Самой здравомыслящий из всех оказалась Белкина. Она, пробыв в подземном коридоре около часа, уже понимала: омоновцы ни Дорогину, ни эфиопу не помогут, следовало притащить сюда милицию с вокзала, которая не в курсе дел, творящихся в переходе.
– Слышь, придется нам вмешиваться, – сказал один омоновец второму, – потому что потом нас в бездействии обвинят.
– Кого спасать будем?
– Ты же сам видел, – усмехнулся омоновец, – они инвалида обидели, хотели деньги забрать! Вот мы сейчас нигера и завалим!
– Осторожнее, – предупредил второй омоновец, – симпатии толпы не на нашей стороне.
– Мне чхать на толпу, милицию нигде не любят! И тут омоновец увидел телеоператора, который балансировал на стуле, захваченном у торговки цветами. Он изо всех сил тянулся вверх, чтобы запечатлеть то, что происходило в гуще толпы.
– Вот урод! Останови его!
Оператор хоть и смотрел в окуляр, но был он парень стреляный – сразу почувствовал приближение милиции. И тут же объектив нацелился на омоновца. Классический кадр – страшное, искаженное оптикой, приближенное к зрителю лицо милиционера, похожее на звериную морду. И затем всепоглощающая рука – словно тень луны, находящая на солнце в день полного солнечного затмения. Микрофон работал и записал не вполне корректную фразу омоновца. Оператор качнулся, но камеру из рук не выпустил. Он оказался на земле, на коленях, прижимая камеру к груди. И тут же, ловко юркнув среди людских ног, оказался по другую сторону толпы. И снова омоновец увидел ненавистный огонек камеры, извещавший о том, что запись идет. Оператор, пьяновато улыбаясь, снимал, подняв камеру на вытянутых руках, отщелкнув экранчик и развернув его к себе.
А драка тем временем набирала обороты. Один омоновец сумел-таки пробиться сквозь толпу и выхватил баллончик со слезоточивым газом. Он понимал: первые секунды решат все, если ему удастся обезвредить человека три, то тогда победа на его стороне. К тому же галичане и надсмотрщики являлись союзниками.
Второй милиционер уже не рисковал приближаться к оператору. Омоновец был плечистый, крупный, и ему было не так легко пробираться сквозь людей. Оператор же прыгал, как кузнечик.
Омоновец принялся по рации вызывать подкрепление.
Абеба вырывался, как мог, и стражу порядка никак не удавалось направить баллончик ему в лицо. Несколько раз он все-таки нажал на головку, но досталось галичанам.
Дорогин не рисковал нападать на милиционера, все-таки это статья, он лишь отпихивал его плечом.
Оставив баллончик, милиционер взялся за дубинку. Он махал ей, как рыцарь машет мечом, уже не обращая внимания, куда пришелся удар. Вот этого ему и не надо было делать. Толпа озверела. Его напарник понял, что дела плохи, и поэтому отошел к киоскам. Стараясь не попадаться людям на глаза, прикрывая рацию, он вызывал подкрепление, в душе чертыхаясь и проклиная сегодняшний день, Дорогина, “афганца” и телевидение.
Омоновцу удалось схватить Абебу за плечо и рвануть на себя. Но милиционер не рассчитал: в его руках остался лишь странный плащ без рукавов. Сам же эфиоп рванулся к стеклянной двери метро, памятуя о спасительном жетоне, с которым он не расставался вот уже полдня. Но и транспортная милиция не дремала, двери оказались перекрыты. Дежурные опасались, что свалка и давка могут перекинуться на станцию.
Омоновец подкрепление вызвал, но первой все-таки успела Белкина. Топоча, в подземный переход вбежали пять милиционеров, которых журналистка подняла на ноги на вокзале. Долго не разбирались, главное было остановить драку, а там уже смотреть, кто прав, а кто виноват.
Замелькали дубинки. Варвара с ужасом смотрела, что происходит.
– Лишь бы камеру не разбили! – причитала она, то и дело выхватывая взглядом среди толпы огонек камеры. Оператор продолжал вести съемку.
Народ, разбегался, но до центра свалки милиционерам еще оставалось метров пять.
Один из галичан, сбитый с ног, поднялся на колени и вытащил из кармана нож с выкидным лезвием. Нажимать на кнопку он не спешил, выжидал удобный момент. Не поднимаясь с колен, он, расталкивая людей, подбирался поближе к Муму. Пару раз его бросало на землю, но он был очень силен, вновь поднимался. Он уже наметил цель, двигался к ней, и его уже не интересовало, рядом милиция или нет.
«До этой падлы я доберусь и зарежу! А потом все спишут на толпу. Главное, что ножа никто не видел. Ударить снизу, в толчее, и сразу же назад. Упадет, затопчут, а там будет видно.»
Дорогин почувствовал неладное. Он резко развернулся и встретился взглядом с галичанином. Щелкнула кнопка, сверкнуло лезвие. Это были всего лишь доли секунды, рука галичанина уже была занесена для удара. Дорогин ударил первым – ботинком в" лицо. Нож просвистел мимо, лишь порезав рукав куртки случайного прохожего. Дорогин и галичанин сцепились. Они катались по бетонному полу, люди цеплялись за них, падали. Кто-то наступил Дорогину на спину, потом Сергей почувствовал, что его придавливает к земле – на нем лежало трое человек.
Невероятным усилием он выскользнул из-под тел, и галичанина тут же придавило к земле – так, что он не мог пошевелиться. Лицо его было в крови, два зуба раскрошились.
– Назад! – кричали милиционеры. – Разойдись! Они растаскивали, разбрасывали людей. Наконец площадка очистилась. На ней оставались лежать галичанин и трое надсмотрщиков. Дорогин стоял, потирая ушибленный кулак. Инвалидная коляска была перевернута, колеса медленно и меланхолично вращались. А под ней, как рыбак прячется под лодкой, прятался от толпы ветеран афганской войны. Шапку-ушанку истоптали, но, как ни странно, деньги в ней остались целы, кокарда сияла первозданной желтизной.
Лицо у Морозова было такое, словно он надеялся, что его не заметят.
Абеба распластался на стеклянной двери, бежать ему не удалось. И справа, и слева от него появились милиционеры. Эфиоп был самой колоритной фигурой из всей толпы, и стражи порядка решили, что непорядки начались из-за него. Если есть драка и рядом негр, значит, драка произошла из-за него.
Двое омоновцев не рисковали сейчас объяснять коллегам ситуацию. Наручники защелкнулись на запястьях эфиопа. Дорогин сам протянул руки, понимая, что ему не отвертеться. Тамара что-то пыталась втолковать милиционерам, но те лишь отмахивались от нее, мол, разберемся.
Белкина пересилила страх и стала рядом с телеоператором.
– Камеру только не разбейте. Она, между прочим, больших денег стоит.
Кассета уже перекочевала к ней в сумку, в камеру была всунута новая.
Омоновец сообразил, что оператор снял его, и сразу же рванулся к камере.
– Я тебе сейчас пленку засвечу! Оператор только улыбнулся.
– Это магнитная лента, возьми, засвети ее.
– Открывай камеру!
Оператор сообразил, что омоновец полный идиот, может и разбить камеру. Лучше самому отдать кассету, а потом как-нибудь из милиции ее выцарапать. А не выцарапаешь – и потеря небольшая. Он знал, за этот сюжет, покоящийся в сумке Белкиной, заплатят хорошо.
– Молодец ты, Белкина, – сказал он. – Откуда ты знаешь за день наперед, где начнется землетрясение?
– Профессия такая, – дежурной фразой ответила Белкина. – Не журналисты охотятся за новостями, журналисты их сами создают. Секрет лишь в том, как нужно свести нужных людей в нужном месте – и все произойдет само собой.
Она сказала это, когда милиция уже вела всех к зданию вокзала. Варвара бережно поглаживала сумку, в которой покоилась кассета.
– Все снял? – шепотом спросила Варвара.
– В лучшем виде! А ты боялась.
– Еще бы мне не бояться! Разбили бы камеру, мне бы потом никогда техники больше не дали!
– Тебе ее и так не дадут, когда увидят такую шикарную драку!
Шофер микроавтобуса дремал, положив голову на руль, и не заметил, что его приятеля-оператора потащили в участок.
– Сергей, я не исчезаю, – крикнула Белкина перед дверью участка, – вызываю подкрепление!
Омоновец нервно дернулся, услышав эту фразу, но Белкиной уже и след простыл.
– Кого ненавижу, так это журналистов, – сказал он милиционеру с вокзала.
– Кто ж их любит? Лезут, куда не просят. Небось и драки бы не случилось, не появись камера.
– Это точно, – усмехнулся оператор. Галичанин скалился, изрыгая нечленораздельный мат. Двух передних зубов не хватало, и слова смешивались со слюной. Один из милиционеров нес подобранный нож с выкидным лезвием.
Пока шло составление протокола, Белкина вызвонила-таки по мобильному телефону полковника Терехова и доходчиво изложила ему суть происшедшего в подземном переходе. О том, как она сама оказалась там, и то, что с ней был оператор, журналистка умолчала. Полковник же, хоть и был умным человеком, но, как каждый милиционер, не любил журналистов больше, чем свое начальство. Исключение составляла только Белкина, и то не благодаря профессии, а благодаря тому, что была обаятельной женщиной. Мечтой полковника Терехова, которой не суждено было осуществиться, о которой он никогда не говорил вслух и боялся формулировать ее мысленно в присутствии жены, было переспать с Белкиной.
И журналистка это чувствовала, а потому и эксплуатировала полковника по полной программе, ничего не обещая взамен.
– По гроб доски буду вам обязана, если приедете и поможете, – с придыханием произнесла Белкина в трубку. – Все, что хотите, к вашим услугам.
– Хочу… – ответил Терехов с чувством, – сейчас приеду.
И действительно, еще не все протоколы были составлены, еще шел разговор на повышенных тонах, а к вокзалу уже подкатила черная “Волга”, зарулила прямо под знак. Белкина опрометью бросилась от микроавтобуса к машине полковника. Она знала, в участок надо войти вместе с ним, тогда и ее слова будут стоить не меньше, чем слово полковника.
Терехов поступил мудро, приехал не один, а с непосредственным начальником милиции, расположенной на вокзале. Полковник Терехов был человеком умным и сообразил: единственное, чем можно козырнуть и вызволить друзей Белкиной, так это обещание. И он пообещал, похлопывая по плечу второго полковника.
– Знаешь, Василий Никитич, я тебе могу сказать одно: никто об этой драке, кроме участников и нас с тобой, знать не будет. В эфире сюжет пройдет, но без едких комментариев в адрес милиции. Понимаешь, если мы сейчас, вернее, не мы, а ты со своими ребятами начнешь сажать, у тебя будут неприятности. Я эту Белкину знаю, такая стерва, такая стерва…
– Это что, та самая Белкина, из-за которой прокурор повесился?
– Она самая.
– Ничего себе! – и полковник уже с нескрываемым восхищением и уважением посмотрел вначале на Терехова, а потом на Белкину, которая перебралась поближе к оператору, предусмотрительно оставив кассету в машине.
– Ты ее хорошо знаешь?
– У меня к ней свой подход.
– А нельзя ли сделать так, что бы сюжет вообще не появился на экране?
– Тут даже я бессилен.
– Ладно, сейчас разберемся.
Через десять минут дело было закончено. Оставили лишь галичан и надсмотрщиков, отпустили даже “афганца”, колесо в его коляске было погнуто, катилось с ужасным визгом и скрипом.
– Как это я раньше не додумался на ломаной коляске побираться, больше подадут. Скрип у людей нервы выматывает. Правда, Пушкин?
– Правда.
Вся одежда на эфиопе была изорвана. Плаща, который прикрывал рвань, он лишился, цилиндр истоптали, также отсутствовал один башмак. Но в глаза это не сильно бросалось – босая нога и без носка черная, как-никак эфиоп.
Когда все оказались на улице у микроавтобуса, Абеба потер ладонь о ладонь и сказал:
– Выпить бы сейчас за победу.
– Кого мы победили?
– Свой страх.
– Не знаю, как ты, Абеба, а я с самого начала не боялся, – сказал ветеран афганской войны. – В горах хуже приходилось. Особенно ночью. Ничего не видно, только грохот и вспышки.
– Думаешь, я сегодня много чего видел? Меня как схватили, а я ногой как дал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50