Входная дверь треснула и слетела с петель. Со стороны террасы раздалась короткая автоматная очередь. Пули прошлись по хрустальным подвескам люстры. Лимону ничего не оставалось, как разбросать гранаты. Но какая-то мощная сила удержала его и заставила переступить пустую раму рассыпавшегося зеркала.
Тело Лимона стремительно полетело вниз. Омоновцы, ворвавшиеся в квартиру, видели исчезающего на глазах преступника и, не сговариваясь, открыли огонь.
Пули беззвучно пропали в зеркальном проеме. Один из омоновцев устремился в погоню. Но лишь подбежал к раме, она мгновенно вспыхнула пламенем. Его длинные языки не позволили продолжать движение. В считанные секунды рама сгорела и развалилась на дымящиеся головешки. Когда дым развеялся, изумленные омоновцы в свете фонарей увидели только почерневшую от копоти глухую стену.
* * *
Бутончик и Маргуша никак не хотят расставаться со мной.
Притормозили возле моего дома и продолжают уговаривать ехать к ним. За эти два дня они меня ужасно полюбили. Я их тоже. Лучше через неделю снова поедем кататься на лыжах. После бесчисленного количества поцелуев Бутончик на прощание протягивает маленький белый конвертик:
— Это тебе на булавки.
Лукаво улыбается и уезжают. Вхожу в подъезд. Первым делом лезу в конверт. Там двести долларов. Какие милые люди. Все! С завтрашнего дня начинаю новую жизнь. В конце концов Наташка умерла. Ей хорошо. А мне нужно как-то устраиваться. Куда бы сплавить Пата? Почему мне злостно не везет? Вокруг день и ночь шикарно тусуется народ. Мне ведь тоже хочется. Пока приглашают. Лучше бы Пата убили, чем Наташку. Ну, опять расселся на Наташкином диване. Наверное, пьяный. Третий день в халате по квартире бродит. Учился бы лучше крутиться, как Бутончик.
— Все шляешься? — с ходу хамит Пат.
— Ага. Убийцу ищу…
— Нечего его искать, — мрачно, пещерным голосом возражает мне Пат.
— Вот и Наташка советует завязать. Но не могу. Он мне как мужик понравился. Такого раз в жизни встретишь, — говорю я и скрываюсь в своей комнате. Тело изнемогает под одеждой. Два дня, проведенные в бане, истончили, изнежили кожу. Привыкать к одежде труднее, чем отвыкать от нее. Раздеваюсь догола и набрасываю Наташкин халатик. В кармане лежала записная книжка. Где она? С непонятным раздражением суетливо перебираю вещи. Ума не приложу, куда могла засунуть. Бывает, что некоторые мелочи, даже ерунда, способны вконец отравить настроение. Понимаю, что исчезнуть не могла, но нервы на взводе.
Переворачиваю вверх дном постель. Выбрасываю все из тумбочки. Достаю из-под кровати пыльную обувь. Нахожу смятую двадцатидолларовую бумажку. А книжки с Наташкиными телефонами нет. Надо успокоиться и вспомнить. О ней я рассказала Пату, когда он валялся рядом в истерике. Значит… или она в комнате… или ее украл Пат Новое дело. Зачем она ему? Еще не хватало, чтобы в моих шмотках копался. Приехала в таком прекрасном настроении, и на тебе — опять ругаться!
Внутри клокочет возмущение. Подлый все-таки Пат. Зачем, дура, ему призналась?
Теперь будет совать нос куда не надо. Ментам заложит. Идиотка я полная. На свою голову пожалела. От этих коммуняк жди любой подлости. Еще обвинит, что я сообщница. От этих мыслей становится страшно. Ну зачем ему рассказала? Страх подталкивает меня. Отбрасываю туфли и несусь в большую комнату Он, гад, сидит на стреме — ждет, когда обнаружу пропажу.
— Слушай, ты какое имеешь право копаться в моих вещах?
— Твоего здесь нет. Все Натальино. И записная книжка, естественно.
— Пат важно выпячивает губу. — Давай лучше поговорим о дальнейшей жизни.
— Чьей?
— Твоей. А может, и нашей.
— Нашей! — делаю круглые глаза. — Ну и намеки! — прикидываюсь дурой. — В каком смысле — нашей?
— Живем же, — как-то уклончиво объясняет Пат — Глупости. Живем, пока не выгнали. Уже приходил старый хрен, интересовался. Ты был пьяный. Не помнишь.
Пат задумчиво увлажняет языком пересохшие губы. Напряженно морщит лоб. Жестом приглашает сесть рядом.
— Разговор между нами серьезный. Ты — взрослая женщина и должна задуматься о будущем.
Молчу, хотя с удивлением начинаю врубаться, куда клонит этот псих!
Неужели собирается предложить выйти за него замуж? Вот потеха! Буду делать вид, что не догоняю. Подхожу к дивану. Скромно сажусь рядом. Пат воспринимает мoe покорное молчание как одобрение. Продолжает более энергично:
— Эту квартиру я им не отдам. И тебе идти некуда. Будешь мне дочерью, хозяйкой… женой. Со мной будет хорошо… Меня надолго хватит. Наберу новое дыхание. Подниму язи. Успокоимся и заживем. Мы с тобой навсегда повязаны Натальей. Судьбе угодно объединить нас… Ты многое узнаешь обо мне.
Почувствуешь. Ни один мужик от меня к себе не перетянет. Будем вместе поминать о Наталье. Ухаживать за ее могилкой. Благодарить за наше счастье. И не волнуйся, двадцать четыре года — еще не разница. Я и через двадцать буду таким же. После твоего признания я понял — ты единственны женщина, умеющая чувствовать мужчину. Тебе нужен я.
Пат произнес речь, как на партсобрании. Тупо и властно Мне бы рассмеяться, пошутить над его самомнением Но его тон завел меня с пол-оборота.
Кричу, задрожавшим от возмущения голосом:
— Ты?! Ничтожество! Половая тряпка! Предлагаешь любить тебя? Это все равно, что жевать использованный презерватив. Лучше возьми болтающийся под халатов опенок в кулак и держи всю оставшуюся жизнь. Меня тошнит от одной мысли о тебе. Приживала несчастный! Твое место среди бомжей в вокзальном сортире!
Зачем я так кричу? Накопившееся презрение само прет из меня. После Бутончика и Маргуши этот слизняк хочет залезть ко мне в постель? Бр-р-р! Лучше стать девственницей, чем с ним. Больше слова на ум не идут. Начинаю плакать.
Обалдевший Пат молчит, закинув голову. Точно вместо крика врезала ему по морде. Долго никак не реагирует. Потом медленно лезет в карман халата.
Ясно, записная книжка при нем. С ментовской издевкой спрашивает:
— И со всеми, кто в книжке, будешь совокупляться?
— Понадобится — буду. Мое дело. Ищу убийцу. Он в книжке.
— Его там нет, — издевается Пат.
— Есть!
— Нет.
— Есть!
— Дура…
Снова буйство овладевает мной. С нечленораздельными криками впиваюсь всеми десятью пальцами в его руку. Вырываю ее из кармана. Книжка падает на пол. Вместе с ней что-то еще. Упало и звякнуло. По полу покатился перстень. Хватаю книжку и перстень одновременно.
— Откуда перстень? Я знаю, чей он. Значит, воруешь?! У меня книжку, у Англосакса — его черный агат? Да?! У своих?!
Пат мрачно протягивает руку.
— Дай сюда.
— Это не твой.
— Дай сюда, — лицо Пата становится каменным. Глаза темными дырами вообще уходят куда-то в затылок. Лошадиные зубы оскалились. Сейчас он меня убьет! Дрожащей рукой протягиваю перстень.
— Надень.
Подчиняюсь его воле. Он встает и проводит рукой с перстнем по моей щеке.
— Этот перстень ты кусала в ту ночь?
— Да, — шепчу я, от страха потеряв разум. Пат спокойно и даже картинно удаляется к себе. Что это значит? Меня всю колотит. Скорее спрятаться, закрыться в своей комнате. Не дышать. Осторожно проскальзываю в кухню. Беру широкий кухонный нож с деревянной рукояткой. Зачем-то прячу под халат и на цыпочках крадусь в свою комнату. Свет не зажигаю. Нож кладу на тумбочку. Сама забираюсь с головой под одеяло. Мысли лихорадочно тусуются в голове. "Наташка знала и не хотела мне говорить? Вот почему просила не искать убийцу. Почему она его ненавидит? Отец? Решила, что он прав? А за что убил? Сам совершил преступление. Собственную дочь… Как же клонит Пат. Псих! Неужели собирается предложить выйти за него замуж? Вот потеха! Буду делать вид, что не догоняю.
Подхожу к дивану. Скромно сажусь рядом Пат воспринимает мое покорное молчание как одобрение. Продолжает более энергично:
— Эту квартиру я им не отдам. И тебе идти некуда. Будешь мне дочерью, хозяйкой… женой. Со мной будет хорошо. Меня надолго хватит. Наберу новое дыхание. Подниму связи. Успокоимся и заживем. Мы с тобой навсегда повязаны Натальей. Судьбе угодно объединить нас. Ты многое узнаешь обо мне.
Почувствуешь. Ни один мужик от меня к себе не перетянет. Будем вместе вспоминать о Наталье. Ухаживать за ее могилкой. Благодарить за наше счастье. И не волнуйся, двадцать четыре года — еще не разница. Я и через двадцать буду таким же. После твоего признания я понял — ты единственная женщина, умеющая чувствовать мужчину. Тебе нужен я.
Пат произнес речь, как на партсобрании. Тупо и властно Мне бы рассмеяться, пошутить над его самомнением Но наглый тон завел меня с пол-оборота. Кричу дрожащим от возмущения голосом:
— Ты?! Ничтожество! Половая тряпка! Предлагаешь любить тебя? Это все равно, что жевать использованный презерватив. Лучше возьми болтающийся под халатом опенок в кулак и держи всю оставшуюся жизнь. Меня тошнит от одной мысли о тебе. Приживала несчастный! Твое место среди бомжей в вокзальном сортире!
Зачем я так кричу? Накопившееся презрение само прет из меня. После Бутончика и Маргуши этот слизняк хочет залезть ко мне в постель? Бр-р-р! Лучше стать девственницей, чем с ним. Больше слова на ум не идут. Начинаю плакать.
Обалдевший Пат молчит, закинув голову. Точно вместо крика врезала ему по морде. Долго никак не реагирует. Потом медленно лезет в карман халата.
Ясно, записная книжка при нем. С ментовской издевкой спрашивает:
— И со всеми, кто в книжке, будешь совокупляться?
— Понадобится — буду. Мое дело. Ищу убийцу. Он в книжке.
— Его там нет, — издевается Пат.
— Есть!
— Нет.
— Есть!
— Дура…
Снова буйство овладевает мной. С нечленораздельными криками впиваюсь всеми десятью пальцами в его руку. Вырываю ее из кармана. Книжка падает на пол. Вместе с ней что-то еще. Упало и звякнуло. По полу покатился перстень. Хватаю книжку и перстень одновременно.
— Откуда перстень? Я знаю, чей он. Значит, воруешь?! У меня книжку, у Англосакса — его черный агат? Да?! У своих?!
Пат мрачно протягивает руку.
— Дай сюда.
— Это не твой.
— Дай сюда, — лицо Пата становится каменным. Глаза темными дырами вообще уходят куда-то в затылок. Лошадиные зубы оскалились. Сейчас он меня убьет! Дрожащей рукой протягиваю перстень.
— Надень.
Подчиняюсь его воле. Он встает и проводит рукой с перстнем по моей щеке.
— Этот перстень ты кусала в ту ночь?
— Да, — шепчу я, от страха потеряв разум. Пат спокойно и даже картинно удаляется к себе. Что это значит? Меня всю колотит. Скорее спрятаться, закрыться в своей комнате. Не дышать. Осторожно проскальзываю в кухню. Беру широкий кухонный нож с деревянной рукояткой. Зачем-то прячу под халат и на цыпочках крадусь в свою комнату. Свет не зажигаю. Нож кладу на тумбочку. Сама забираюсь с головой под одеяло. Мысли лихорадочно тусуются в голове. «Наташка знала и не хотела мне говорить? Вот почему просила не искать убийцу. Почему она его ненавидит? Отец? Решила, что он прав? А за что убил? Сам совершил преступление. Собственную дочь… Как же это называется, когда между близкими родственниками? Не помню. Пат — убийца. Но со мной был не он. Смешно, чтобы Пат — и такое. А если был он? Ужас. Пат — и такой мужик?! Сдерживал себя, терпел издевательства. На его глазах мерзкие мужики мусолили его, дочь. Перед смертью она все поняла. Вот почему не убил меня. Я-не его дочь. Я лишь свидетель его унижений. Мне тоже доказал. Как просто! Но Пат… Пат… не мужчина!»
Дверь со скрипом приоткрывается. В проеме обозначается длинная худая фигура. Тайком наблюдаю из-под одеяла. Меня распирает злоба: «Пусть, пусть докажет, что это был он!» Бессознательно сама поворачиваюсь боком, как тогда. Он молча перешагивает через меня и ложится рядом. Боже! Эти руки… Я снова чувствую себя инструментом. Ощущения еще острее, чем тогда. Сейчас я трезвая и бодрая. Значит, подобное возможно? Он легко проводит пальцами по спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Тело Лимона стремительно полетело вниз. Омоновцы, ворвавшиеся в квартиру, видели исчезающего на глазах преступника и, не сговариваясь, открыли огонь.
Пули беззвучно пропали в зеркальном проеме. Один из омоновцев устремился в погоню. Но лишь подбежал к раме, она мгновенно вспыхнула пламенем. Его длинные языки не позволили продолжать движение. В считанные секунды рама сгорела и развалилась на дымящиеся головешки. Когда дым развеялся, изумленные омоновцы в свете фонарей увидели только почерневшую от копоти глухую стену.
* * *
Бутончик и Маргуша никак не хотят расставаться со мной.
Притормозили возле моего дома и продолжают уговаривать ехать к ним. За эти два дня они меня ужасно полюбили. Я их тоже. Лучше через неделю снова поедем кататься на лыжах. После бесчисленного количества поцелуев Бутончик на прощание протягивает маленький белый конвертик:
— Это тебе на булавки.
Лукаво улыбается и уезжают. Вхожу в подъезд. Первым делом лезу в конверт. Там двести долларов. Какие милые люди. Все! С завтрашнего дня начинаю новую жизнь. В конце концов Наташка умерла. Ей хорошо. А мне нужно как-то устраиваться. Куда бы сплавить Пата? Почему мне злостно не везет? Вокруг день и ночь шикарно тусуется народ. Мне ведь тоже хочется. Пока приглашают. Лучше бы Пата убили, чем Наташку. Ну, опять расселся на Наташкином диване. Наверное, пьяный. Третий день в халате по квартире бродит. Учился бы лучше крутиться, как Бутончик.
— Все шляешься? — с ходу хамит Пат.
— Ага. Убийцу ищу…
— Нечего его искать, — мрачно, пещерным голосом возражает мне Пат.
— Вот и Наташка советует завязать. Но не могу. Он мне как мужик понравился. Такого раз в жизни встретишь, — говорю я и скрываюсь в своей комнате. Тело изнемогает под одеждой. Два дня, проведенные в бане, истончили, изнежили кожу. Привыкать к одежде труднее, чем отвыкать от нее. Раздеваюсь догола и набрасываю Наташкин халатик. В кармане лежала записная книжка. Где она? С непонятным раздражением суетливо перебираю вещи. Ума не приложу, куда могла засунуть. Бывает, что некоторые мелочи, даже ерунда, способны вконец отравить настроение. Понимаю, что исчезнуть не могла, но нервы на взводе.
Переворачиваю вверх дном постель. Выбрасываю все из тумбочки. Достаю из-под кровати пыльную обувь. Нахожу смятую двадцатидолларовую бумажку. А книжки с Наташкиными телефонами нет. Надо успокоиться и вспомнить. О ней я рассказала Пату, когда он валялся рядом в истерике. Значит… или она в комнате… или ее украл Пат Новое дело. Зачем она ему? Еще не хватало, чтобы в моих шмотках копался. Приехала в таком прекрасном настроении, и на тебе — опять ругаться!
Внутри клокочет возмущение. Подлый все-таки Пат. Зачем, дура, ему призналась?
Теперь будет совать нос куда не надо. Ментам заложит. Идиотка я полная. На свою голову пожалела. От этих коммуняк жди любой подлости. Еще обвинит, что я сообщница. От этих мыслей становится страшно. Ну зачем ему рассказала? Страх подталкивает меня. Отбрасываю туфли и несусь в большую комнату Он, гад, сидит на стреме — ждет, когда обнаружу пропажу.
— Слушай, ты какое имеешь право копаться в моих вещах?
— Твоего здесь нет. Все Натальино. И записная книжка, естественно.
— Пат важно выпячивает губу. — Давай лучше поговорим о дальнейшей жизни.
— Чьей?
— Твоей. А может, и нашей.
— Нашей! — делаю круглые глаза. — Ну и намеки! — прикидываюсь дурой. — В каком смысле — нашей?
— Живем же, — как-то уклончиво объясняет Пат — Глупости. Живем, пока не выгнали. Уже приходил старый хрен, интересовался. Ты был пьяный. Не помнишь.
Пат задумчиво увлажняет языком пересохшие губы. Напряженно морщит лоб. Жестом приглашает сесть рядом.
— Разговор между нами серьезный. Ты — взрослая женщина и должна задуматься о будущем.
Молчу, хотя с удивлением начинаю врубаться, куда клонит этот псих!
Неужели собирается предложить выйти за него замуж? Вот потеха! Буду делать вид, что не догоняю. Подхожу к дивану. Скромно сажусь рядом. Пат воспринимает мoe покорное молчание как одобрение. Продолжает более энергично:
— Эту квартиру я им не отдам. И тебе идти некуда. Будешь мне дочерью, хозяйкой… женой. Со мной будет хорошо… Меня надолго хватит. Наберу новое дыхание. Подниму язи. Успокоимся и заживем. Мы с тобой навсегда повязаны Натальей. Судьбе угодно объединить нас… Ты многое узнаешь обо мне.
Почувствуешь. Ни один мужик от меня к себе не перетянет. Будем вместе поминать о Наталье. Ухаживать за ее могилкой. Благодарить за наше счастье. И не волнуйся, двадцать четыре года — еще не разница. Я и через двадцать буду таким же. После твоего признания я понял — ты единственны женщина, умеющая чувствовать мужчину. Тебе нужен я.
Пат произнес речь, как на партсобрании. Тупо и властно Мне бы рассмеяться, пошутить над его самомнением Но его тон завел меня с пол-оборота.
Кричу, задрожавшим от возмущения голосом:
— Ты?! Ничтожество! Половая тряпка! Предлагаешь любить тебя? Это все равно, что жевать использованный презерватив. Лучше возьми болтающийся под халатов опенок в кулак и держи всю оставшуюся жизнь. Меня тошнит от одной мысли о тебе. Приживала несчастный! Твое место среди бомжей в вокзальном сортире!
Зачем я так кричу? Накопившееся презрение само прет из меня. После Бутончика и Маргуши этот слизняк хочет залезть ко мне в постель? Бр-р-р! Лучше стать девственницей, чем с ним. Больше слова на ум не идут. Начинаю плакать.
Обалдевший Пат молчит, закинув голову. Точно вместо крика врезала ему по морде. Долго никак не реагирует. Потом медленно лезет в карман халата.
Ясно, записная книжка при нем. С ментовской издевкой спрашивает:
— И со всеми, кто в книжке, будешь совокупляться?
— Понадобится — буду. Мое дело. Ищу убийцу. Он в книжке.
— Его там нет, — издевается Пат.
— Есть!
— Нет.
— Есть!
— Дура…
Снова буйство овладевает мной. С нечленораздельными криками впиваюсь всеми десятью пальцами в его руку. Вырываю ее из кармана. Книжка падает на пол. Вместе с ней что-то еще. Упало и звякнуло. По полу покатился перстень. Хватаю книжку и перстень одновременно.
— Откуда перстень? Я знаю, чей он. Значит, воруешь?! У меня книжку, у Англосакса — его черный агат? Да?! У своих?!
Пат мрачно протягивает руку.
— Дай сюда.
— Это не твой.
— Дай сюда, — лицо Пата становится каменным. Глаза темными дырами вообще уходят куда-то в затылок. Лошадиные зубы оскалились. Сейчас он меня убьет! Дрожащей рукой протягиваю перстень.
— Надень.
Подчиняюсь его воле. Он встает и проводит рукой с перстнем по моей щеке.
— Этот перстень ты кусала в ту ночь?
— Да, — шепчу я, от страха потеряв разум. Пат спокойно и даже картинно удаляется к себе. Что это значит? Меня всю колотит. Скорее спрятаться, закрыться в своей комнате. Не дышать. Осторожно проскальзываю в кухню. Беру широкий кухонный нож с деревянной рукояткой. Зачем-то прячу под халат и на цыпочках крадусь в свою комнату. Свет не зажигаю. Нож кладу на тумбочку. Сама забираюсь с головой под одеяло. Мысли лихорадочно тусуются в голове. "Наташка знала и не хотела мне говорить? Вот почему просила не искать убийцу. Почему она его ненавидит? Отец? Решила, что он прав? А за что убил? Сам совершил преступление. Собственную дочь… Как же клонит Пат. Псих! Неужели собирается предложить выйти за него замуж? Вот потеха! Буду делать вид, что не догоняю.
Подхожу к дивану. Скромно сажусь рядом Пат воспринимает мое покорное молчание как одобрение. Продолжает более энергично:
— Эту квартиру я им не отдам. И тебе идти некуда. Будешь мне дочерью, хозяйкой… женой. Со мной будет хорошо. Меня надолго хватит. Наберу новое дыхание. Подниму связи. Успокоимся и заживем. Мы с тобой навсегда повязаны Натальей. Судьбе угодно объединить нас. Ты многое узнаешь обо мне.
Почувствуешь. Ни один мужик от меня к себе не перетянет. Будем вместе вспоминать о Наталье. Ухаживать за ее могилкой. Благодарить за наше счастье. И не волнуйся, двадцать четыре года — еще не разница. Я и через двадцать буду таким же. После твоего признания я понял — ты единственная женщина, умеющая чувствовать мужчину. Тебе нужен я.
Пат произнес речь, как на партсобрании. Тупо и властно Мне бы рассмеяться, пошутить над его самомнением Но наглый тон завел меня с пол-оборота. Кричу дрожащим от возмущения голосом:
— Ты?! Ничтожество! Половая тряпка! Предлагаешь любить тебя? Это все равно, что жевать использованный презерватив. Лучше возьми болтающийся под халатом опенок в кулак и держи всю оставшуюся жизнь. Меня тошнит от одной мысли о тебе. Приживала несчастный! Твое место среди бомжей в вокзальном сортире!
Зачем я так кричу? Накопившееся презрение само прет из меня. После Бутончика и Маргуши этот слизняк хочет залезть ко мне в постель? Бр-р-р! Лучше стать девственницей, чем с ним. Больше слова на ум не идут. Начинаю плакать.
Обалдевший Пат молчит, закинув голову. Точно вместо крика врезала ему по морде. Долго никак не реагирует. Потом медленно лезет в карман халата.
Ясно, записная книжка при нем. С ментовской издевкой спрашивает:
— И со всеми, кто в книжке, будешь совокупляться?
— Понадобится — буду. Мое дело. Ищу убийцу. Он в книжке.
— Его там нет, — издевается Пат.
— Есть!
— Нет.
— Есть!
— Дура…
Снова буйство овладевает мной. С нечленораздельными криками впиваюсь всеми десятью пальцами в его руку. Вырываю ее из кармана. Книжка падает на пол. Вместе с ней что-то еще. Упало и звякнуло. По полу покатился перстень. Хватаю книжку и перстень одновременно.
— Откуда перстень? Я знаю, чей он. Значит, воруешь?! У меня книжку, у Англосакса — его черный агат? Да?! У своих?!
Пат мрачно протягивает руку.
— Дай сюда.
— Это не твой.
— Дай сюда, — лицо Пата становится каменным. Глаза темными дырами вообще уходят куда-то в затылок. Лошадиные зубы оскалились. Сейчас он меня убьет! Дрожащей рукой протягиваю перстень.
— Надень.
Подчиняюсь его воле. Он встает и проводит рукой с перстнем по моей щеке.
— Этот перстень ты кусала в ту ночь?
— Да, — шепчу я, от страха потеряв разум. Пат спокойно и даже картинно удаляется к себе. Что это значит? Меня всю колотит. Скорее спрятаться, закрыться в своей комнате. Не дышать. Осторожно проскальзываю в кухню. Беру широкий кухонный нож с деревянной рукояткой. Зачем-то прячу под халат и на цыпочках крадусь в свою комнату. Свет не зажигаю. Нож кладу на тумбочку. Сама забираюсь с головой под одеяло. Мысли лихорадочно тусуются в голове. «Наташка знала и не хотела мне говорить? Вот почему просила не искать убийцу. Почему она его ненавидит? Отец? Решила, что он прав? А за что убил? Сам совершил преступление. Собственную дочь… Как же это называется, когда между близкими родственниками? Не помню. Пат — убийца. Но со мной был не он. Смешно, чтобы Пат — и такое. А если был он? Ужас. Пат — и такой мужик?! Сдерживал себя, терпел издевательства. На его глазах мерзкие мужики мусолили его, дочь. Перед смертью она все поняла. Вот почему не убил меня. Я-не его дочь. Я лишь свидетель его унижений. Мне тоже доказал. Как просто! Но Пат… Пат… не мужчина!»
Дверь со скрипом приоткрывается. В проеме обозначается длинная худая фигура. Тайком наблюдаю из-под одеяла. Меня распирает злоба: «Пусть, пусть докажет, что это был он!» Бессознательно сама поворачиваюсь боком, как тогда. Он молча перешагивает через меня и ложится рядом. Боже! Эти руки… Я снова чувствую себя инструментом. Ощущения еще острее, чем тогда. Сейчас я трезвая и бодрая. Значит, подобное возможно? Он легко проводит пальцами по спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36