Из первой же камеры навстречу свободе, а точнее — осознанной необходимости вылез, позевывая, Андрюха со шрамом.
— Чижов! С вещами, на выход! — пошутил Браун на российской мове, и так я узнал Андрюхину фамилию.
— Амнистия? — ухмыльнулся тот, поглядывая то на меня, то на Ромеро, то на Брауна. На меня — вопросительно: мол, ты чего это, земеля, под местного нарядился? На Ромеро — настороженно: а не двинешь ты меня по мозгам, начальничек? Наконец, на Брауна — выжидательно: скажи, командир, надо этих мочить или погодим?
Потом мы открыли остальные пять камер, и теперь все зависело от честности гражданина Брауна. Всемером эти молодцы даже при том, что оружия им еще не раздали, могли наделать нам хлопот. Среди них оказались два немца, скорее всего гэдээровских, из тех ребятишек, которые сделали спортивным гигантом маломерную рабоче-крестьянскую республику. Может, они за тамошнее «Динамо» выступали, а может, просто в «штатсзихерхайт» служили, то есть в МГБ. Чувствовалось, что подготовка на уровне. Но немцы есть немцы, уважают «орднунг унд дисциплин». Как только Браун им по-русски прояснил ситуацию, сразу все поняли. С тремя другими Дик объяснялся на своем родном языке, хотя только один из них был европеоидом, подозрительно похожим на прибалта, а прочие — явными китаезами. Правда, эти двое последних вполне могли быть уроженцами Сан-Франциско — уж больно ловко и без акцента болтали.
В общем, когда мы прошли весь коридор, то обнаружилось, что у Брауна собрано всякой твари по паре, и не более того. Кто ему эту интербригаду набирал и для какой цели, я, конечно, не имел времени спрашивать. Мы торопились. Там, в шести метрах под нами, «джикейщики» готовили к взрыву бронированную дверь. Как видно, дело это оказалось довольно сложным, потому что они провозились ровно столько, сколько мы со своей «амнистией». Взрыв — и очень даже крепкий — тряханул подземную тюрьму, с потолка посыпалась побелка.
— Ого, — заметил Дик, стряхивая крошки с головы. — Похоже, что там серьезные парни.
Взрыв застал нас далеко от лестницы, ведущей наверх, но очень близко от той, что вела вниз. Оттуда, с этой лестницы, поднялся запыленный и закопченный охранник — видимо, тот самый, которого Ромеро назвал Раулем.
— Ну как? — спросил Ромеро.
— Они снесли только ту, что внизу… — слегка срывающимся голосом доложил Рауль. — Но заряд очень мощный.
— Осталось три решетки и верхняя дверь, — быстро прикинул Браун. — Надо их попридержать, чтоб мы успели подняться за оружием.
— Отведешь их наверх, Рауль, — приказал Ромеро, — и отопрешь комнату с оружием. Оставь мне свое ружье. Мы попробуем немного пострелять…
Рауль передал свою «помпу» начальнику и, не без опасения поглядывая на толпу освобожденных боевиков, хмуро сказал:
— Идем!
Они пошли через тюремный коридор к лестнице, ведущей наверх, а мы во главе с Ромеро спустились на двадцать ступенек вниз к мощной стальной двери, перегораживающей лестницу. В двери были две вертикальные бойницы и перископ, через который можно было полюбоваться тем, что делается внизу. Ромеро глянул сам, а потом предложил посмотреть мне.
На лестнице было почти темно, и, если бы не лучи фонарей, метавшиеся внизу, разглядеть я ничего не сумел бы. Слышался металлический скрежет. По-видимому, «джикейщики», пробившись через броневую дверь, теперь занимались первой решеткой. От нас дотуда было метров десять-двенадцать по диагонали.
Ромеро высунул ствол «помпы» в бойницу и выпалил. Грохоту было как от пушки, но я не заметил, чтобы детинушка куда-нибудь попал. Правда, впечатление это произвело. Фонарики погасили и возиться с решеткой на какое-то время перестали. Зато через несколько секунд после этого снайперская пуля с силой ударила в стальную заглушку, которой Ромеро прикрыл свою бойницу с нашей стороны двери. Инфракрасный прицел был у них на вооружении или лазерный, я не разобрал, но понял, что стрелять из бойниц лучше всего не целясь. Сам целее будешь.
Через минуту-другую в темноте — я пытался поглядывать в перископ — зашевелились. Послышалось гудение и звон дисковой пилы. Похоже, что первой решетке наставал конец. Ромеро рискнул и, отодвинув заглушку, еще раз грохнул из «помпы». На сей раз удачнее, хотя стрелял наугад, чтоб не подставиться снайперу. Там, внизу, кто-то охнул, звук пилы резко изменился, и тут же послышался жуткий вой человека, которого резанули зубья.
Ответ не заставил себя долго ждать. Несколько очередей ударили по двери, жалобно звякнув, разлетелись объектив и верхняя призма перископа. Теперь смотреть можно было только в бойницы, если, конечно, желаешь быстрой смерти от пули в голову.
Вопли прекратились — то ли раненого оттащили, то ли он потерял сознание. Опять завизжала пила, выгрызая, должно быть, замок дверцы, имевшейся в решетке, а может, и прутья, на которых решетка держалась. Охранник — я так и не узнал его имени — решил пальнуть из «тауруса», отодвинул заглушку и, присев на полусогнутых ногах, прицелился… Но выстрел с той стороны грохнул раньше. Парня отшвырнуло назад, бросило спиной на ступени, пистолет брякнулся о камень и свалился под дверь. Пистолет я подобрал, но помочь чем-либо бойцу с навылет пробитой башкой уже не мог.
Разъяренный Ромеро дернул за цевье, загнал новый патрон в ствол «помпы» и саданул наугад, потом еще раз перезарядил оружие и пальнул уже в другую амбразуру.
На сей раз все было без толку. Первая решетка с лязгом обрушилась на пол, и головные «джикейщики» подошли ко второй. Здесь они уже действовали по отработанной технологии.
Не высовываясь сам, я выставил в бойницу «таурус» и дважды бабахнул, чтоб тем, которые пилили решетку, жизнь совсем уж медом не казалась. Поскольку я не был ни самоубийцей, ни идиотом, то проконтролировать эффективность огня не смог. Впрочем, кто-то, как мне послышалось, заорал. Кроме того, пила опять упала, но на сей раз не на живое, а на гранитную ступеньку. Именно этим я объяснил то обстоятельство, что послышался звенящий хруст ломающейся закаленной стали, а визг пилы сменился жалобным дребезжанием.
Снайпер приложился по бойнице, но досталось не мне, а заглушке.
Тем не менее «джикейщики» продолжали свое пакостное дело. Спустя минут десять заменили режущий диск, пила вновь запела свою омерзительную песенку, а еще через десять минут вторая решетка с лязгом и бряцанием полетела вниз. В тот момент, когда это случилось, Ромеро высадил подряд четыре заряда в атакующих, рассчитывая, что эти наивные мальчики с криками «уря!» пойдут к последней решетке, располагавшейся всего в трех метрах от двери. Если б они сделали так, то нашему великану наверняка удалось бы пару штук угробить. Но мальчики были вовсе не наивные, потому что не преувеличивали защитные возможности своих касок и бронежилетов…
На какое-то время установилась тишина, среди которой мне послышалось что-то вроде тихого свиста, затем щелчок и, наконец, шуршание какой-то веревки. Не знаю, может быть, опять РНС сработала, предупреждая об опасности, и я крикнул:
— Ромеро! Они сейчас взорвут…
Мне удалось проскочить все ступеньки и очутиться в тюремном коридоре. Ромеро, не поверив мне, замешкался.
Вспышку, сноп пламени, рванувший снизу и раскаленную волну горящего газа, несшую в себе расплавленные куски металла, я не видел и совершенно об этом не жалею. Мне вполне хватило грохота, который так даванул на мои барабанные перепонки, что уши заложило минут на пять. Наверно, если бы я остался в коридоре, а не забился в предчувствии взрыва в первую попавшуюся камеру с открытой дверью, то минимум, на что можно было рассчитывать, так это на ожоги третьей степени. В камеру тоже дохнуло жаром, но не так сильно. Только подошвы ботинок слегка подплавило, потому что мои ноги находились у самой двери.
Тем не менее я ни сознания не потерял, ни рассудка. Надежд пересидеть в камере не было. Эти ребята наверняка начнут швырять в камеры гранаты. Поэтому я выскочил почти сразу после того, как почувствовал, что огненный шквал уже пронесся.
Что удивительно — свет, горевший в тюремном коридоре, не погас. Несколько плафонов сорвало и разбило, но остальные светили. Это было и хорошо, и плохо.
Хорошо, потому, что было видно, куда удирать, а плохо потому, что те, от кого я собирался драпать, непременно заметили бы меня, появись они в коридоре.
Обугленные тела Ромеро и того, второго, который был убит еще до взрыва, я нашел у первой решетки. Собственно, это были почти скелеты, покрытые черной коростой горелого мяса. У меня не было ни времени, ни желания рассматривать их подробно. Мне надо было удирать, пользуясь тем, что неприятель, пережидая взрыв, ушел вниз и дал мне проявить себя в беге.
Очень хорошо, что все дверцы коридорных решеток оставались открытыми, а ударная волна взрыва и вовсе посрывала их с петель. Это помогло мне пробежать стометровку не более чем за двадцать секунд, что, конечно, было гораздо хуже моего лучшего результата, но вполне достаточно, чтобы успеть вовремя смыться. Меня, правда, беспокоило, не дошла ли ударная волна до верхних ярусов. Беспокоился, дурак, за «интербригадовцев» товарища Брауна.
А они-то о себе побеспокоились сами. Взяли и задвинули лестницу очередной броневой дверью. Глухой и непроницаемой.
Я оказался в тупике, растерянно озираясь по сторонам. Между тем со стороны лестницы уже слышались гулкие, хотя и неторопливые шаги. Создавалось впечатление, что жизнь явно подходит к концу.
ОЧЕРЕДНАЯ СОЛОМИНКА
Утопающий, как говорят, хватается за соломинку. Роль соломинки, которая вытащила меня на сей раз, сыграло небольшое квадратное отверстие в полу, прикрытое сверху плоской чугунной решеткой вроде тех, которые каждый москвич ежедневно видит в метро или подземных переходах. В Москве такие решетки, как я полагаю, служат для того, чтобы снег, который натаскивают на обуви сотни пассажиров, не превращал подземные сооружения в болото. Грязную воду, в которую, растаяв, превращается снег, тетки-уборщицы спихивают швабрами в эти решетки, а оттуда она благополучно утекает в канализационные коллекторы.
Здесь, в тропиках, где снега отродясь не бывало, ее устроили по другой причине. Воздух в этих местах влажный и, попадая в относительно прохладное подземелье, так и норовит сконденсироваться. Чтобы этот конденсат не залил водичкой все здешние катакомбы, ушлые проектировщики придумали, как его потихоньку удалять, и соорудили соответствующий колодец.
Недолго думая, я подцепил руками решетку, благо она весила не больше тридцати кило, и сдвинул ее с колодца. Пахнуло сыростью и плесенью, да и вообще канализацией, но выбирать было нечего. Я чуточку поджал плечи и пролез в колодец, где имелись вполне подходящие скобы, на которые я смог опереться ногами. Опыт уже был: в свое время на острове Сан-Фернандо мне удалось использовать колодец, ведущий в кабельный туннель, чтобы укрыться от людей Лопеса. Я оперся спиной о стену, а ногами — на скобу, после чего сумел задвинуть решетку.
Сквозь тонкие щели в решетке кое-какой свет из коридора проникал, и, посмотрев вниз, я увидел смутно поблескивающую поверхность воды. Кроме того, сверху очень отчетливо долетали шаги «джикейщиков», которые уже топали по коридору. Висеть на скобах у них под ногами мне не хотелось, и я постарался спуститься пониже.
Колодец оказался неглубоким, всего метра три. Спустившись по скобам, я оказался в дренажной трубе примерно метрового сечения, на дне которой было сантиметров десять воды, а точнее — канализационной жижи. В первое пребывание на Хайди мне довелось по самую макушку искупаться в дерьме, а тут всего по щиколотку — семечки!
Жижа, судя по легкому журчанию, куда-то текла. Я решил, что оставаться у колодца неразумно. Чихнешь лишний раз, а тебе гранату кинут на голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91