Хотелось, хотелось! Все вы, сучки, этого хотите, по твоим накрашенным глазам это видно! Да и в трусах ты ходишь.
– Это шорты.
– Нет, трусы, – резко сказала Наталья Евдокимовна тоном человека, абсолютно уверенного, что земля плоская и покоится на трех китах.
Мужчины в разговор не вмешивались, они стояли у стены и смотрели: то на мать любящими взглядами, то на девушку взглядами враждебными.
– Таких, как ты, учить надо. Вот мои сыновья тебя и выучат. Правда, паршивого кобеля не отмоешь добела. Ты знаешь, что мы с тобой сделаем?
– Не знаю!
– Мы тебе пока и не скажем. Мальчики тобой, сучка, займутся, а я на тебя смотреть не могу, – женщина поднялась так, как поднимается императрица со своего трона. И, отстранив попытавшегося помочь ей Григория, гордо направилась к крутой металлической лестнице.
– Не уходите! – выкрикнула Катя.
На просьбу девушки женщина даже не отреагировала, Катя перестала для нее существовать.
Тяжело хлопнул люк. Девушка осталась наедине с мужчинами в оранжевых комбинезонах.
– Давай пальцы выбросим, кому первому?
– Зачем? – ответил Григорий, – мне не хочется.
– Думаешь, мне хочется?
– Но мама же сказала, что эту сучку для начала проучить надо. Давай: три, четыре…
– Если вам не хочется, то скажите ей, что вы все сделали, – прошептала девушка.
– Дура ты! Во-первых, маму обманывать – грех, а во-вторых, тебе же лучше, сама пока не понимаешь своей выгоды.
– Нет, не хочу!
Две правые руки взлетели в воздух и замерли между мужчинами.
– Восемь, – сказал Григорий.
– Точно, восемь. Считай с нее по часовой стрелке.
– Придется мне, – переступил с ноги на ногу Григорий и осклабился.
– Что тебе? – воскликнула Катя.
– Мне тебя первому придется трахать.
– Нет, не хочу!
– Это никого не волнует. Твои желания не учитываются. Тебе не хочется, мне не хочется, ему не хочется, но надо, так мама сказала.
– К черту! Нет, я вам не верю! Вы что, сумасшедшие, маньяки? Отпустите меня, отпустите! Мне к маме надо, она больна!
Мужчины угрюмо молчали.
– Все, повыла? – бесстрастным голосом осведомился Григорий.
Прижавшись спиной к шершавому бетону, Катя не знала, что сказать, как повлиять на двух страшных мужчин, которые невесть что задумали. В общем, то, что ее могли изнасиловать, девушку пугало, но не смертельно. Она прекрасно понимала, вернее, чувствовала, что изнасилованием дело не закончится. И тут до нее дошло, что спасти ее может только чудо, какие-то слова, какая-то волшебная фраза, невзначай оброненная.
Она принялась бормотать, вспоминая Бога, ангела и все то, что приходит в голову насмерть перепуганному человеку.
– Ладно, хватит. Давай, Гриша, начинай. Я, если хочешь, постою, посмотрю.
– Как знаешь, брат, – сказал Григорий, распуская лямки комбинезона.
Гриша полностью снял комбинезон, аккуратно сложив, стоял, держа его в руках.
– Ну а теперь иди. Минут через тридцать можешь возвращаться.
– Ты все сделаешь? – уточнил Илья.
– Ага, сделаю, если, конечно, она себя станет вести осмотрительно и вежливо.
– Ну а если не станет, – взглянув через плечо на вжавшуюся в угол Катю Королеву, – шваркни ее пару раз головой об стену, чтобы мозги через нос потекли, тогда, думаю, она сговорчивее станет.
Григорий заржал. От этого смеха Катя похолодела, мурашки побежали по спине, из глаз брызнули слезы. Гаражная дверь медленно, со скрипом затворилась.
– Ну, что мы будем делать?
– Не знаю.., не надо, – прошептала Катя, – А вот я знаю, – Григорий снял трусы и остался в голубой майке, длинной и выстиранной. – Я думаю, ты вначале сделаешь, чтобы мне было хорошо. А потом я сделаю, чтобы и тебе стало хорошо. Только смотри, без шуток и фокусов, а то, слышала, брат наказывал шваркнуть тебя головой о стенку, и твой череп разлетится, как грецкий орех, на куски.
– Не надо меня бить, я все сделаю, я на все согласна!
– Вот это хороший разговор, вот это я люблю. Видишь, какой у меня член? – Григорий приподнял подол майки, демонстрируя мужское достоинство.
Кате казалось, что она прилипла к стене, что все происходящее – абсолютно нереальное действие, что это либо ей снится, либо просто мерещится. Но перед глазами был не сон.
– Видишь, какой у меня член? Мама говорит, что он очень хороший, – Григорий медленно приближался к девушке. – Если ты откроешь рот и не будешь дергаться, то, возможно, все обойдется. Вначале я тебя трахну, а потом придет Илья, и он тебя тоже трахнет.
– А потом? – с робкой надеждой в голосе спросила Катя.
– Потом суп с котом, – хихикнул Григорий Вырезубов, поскреб небритую щеку и несколько раз дернул задницей. Член качнулся. – Видишь, какой он вялый, как шланг без воды? А я хочу, чтобы он стал твердым.
– Нет… – бормотала Катя.
– Ну, ты скажешь, сучка!
– Нет, нет…
– Это значит, да, да! Вставай! Катя поднялась.
– Я для начала тебя раздену, посмотрю на тебя, а потом ты начнешь сосать. И будешь сосать столько…
– Сколько? – выкрикнула Катя.
– Не знаю.., пока я три раза не кончу. Идет? Катя поняла, сопротивляться бесполезно, ведь одно ее неверное движение, и этот псих может размозжить ей голову. Она видела руки, сильные, волосатые, видела глаза, в которых не было ни нежности, ни жалости, но в которых не было и вожделения. Это был взгляд рыбы, холодной и спокойной, в нем не присутствовало никаких мыслей, ни низменных, ни возвышенных. Григорий был орудием, он выполнял приказ, исходивший от седовласой высокой женщины с тонким, почти беззубым ртом.
– Открывай рот.
Катя затрясла головой. Григорий наотмашь ударил, резко и молниеносно. Катя дернулась, из рассеченной губы потекла кровь, горячая и яркая. Это возбудило мужчину, в его глазах появилось желание, хотя член все еще продолжал висеть.
– Рот открывай! – рявкнул Григорий, занося для удара левую руку, а правой приподнимая член.
Затем он вдруг отступил на несколько шагов, посмотрел на Катю, которая вся сжалась, и бросился на нее, как ротвейлер на кусок сырого мяса. Он сдирая с нее одежду, и через минуту Катя осталась абсолютно голая. Ее крики и вопли неслись по подземелью, дробились о стены на отдельные звуки. Но звуки сливались в страшный вой, к которому примешивался жуткий хохот Вырезубова. То ли безудержный плач, крик, то ли обнаженное тело возбудили Григория, и он приступил к своему гнусному делу.
Он насиловал Катю долго, при этом гнусно истязал, бил, царапал, кусал. Он стонал и ревел.
Наконец поднялся, вытер вспотевшее лицо, осмотрел оцарапанные руки.
– Ну ты и стерва! Сейчас тобой займется…
– Не надо! Не хочу! Хватит!
– Это ты решила, что хватит? Ты здесь ничего не решаешь, здесь решаем мы с братом. Так что лежи, приходи в себя, – Григорий взял черный шланг и принялся обмывать холодной водой обнаженную, истерзанную девушку.
Он направлял упругую ледяную струю то в лицо, то в живот, то в пах и при этом смеялся. Катя закрывалась, сжималась в комок, но спрятаться от холодной воды не было никакой возможности. Она сидела на цементном полу в луже и мелко-мелко дрожала.
Наконец Григорий аккуратно свернул шланг и направился к двери. Он держал в руках мокрые трусы, улыбка не сходила с губ.
Через десять минут появился Илья. И все повторилось в таких же жутких и извращенных формах. Катя вконец обессилела. Братья бросили ее прямо на полу, даже не связывая.
– Никуда не денется, – сказал Илья, через плечо бросая взгляд на истерзанную, изнасилованную девушку.
Катя уже не могла и плакать. Она лежала в луже, обессиленная.
Братья отправились наверх, в дом, и принялись жрать, переглядываясь и пересказывая друг другу свои бесчинства. Они смаковали подробности, хихикали. Затем, наевшись и отдохнув, вновь бросили пальцы, кому спускаться первым в подвал.
И на этот раз выпало, что первым пойдет Григорий. Он вернулся на удивление быстро. В подвал двинулся Илья. За ночь они спускались к пленнице дважды.
Мать хорошо слышала и прекрасно знала, чем занимаются ее любимые сыночки, но ничего не предпринимала. Она, как всякая мать, жалела своих детей и желала им добра.
«Пусть потешатся, пусть, – думала женщина, время от времени открывая глаза и приподнимая голову от подушки. – Это ничего, ничего, мужчины без этого не могут. А ей, сучке, поделом! Экая мерзавка!»
Двое суток, сорок восемь часов, в холодном подвале, поливая ледяной водой, били, мучили, истязали, насиловали Королеву братья Вырезубовы. Возможно, это все продолжалось бы еще несколько дней, но Наталья Евдокимовна ночью, войдя в спальню и посмотрев на своих уставших, разметавшихся на постелях сыновей, решила: “С этим пора кончать. Эта сучка все силы из мальчиков вытянет. И так два дня уже ничего по дому не делают, цветы не подрезают, поливают лишь бы как. Да и мальчики исхудали, стали бледные, и в глазах что у Ильи, что у Гриши появился нехороший блеск”.
Пока ее сыновья спали, Наталья Евдокимовна в длинной, до пят, ночной рубашке направилась в оранжерею. Она легко сдвинула два здоровенных поддона с черной землей, подняла крышку люка, зажгла свет и неторопливо, величаво спустилась в подземелье.
Катя сидела, зажав в руках кусок черного хлеба, размокшего и грязного. Наталья Евдокимовна держала руки за спиной. Она посмотрела на девушку строго – так, как участковый смотрит на бомжа, которого застал на лестничной площадке под радиатором.
– Отпустите! – пробормотала девушка каким-то загробным голосом.
– Куда тебя отпустить, сучка? Понравилась ты моим мальчикам, ходят к тебе, поспать им некогда, работу забросили.
– Вот и отпустите меня, отпустите! Вы же женщина… Я не виновата…
– Да, я женщина, – сказала Наталья Евдокимовна, – и мать.
– Вот и сжальтесь надо мной! Я никому ничего не скажу, только отпустите!
Наталья Евдокимовна сделала два шага к сидящей на полу девушке.
– Нет, я тебя не отпущу, отсюда живыми не выходят, – Вырезубова произнесла эти слова буднично и спокойно. Холод пронзил уже все видавшую и все пережившую Королеву. – Никто отсюда живым не выходит, никто!
Из-за спины Вырезубовой появился топор с широким, остро отточенным лезвием. Катя вскинула руки, пытаясь защититься.
Наталья Евдокимовна нанесла первый удар. Сильный удар пришелся по рукам и по плечу. Хрустнула перерубленная, разломанная ключица. Девушка отшатнулась к стене, а Наталья Евдокимовна принялась рубить, нанося удар за ударом. Она искромсала тело так, словно хотела уничтожить саму память о Королевой. Ее ночная рубаха, руки, лицо были забрызганы кровью. Кровь заливала даже стены, потолок. Королева уже давным-давно была мертва, а Вырезубова все еще продолжала рубить искромсанное тело.
Наконец остановилась, держа топор в правой руке. Вытерла вспотевшее лицо, поправила волосы и неторопливо, торжественно, с топором в руках направилась по лестнице вверх. Она вошла в спальню своих сыновей, зажгла свет. За окном уже брезжил рассвет.
– Вставайте, – сказала женщина. Братья тут же открыли глаза, оторвали головы от подушек. Такой свою мать они еще не видели.
– Мама, что с вами? – выкрикнул Григорий.
– Сиди, – строго прикрикнула на него женщина, – я эту сучку зарубила.
– Правильно сделали, – сказал Илья.
– Сама знаю, что правильно. Пойдете и все уберете, а завтра с утра за работу. Оранжерею запустили, мерзавцы! Не могу же я одна за всем смотреть, по дому управляться, все в чистоте содержать, еду вам готовить, кормить живоглотов, за цветами ухаживать. Кусты скоро совсем товарный вид потеряют.
– Мама, мы все исправим, исправим, – испуганно заговорил Григорий, – Вот и исправляйте. А я посмотрю. Кстати, мясо сложите в холодильник и аккуратно, чтобы нигде ни капельки крови не осталось и чтобы все было чисто. Проказники, – уже ласково произнесла Вырезубова и с окровавленным топором в руке пошла в столовую.
Братья переглянулись.
– Пошли, – сказал Григорий, – Давай наденем фартуки, думаю, работы там часа на два.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50