственница, — нашлась Маринка. — А то мне плохо было… а с ней мне лучше…
— Повторяю, — произнес прокурор, глядя на Маринку, исключительно на нее. — Уголовное дело по факту… направили для дальнейшего расследования в РУВД. Но это ещё не значит, что Мордвинову кто-то сжег. Это все ещё надо доказать. Или опровергнуть. Она могла сама себя сжечь.
— Ради интереса? — сорвалось у меня. —
— Зачем ты уж так, очень? — спросила меня Маринка на бегу, когда мы неслись к автобусной остановке, потому что опаздывали в Дом ветеранов. — Вроде, ничего мужик…
— Тогда, если он такой хороший, праведный, почему держит дело Мордвиновой где-то в углу, без расследования? Младенцу известно — искать преступника или преступников, если, конечно, хочешь их найти, надо в первые же часы после того, как совершилось преступление. А Мордвинова умерла больше двух недель назад! Что все это значит?
Позже Одинцова подтвердит:
— Обращают внимание его слова «для дальнейшего расследования». Интересно, а что они, в прокуратуре, выяснили за все предыдущее расследование? Сумели ли с точностью установить хотя бы то, что смерть наступила именно в результате пожара? А пожар, в свою очередь, — от кипятильника? Нет и нет. И почему уголовное дело возбуждено только 18 мая, то есть спустя пятнадцать дней после трагедии? Дети мои! Черная история! Подумайте хорошенько прежде, чем за правдой скакать… Кому-то явно не хочется, чтобы эта самая правда оказалась на свету. Возможно, он не один, а в шеренге, в связке, где «один за всех и все за одного»?
Но мы с Маринкой решили действовать и действовали — отправились ещё в один «Дворец правосудия», называемый Районное управление внутренних дел. И здесь нас добил окончательно своим искренним наплевательством ко всей нашей истории следователь Малофеенко Рудольф Владиленович, молодой, лет двадцати шести, при галстуке, источающий юморок и запах одеколона.
Выслушав нас, ответил с энтузиазмом человека рискового, веселого, а точнее, раздолбаистого:
— Да что вы привязались ко мне со своей девяностолетней старухой! Тут молодых почем зря убивают… Ну хотя бы и убили! Ну и что? Мне сейчас все свои дела бросать и бежать разыскивать убийц этой вашей древней старухи? Да у меня двенадцать готовых убийц по курсу!
— К-как? Г-готовых? — я становилась заикой.
— Ну тех, кого взяли прямо с орудием убийства! С топором, с ножом! И свидетели — вот они, соседи! И все эти убийцы в Бутырках сидят. А ещё два «висяка» болтается… Мне что, надо ещё третий себе подарить? Гляньте в угол, вон в тот. Видите?
Мы глянули. Но ничего толком не разглядели.
— Да вы получше гляньте! Видите? Нож? Топор? Одежда в крови? Это вещдоки. Их уже столько, что складывать негде. Вот и носятся со своей старухой… А известно ли вам, что холодильник номер один под завязку набит неопознанными трупами? Не справляется морозилка, трупы тухнут. Куда их? В крематорий! Мордвинова протухла, и её в пепел. Элементарно! Знаете ли вы, что в Москве почти каждый день три человека пропадают, потом ищи их… Мало кого находят… Подростки, парни, девушки — тю-тю… А вы со своей старухой мир на дыбы хотите поднять! Не смешите! Надо на жизнь смотреть трезво. Вот если бы вы нашли свидетелей… Сами.
— Как сами? Мы же не сыщики…
— Вижу. Я вам только говорю — нашли бы свидетелей, и я бы подключился… Некогда, повторяю, мне искать. Неужели непонятно? Навал дел! Навал убийств, изнасилований и всякого такого! А я что? Шерлок Холмс? У меня три курса юрфака. Мне надо ещё сессию сдавать. Если б следователей хватало… Не хватает! Неоткуда брать! Самые умные юристы давно нырнули в разные коммерческие структуры. разве их теперешнюю зарплату сравнить с нашими дохлыми окладишками? Я все понятно объяснил? Есть ещё вопросы?
Вопросов не было.
Мы вышли от разговорчивого молодцеватого следователя-честняги и поразительного правдолюбца, едва не шатаясь под грузом свалившихся знаний. И я лично остановилась под ближайшим тополем, чем-то, возможно, выправкой и блеском похожего на только что утраченного Малофеенко Р.В., и захохотала. И над собой, и над Мариной, и над миллионами доверчиво-снисходительных дураков и дур, что давно несут с базаров отнюдь не Белинского и Гоголя, а болтовню-ремеслуху всякого рода стряпателей «крутых детективов», где непременно, чуть только убили какую дворничиху (экономиста, шлюху, финансиста, актрису и т.д.), так тотчас по зловещему следу убийц побежала целая рота суперследователей, готовых ночей не спать, от любовниц отказаться, но настичь убийцу или убийц. И, развесив уши, пуская сладкую слюну умиления, упиваясь наркотическим благородством наших доблестных милицейских и прочих работников, обыватель за милую душу всасывает в себя сказочно-романтические подробности о том, как некий полковник, он же отец-одиночка, бросив ночью малую дочь с температурой в сорок градусов, — мчится собирать компромат на возможного злодея или злодейку, а другой при этом до того урабатывается, что уж и спать разучился, потому что мозг у него все работает, все пылает жаждой истины и сердце колотится, и волосы на голове и в паху шевелятся… Мать честная! Сколько брехни и дребедени, сварганенной на скорую руку, проглатывает наш среднестатистический читатель, которому вопреки очевидному, так хочется верить, будто нельзя в нашей стране безнаказанно, за здорово живешь, убивать живых людей!..
Ухватившись друг за друга, мы с Маринкой хохотали, как ненормальные, потому что нам все ещё происходящее казалось чем-то ненатуральным, надуманным, ну словно попали на спектакль вроде «Ревизора» или «Горе от ума». Мы и над собой хохотали, над собственной беспросветной наивностью. И это-то в двадцать пять лет! Но более всего, однако, — над деловым предложением Малофеенко: «Вот если бы вы нашли свидетелей!»
Нет, в те минуты я ещё не приняла окончательного, в чем-то сумасшедшего решения внедриться под чужим именем в жизнь и быт Дома ветеранов работников искусств. Тогда я еще, так сказать, порхала по верхам. Тогда я вовсе не чувствовала себя сильно обязанной Маринке. Наоборот, она считала, что обязана мне, потому что хожу с ней по кабинетам, пытаюсь, стараюсь вызнать, как это так получилось, что Маринка не имеет права на дачу, хотя в завещании Мордвиновой сказано, что эту дачу она отдает, как и все, ей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52