Как-то раз видел вместе с Тамарой.
Девушка испуганно вскинула голову, но, увидев перед собой Сергея, приветливо улыбнулась. Она тоже не помнила его имя, но знала в лицо. Он был ей настолько симпатичен, что она даже не напомнила ему, что в реанимацию входить без белого халата не полагается.
– Добрый вечер, – Дорогин оперся о письменный стол. – Тамара там?
– Нет, – качнула головой медсестра, – она в хирургическом отделении. Хотите чаю?
– Нет, не надо, я только что поужинал, – Сергей усмехнулся и хотел уже развернуться.
– Тут дорога короче, – напомнила ему медсестра, – можете пройти через реанимацию, я дверь от черной лестницы на ключ не закрывала. Жарко сейчас, оставила открытой.
– Знаю. Я эту больницу изучил хорошо, имел счастье в ней полежать.
«Повезло же Тамаре, – подумала девушка, – а я, сколько к пациентам ни присматриваюсь, ни одного стоящего не встретила.»
Дорогин, осматриваясь, не спеша пошел по коридору.
"Вот та палата, в которой мы лежали с Резаным, – он остановился у двери, чуть приоткрытой. Прикоснулся к ручке, прислушался к ощущениям. Холод металлической ручки был приятен. – Интересно, кто там сейчас лежит на моем месте – мужчина или женщина, старый человек или молодой? Из этой палаты редко кто выходил живым, сюда помещали полуобреченных. Я ведь тоже тогда находился в шаге от смерти”, – он толкнул дверь и вошел в палату.
Там царил полумрак. Одна кровать была пуста, а на второй, на той самой, на которой в свое время лежал Муму, он увидел девушку. Вернее, догадался, что это девушка, ее длинные волосы хорошо читались на фоне белой подушки.
Девушка чуть слышно постанывала. Муму машинально поднял дамскую сигарету и сунул в губы, ими же примериваясь к очень тонкой сигарете. Это и спасло его. Илья Вырезубов бросился на Сергея, натянув в руках черную шелковую удавку, а Григорий схватил Сергея за ноги, бросившись на него, как пес. Удавка захлестнулась, прихватив к шее и руку Сергея. Тонкая дамская сигарета сломалась.
Все происходило молча, слышалось лишь натужное сопение Ильи, который изо всех сил тянул на себя шелковый шнурок.
– Души, души шакала! – шипел Григорий. Все трое уже лежали на полу, и Сергей понял, просто так ему не вырваться, нападавшие сильны, причем сильны чрезвычайно. Так бывают сильны дикие звери, уже схватившие добычу и уже осознавшие, что она в их когтях, цепких и безжалостных, а гибель жертвы – это вопрос лишь времени, нескольких секунд или нескольких минут судорожных конвульсий, сдавленных стонов.
Сергей пошел на хитрость. Он на долю секунды расслабил, затем резко протолкнул руку вперед, и шелковая удавка оказалась у него под мышкой. Теперь она уже была не страшна. Он локтем изо всей силы ударил одного из нападавших в лицо. Послышался стон и хруст, похожий на звук ломаемой сухой ветки.
– Ах, ты так! – Сергея укусили за ногу, словно хотели отгрызть от нее кусок плоти.
И тогда каблуком Сергей нанес удар. Он все делал механически, инстинктивно, спасая свою жизнь. Муму заметил лишь то, что напавшие одеты в белые халаты и в дурацких, какие носят хирурги, белых колпаках на головах.
Сергей зацепил ногой штатив от капельницы и поймал его, когда тот уже падал. Сил подняться на ноги не было, голова кружилась, но пальцы уже сжались на холодном металле штатива. Сергей видел, как к нему метнулись силуэты, словно два белых медведя в голодную полярную ночь Он ударил штативом наотмашь. Бить было крайне неудобно, и удар получился не очень сильным. Штатив скользнул по плечу Ильи и со звоном врезался в спинку кровати. Второй раз взмахнуть штативом у Дорогина уже не было сил, и он подумал, что, возможно, проиграл.
– Что там такое? – послышался крик медсестры и торопливый цокот каблучков по поскрипывавшему, рассохшемуся паркету.
Странное дело, именно девичий крик и цокот каблучков сделали то, чего не смог сделать Дорогин. Нападавшие бросились к двери, столкнулись и, чуть не выломав створку, вылетели в коридор. Здесь они сшибли с ног медсестру. Девушка, ударившись головой о стену, потеряла сознание. И вот уже только топот ног по бетонной лестнице затихал вдали.
Дорогин поднялся. Его пошатывало, но он все же побежал. Остановился, чуть не споткнувшись о распростертую на стертом паркете медсестру. Ее лицо заливала кровь.
– Урод! – шипел Григорий, тяжело дыша в затылок Илье.
– Это ты урод!
Братья сбежали на первый этаж. Илья торопливо вытащил из кармана ключи, похищенные у Федора Ивановича. Они влетели в лабораторию, и Илья тут же закрыл дверь на ключ.
– В окно! В окно! – хрипел Илья.
Григорий, уже стоя на подоконнике, вспомнил о цветах, которые они привезли заведующему лабораторией. Держась за раму, нагнулся и выхватил букет из трехлитровой банки. Братья прыгнули в темноту и побежали, треща кустами.
Лишь только к медсестре подоспели дежурившие в реанимации врачи, Дорогин тут же бросился к лестнице. Головокружение уже прошло, лишь кровь стучала в висках да нестерпимо болела укушенная нога – кровь уже хлюпала в ботинке.
Сергей даже не задумывался, на какой этаж сбежали нападавшие, он, как охотничий пес, полагался лишь на свое чутье. Муму не ошибся ни на шаг, не сделал ни одного лишнего поворота и с разбегу ударился в закрытую дверь лаборатории, из-под которой лился свет. Дверь была заперта. Несколько раз Дорогин ударил в нее плечом. С той стороны лишь жалобным звоном отозвались ключи, выпавшие из замочной скважины.
– Ушли! – выдохнул Сергей и, почувствовав, что нет больше сил стоять, опустился на корточки возле стены.
Вниз уже бежали люди, звенели ключи. Сергей сидел не поднимая головы. Кто-то его спрашивал:
– С вами все в порядке?
– Да, – глухо отвечал Муму.
Но лишь только распахнулась дверь, лишь свет упал на пол, Дорогин поднялся и заглянул в лабораторию. Первое, что он увидел, это одинокая роза, стоящая в высоком мерном стакане, точно такая, какие те, которые он видел в кабинете у Тамары Солодкиной, та самая роза, о которой забыл Григорий Вырезубов, выхватывая букет из трехлитровой банки.
Распахнутое окно, ветер, колышущий занавески, окровавленная медсестра, дежурившая в реанимации… Дорогин не мог понять, что произошло, кто на него набросился, откуда взялись посторонние, одетые в белые халаты и колпаки.
Он тряхнул головой и осмотрелся. Тамары рядом не было.
«И немудрено, она же в операционной, и никто не бросит операцию, случись даже пожар.»
И тут он вспомнил, как зовут девушку-медсестру – Лиля. Имя совсем не подходило к ее внешности. Типичное русское, веснушчатое лицо, русые волосы, голубые глаза, пухлые губы. А имя Лиля предполагало нечто другое, во всяком случае в воображении Дорогина: жгучая брюнетка, карие глаза, смуглое лицо, осиная талия. И никакого платья, черные брюки и облегающий свитер.
– Лиля, – сказал Дорогин, беря сидевшую в кресле медсестру за руку.
Девушка одной рукой прижимала ко лбу грелку со льдом, обернутую в марлю.
– Двое, в белых халатах…
– Я это и сам видел, но лиц было не рассмотреть. Откуда они взялись?
Девушка непонимающе смотрела на Дорогина.
– Они неслись по коридору быстро, как… – медсестра запнулась, – как бешеные кони.
– Ты видела, как они пришли в реанимацию?
– Конечно видела, их привел Федор Иванович. Они втроем зашли в палату. Я еще хотела вас окликнуть, когда вы подошли к двери…
– Какой Федор Иванович? – спросил Муму. Кто-то за его спиной подсказал:
– Завлаб, мы сидим в его кабинете.
И тут установившийся было покой в больнице разорвал истошный женский крик. Такое в больнице случается нечасто, медики – народ тертый, и даже самую хрупкую медсестру не испугаешь ни видом крови, ни открытым переломом, когда из мяса торчат разведенные обломки костей.
Крик повторился, на этот раз еще более громко.
«Я так и знал, – подумал Дорогин, – это проклятое место!»
– Господи, сюда, скорее!
Дорогин последним поднялся по лестнице. Уже никто не обращал на него внимания, кровь из прокушенной лодыжки пропитала джинсы.
– Милицию вызывайте!
Сергей остановился в двери. Свет в палате уже горел, и он увидел мертвого мужчину, лежавшего под кроватью, с которой был убран матрас. Сквозь панцирную сетку Дорогин увидел тощую шею с темно-красной, почти черной полосой, выпучившиеся, остановившиеся глаза, вываленный синеватый язык.
"Это и есть Федор Иванович”, – подумал Дорогин о человеке, которого увидел впервые.
В больнице пришлось задержаться до утра, отвечать на вопросы, подписывать протокол, объяснять, почему он, Сергей Дорогин, оказался ночью в реанимации, какого черта его понесло в палату. Но сколько ни допытывался следователь, он так и не смог уяснить, что же было нужно убийцам от Сергея, почему они хотели его задушить. Так же было неясно, почему им понадобилось убивать заведующего лабораторией Федора Ивановича, да еще не у него в кабинете, а наверху, в реанимации. Вопросов было куда больше, чем ответов.
– Я знаю теперь ровно столько, сколько знаете вы, – сказал Дорогин следователю. – И поверьте, мне тоже не хотелось бы, чтобы эта ночь повторилась.
По глазам следователя Дорогин понял, его не подозревают. Ведь он сам чуть не погиб, а допрашивают его лишь потому, что следователю больше не за кого зацепиться, никто, кроме него и Лилии, не видел убийц. Но что толку, если и он, и медсестра запомнили лишь белые халаты и белые колпаки. Тут, в больнице, весь персонал так ходит.
Время для завтрака еще не наступило, а по коридорам вовсю сновали больные, забывшие о своих недугах, и наперебой обсуждали ночное происшествие. С каждой минутой оно обрастало все новыми и новыми выдуманными подробностями, становясь от этого более запутанным.
От услуг хирургов Сергей отказался наотрез, сколько ему ни предлагали зашить прокушенную ногу. А Тамаре было достаточно лишь двух слов:
– Сиди молчи.
Дорогин не проронил ни звука, когда игла впивалась в кожу.
– Ты уверен, что тебе не нужна заморозка?
– Делай свое дело. Взялась за работу – действуй.
– Тебе на самом деле очень больно?
– Нет, не очень, – превозмогая боль, произнес Дорогин, – ведь это делаешь ты, у тебя рука легкая. А на мне, как тебе известно, все заживает как на собаке.
Тамара горько усмехнулась, аккуратно и быстро продергивая иглу, делая последний стежок. Она сама же перевязала рану.
– А если он бешеный? – пошутил Сергей.
– Тогда тебе, Сергей, предстоит очень неприятная процедура: каждый день я буду делать тебе укол в живот.
– Ты хорошо шьешь кожу, но совсем не умеешь шить одежду. Почему?
– Потому что ленивая. И твое тело – лучший материал, с которым мне доводилось работать.
Тамара и Сергей понимали, что все их шутки натянутые, вымученные, вынужденные, ведь ночью был убит человек и чуть не убили самого Дорогина.
– Послушай, – вдруг вспомнил Сергей, – кто тебе подарил цветы?
– Какие?
– Те, что стоят у тебя в кабинете.
Тамара замолчала, а затем тихо-тихо произнесла:
– Федор Иванович. Еще днем… Он мертвый, а его цветы стоят в моем кабинете, живые цветы.
– Я у него на столе видел, по-моему, точно такую же розу.
– Да-да… – подтвердила наблюдение Дорогина Тамара, – ты что, ревнуешь меня?
– К мертвецу ревновать, к сожалению, бессмысленно, – ответил Сергей.
И они тотчас оставили эту тему, почувствовав неловкость, словно подобными разговорами оскорбляли память покойного.
«Может, рассказать об этом следователю? – подумал Дорогин. – Нет – это только мое больное воображение, запоздалая ревность.»
Из больницы Сергей и Тамара сумели вырваться уже к полудню. Нестерпимо хотелось спать, хотя мужчина и женщина понимали, коснись головы подушек: они долго не смогут заснуть, будут ворочаться, думать, вспоминать, сопоставлять факты, анализировать, пытаясь добраться до истины.
– Придется ужинать в обед, – сказал Сергей, доставая из сумки бутерброды, которые съездили в больницу и благополучно нетронутыми вернулись в дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Девушка испуганно вскинула голову, но, увидев перед собой Сергея, приветливо улыбнулась. Она тоже не помнила его имя, но знала в лицо. Он был ей настолько симпатичен, что она даже не напомнила ему, что в реанимацию входить без белого халата не полагается.
– Добрый вечер, – Дорогин оперся о письменный стол. – Тамара там?
– Нет, – качнула головой медсестра, – она в хирургическом отделении. Хотите чаю?
– Нет, не надо, я только что поужинал, – Сергей усмехнулся и хотел уже развернуться.
– Тут дорога короче, – напомнила ему медсестра, – можете пройти через реанимацию, я дверь от черной лестницы на ключ не закрывала. Жарко сейчас, оставила открытой.
– Знаю. Я эту больницу изучил хорошо, имел счастье в ней полежать.
«Повезло же Тамаре, – подумала девушка, – а я, сколько к пациентам ни присматриваюсь, ни одного стоящего не встретила.»
Дорогин, осматриваясь, не спеша пошел по коридору.
"Вот та палата, в которой мы лежали с Резаным, – он остановился у двери, чуть приоткрытой. Прикоснулся к ручке, прислушался к ощущениям. Холод металлической ручки был приятен. – Интересно, кто там сейчас лежит на моем месте – мужчина или женщина, старый человек или молодой? Из этой палаты редко кто выходил живым, сюда помещали полуобреченных. Я ведь тоже тогда находился в шаге от смерти”, – он толкнул дверь и вошел в палату.
Там царил полумрак. Одна кровать была пуста, а на второй, на той самой, на которой в свое время лежал Муму, он увидел девушку. Вернее, догадался, что это девушка, ее длинные волосы хорошо читались на фоне белой подушки.
Девушка чуть слышно постанывала. Муму машинально поднял дамскую сигарету и сунул в губы, ими же примериваясь к очень тонкой сигарете. Это и спасло его. Илья Вырезубов бросился на Сергея, натянув в руках черную шелковую удавку, а Григорий схватил Сергея за ноги, бросившись на него, как пес. Удавка захлестнулась, прихватив к шее и руку Сергея. Тонкая дамская сигарета сломалась.
Все происходило молча, слышалось лишь натужное сопение Ильи, который изо всех сил тянул на себя шелковый шнурок.
– Души, души шакала! – шипел Григорий. Все трое уже лежали на полу, и Сергей понял, просто так ему не вырваться, нападавшие сильны, причем сильны чрезвычайно. Так бывают сильны дикие звери, уже схватившие добычу и уже осознавшие, что она в их когтях, цепких и безжалостных, а гибель жертвы – это вопрос лишь времени, нескольких секунд или нескольких минут судорожных конвульсий, сдавленных стонов.
Сергей пошел на хитрость. Он на долю секунды расслабил, затем резко протолкнул руку вперед, и шелковая удавка оказалась у него под мышкой. Теперь она уже была не страшна. Он локтем изо всей силы ударил одного из нападавших в лицо. Послышался стон и хруст, похожий на звук ломаемой сухой ветки.
– Ах, ты так! – Сергея укусили за ногу, словно хотели отгрызть от нее кусок плоти.
И тогда каблуком Сергей нанес удар. Он все делал механически, инстинктивно, спасая свою жизнь. Муму заметил лишь то, что напавшие одеты в белые халаты и в дурацких, какие носят хирурги, белых колпаках на головах.
Сергей зацепил ногой штатив от капельницы и поймал его, когда тот уже падал. Сил подняться на ноги не было, голова кружилась, но пальцы уже сжались на холодном металле штатива. Сергей видел, как к нему метнулись силуэты, словно два белых медведя в голодную полярную ночь Он ударил штативом наотмашь. Бить было крайне неудобно, и удар получился не очень сильным. Штатив скользнул по плечу Ильи и со звоном врезался в спинку кровати. Второй раз взмахнуть штативом у Дорогина уже не было сил, и он подумал, что, возможно, проиграл.
– Что там такое? – послышался крик медсестры и торопливый цокот каблучков по поскрипывавшему, рассохшемуся паркету.
Странное дело, именно девичий крик и цокот каблучков сделали то, чего не смог сделать Дорогин. Нападавшие бросились к двери, столкнулись и, чуть не выломав створку, вылетели в коридор. Здесь они сшибли с ног медсестру. Девушка, ударившись головой о стену, потеряла сознание. И вот уже только топот ног по бетонной лестнице затихал вдали.
Дорогин поднялся. Его пошатывало, но он все же побежал. Остановился, чуть не споткнувшись о распростертую на стертом паркете медсестру. Ее лицо заливала кровь.
– Урод! – шипел Григорий, тяжело дыша в затылок Илье.
– Это ты урод!
Братья сбежали на первый этаж. Илья торопливо вытащил из кармана ключи, похищенные у Федора Ивановича. Они влетели в лабораторию, и Илья тут же закрыл дверь на ключ.
– В окно! В окно! – хрипел Илья.
Григорий, уже стоя на подоконнике, вспомнил о цветах, которые они привезли заведующему лабораторией. Держась за раму, нагнулся и выхватил букет из трехлитровой банки. Братья прыгнули в темноту и побежали, треща кустами.
Лишь только к медсестре подоспели дежурившие в реанимации врачи, Дорогин тут же бросился к лестнице. Головокружение уже прошло, лишь кровь стучала в висках да нестерпимо болела укушенная нога – кровь уже хлюпала в ботинке.
Сергей даже не задумывался, на какой этаж сбежали нападавшие, он, как охотничий пес, полагался лишь на свое чутье. Муму не ошибся ни на шаг, не сделал ни одного лишнего поворота и с разбегу ударился в закрытую дверь лаборатории, из-под которой лился свет. Дверь была заперта. Несколько раз Дорогин ударил в нее плечом. С той стороны лишь жалобным звоном отозвались ключи, выпавшие из замочной скважины.
– Ушли! – выдохнул Сергей и, почувствовав, что нет больше сил стоять, опустился на корточки возле стены.
Вниз уже бежали люди, звенели ключи. Сергей сидел не поднимая головы. Кто-то его спрашивал:
– С вами все в порядке?
– Да, – глухо отвечал Муму.
Но лишь только распахнулась дверь, лишь свет упал на пол, Дорогин поднялся и заглянул в лабораторию. Первое, что он увидел, это одинокая роза, стоящая в высоком мерном стакане, точно такая, какие те, которые он видел в кабинете у Тамары Солодкиной, та самая роза, о которой забыл Григорий Вырезубов, выхватывая букет из трехлитровой банки.
Распахнутое окно, ветер, колышущий занавески, окровавленная медсестра, дежурившая в реанимации… Дорогин не мог понять, что произошло, кто на него набросился, откуда взялись посторонние, одетые в белые халаты и колпаки.
Он тряхнул головой и осмотрелся. Тамары рядом не было.
«И немудрено, она же в операционной, и никто не бросит операцию, случись даже пожар.»
И тут он вспомнил, как зовут девушку-медсестру – Лиля. Имя совсем не подходило к ее внешности. Типичное русское, веснушчатое лицо, русые волосы, голубые глаза, пухлые губы. А имя Лиля предполагало нечто другое, во всяком случае в воображении Дорогина: жгучая брюнетка, карие глаза, смуглое лицо, осиная талия. И никакого платья, черные брюки и облегающий свитер.
– Лиля, – сказал Дорогин, беря сидевшую в кресле медсестру за руку.
Девушка одной рукой прижимала ко лбу грелку со льдом, обернутую в марлю.
– Двое, в белых халатах…
– Я это и сам видел, но лиц было не рассмотреть. Откуда они взялись?
Девушка непонимающе смотрела на Дорогина.
– Они неслись по коридору быстро, как… – медсестра запнулась, – как бешеные кони.
– Ты видела, как они пришли в реанимацию?
– Конечно видела, их привел Федор Иванович. Они втроем зашли в палату. Я еще хотела вас окликнуть, когда вы подошли к двери…
– Какой Федор Иванович? – спросил Муму. Кто-то за его спиной подсказал:
– Завлаб, мы сидим в его кабинете.
И тут установившийся было покой в больнице разорвал истошный женский крик. Такое в больнице случается нечасто, медики – народ тертый, и даже самую хрупкую медсестру не испугаешь ни видом крови, ни открытым переломом, когда из мяса торчат разведенные обломки костей.
Крик повторился, на этот раз еще более громко.
«Я так и знал, – подумал Дорогин, – это проклятое место!»
– Господи, сюда, скорее!
Дорогин последним поднялся по лестнице. Уже никто не обращал на него внимания, кровь из прокушенной лодыжки пропитала джинсы.
– Милицию вызывайте!
Сергей остановился в двери. Свет в палате уже горел, и он увидел мертвого мужчину, лежавшего под кроватью, с которой был убран матрас. Сквозь панцирную сетку Дорогин увидел тощую шею с темно-красной, почти черной полосой, выпучившиеся, остановившиеся глаза, вываленный синеватый язык.
"Это и есть Федор Иванович”, – подумал Дорогин о человеке, которого увидел впервые.
В больнице пришлось задержаться до утра, отвечать на вопросы, подписывать протокол, объяснять, почему он, Сергей Дорогин, оказался ночью в реанимации, какого черта его понесло в палату. Но сколько ни допытывался следователь, он так и не смог уяснить, что же было нужно убийцам от Сергея, почему они хотели его задушить. Так же было неясно, почему им понадобилось убивать заведующего лабораторией Федора Ивановича, да еще не у него в кабинете, а наверху, в реанимации. Вопросов было куда больше, чем ответов.
– Я знаю теперь ровно столько, сколько знаете вы, – сказал Дорогин следователю. – И поверьте, мне тоже не хотелось бы, чтобы эта ночь повторилась.
По глазам следователя Дорогин понял, его не подозревают. Ведь он сам чуть не погиб, а допрашивают его лишь потому, что следователю больше не за кого зацепиться, никто, кроме него и Лилии, не видел убийц. Но что толку, если и он, и медсестра запомнили лишь белые халаты и белые колпаки. Тут, в больнице, весь персонал так ходит.
Время для завтрака еще не наступило, а по коридорам вовсю сновали больные, забывшие о своих недугах, и наперебой обсуждали ночное происшествие. С каждой минутой оно обрастало все новыми и новыми выдуманными подробностями, становясь от этого более запутанным.
От услуг хирургов Сергей отказался наотрез, сколько ему ни предлагали зашить прокушенную ногу. А Тамаре было достаточно лишь двух слов:
– Сиди молчи.
Дорогин не проронил ни звука, когда игла впивалась в кожу.
– Ты уверен, что тебе не нужна заморозка?
– Делай свое дело. Взялась за работу – действуй.
– Тебе на самом деле очень больно?
– Нет, не очень, – превозмогая боль, произнес Дорогин, – ведь это делаешь ты, у тебя рука легкая. А на мне, как тебе известно, все заживает как на собаке.
Тамара горько усмехнулась, аккуратно и быстро продергивая иглу, делая последний стежок. Она сама же перевязала рану.
– А если он бешеный? – пошутил Сергей.
– Тогда тебе, Сергей, предстоит очень неприятная процедура: каждый день я буду делать тебе укол в живот.
– Ты хорошо шьешь кожу, но совсем не умеешь шить одежду. Почему?
– Потому что ленивая. И твое тело – лучший материал, с которым мне доводилось работать.
Тамара и Сергей понимали, что все их шутки натянутые, вымученные, вынужденные, ведь ночью был убит человек и чуть не убили самого Дорогина.
– Послушай, – вдруг вспомнил Сергей, – кто тебе подарил цветы?
– Какие?
– Те, что стоят у тебя в кабинете.
Тамара замолчала, а затем тихо-тихо произнесла:
– Федор Иванович. Еще днем… Он мертвый, а его цветы стоят в моем кабинете, живые цветы.
– Я у него на столе видел, по-моему, точно такую же розу.
– Да-да… – подтвердила наблюдение Дорогина Тамара, – ты что, ревнуешь меня?
– К мертвецу ревновать, к сожалению, бессмысленно, – ответил Сергей.
И они тотчас оставили эту тему, почувствовав неловкость, словно подобными разговорами оскорбляли память покойного.
«Может, рассказать об этом следователю? – подумал Дорогин. – Нет – это только мое больное воображение, запоздалая ревность.»
Из больницы Сергей и Тамара сумели вырваться уже к полудню. Нестерпимо хотелось спать, хотя мужчина и женщина понимали, коснись головы подушек: они долго не смогут заснуть, будут ворочаться, думать, вспоминать, сопоставлять факты, анализировать, пытаясь добраться до истины.
– Придется ужинать в обед, – сказал Сергей, доставая из сумки бутерброды, которые съездили в больницу и благополучно нетронутыми вернулись в дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50