– Я приходил к вам три дня назад. С девушкой… По рекомендации Бориса Иосифовича… Мы остались должны вам сто долларов…
– Да-да-да! – с жаром воскликнул Заболоцкий. – Я уже вспомнил! И как у вас дела? Последовали моему совету?
– Да, Марина легла в клинику Миллера, – сказал я. – Завтра начнется лечение.
– Однако что же мы тут стоим! – спохватился Заболоцкий. – Прошу вас, заходите!
Мы прошли с ним в холл с высокими окнами. Я невольно огляделся по сторонам и посмотрел наверх, ожидая внезапного появления разгневанной супруги. Заболоцкий заметил мой взгляд и развел руками.
– У каждого свой ад, как заметил классик! – сокрушенно произнес он. – Правила хорошего тона требуют, чтобы к приходу гостей все скелеты были убраны в шкаф. Но вы заявились в неурочный час, и получился маленький прокол, за который я приношу извинения…
Эти слова дались ему с видимым усилием. Заболоцкий был не из тех людей, которые объясняются и извиняются. Мне следовало понимать эти объяснения как невысказанную просьбу – я должен был сделать вид, что приоткрывшийся занавес над семейной сценой прошел мимо моего внимания.
Он напрасно беспокоился. Люди зачастую склонны преувеличивать интерес окружающих к собственной персоне. Окружающих волнуют в первую очередь свои дела. Я давно догадывался, что богатые тоже плачут, и по большому счету мне не было никакого дела до их слез.
Заболоцкий ввел меня в кабинет и с видимым облегчением затворил за собой дверь.
Я медленно полез в карман за бумажником. Косметолог рассеянно взял у меня из рук стодолларовую купюру и бросил ее в ящик письменного стола.
– Благодарю вас! – произнес он механически и с некоторым нетерпением посмотрел на меня. – У вас есть ко мне еще какие-то вопросы?
– Откровенно говоря, есть один вопрос, Анатолий Александрович! – сказал я, усаживаясь в кресло. – У меня, собственно, нет никакого права его задавать, поэтому мне приходится рассчитывать только на вашу добрую волю…
Заболоцкий изобразил на лице внимание.
– Я вас слушаю, – произнес он.
– Знаете, я встретил в больнице одного человека, – как можно простодушнее начал я. – И он показался мне знакомым. Раньше я занимался боксом, и, понимаете, кажется, я встречался с этим человеком на ринге… Пока я собирался с мыслями, этот человек выписался из больницы. Ну и, как это часто бывает, теперь мне захотелось во что бы то ни стало встретиться с ним! Воспоминания молодости…
Заболоцкий едва заметно улыбнулся.
– Простите, я не совсем понимаю, какое отношение к вашим воспоминаниям имею я? – с вежливым недоумением спросил он.
– Дело в том, что вы направляли его в клинику, – пояснил я. – Мне показывали его историю, там ваше направление… Вот я и подумал, может быть, у вас есть адрес этого человека? Вы, наверное, ведете журнал приема?
– Журнал я, разумеется, веду, – терпеливо сказал Заболоцкий. – Только я опять не понимаю – раз вы смотрели историю, то должны знать адрес. В истории же все это указано!
– Это верно! Но произошла смешная вещь. – Я неестественно рассмеялся. – Тот адрес, который указан в истории, оказался ошибочным. По нему расположена дамская парикмахерская! Так я подумал, может быть, в вашем журнале есть правильный адрес?
Заболоцкий пожал плечами.
– Может быть, – согласился он. – Но ведь вы понимаете, что у меня нет возможности проверять правильность тех сведений, что сообщают о себе пациенты?
– Да, естественно, – согласился я. – Просто я надеюсь – а вдруг повезет?
– Ну что ж… Надежды, как говорится, юношей питают, – без выражения произнес Заболоцкий и достал из шкафа пухлый фолиант. – Вы, конечно, помните фамилию?
– Разумеется! Зовут его Григорий Краснов…
– Краснов, Краснов… – пробормотал косметолог, перелистывая свой талмуд. – Когда поступил – не помните?
– Около недели назад, – быстро подсказал я.
– Около недели… – задумчиво повторил Заболоцкий. – Так, так… Ну, вот ваш Краснов! – Он поднял на меня глаза. – Будьте любезны взглянуть!
Я поднялся, подошел к столу и через плечо Анатолия Александровича заглянул в журнал. Запись абсолютно ничем не отличалась от записи в истории болезни.
Говорят, что отрицательный результат – это тоже результат. Но на моем лице отразилось разочарование, которое заметил и Заболоцкий.
– Опять парикмахерская? – сочувственно спросил он.
– Она самая! – в сердцах выругался я.
– Не огорчайтесь! – сказал Заболоцкий. – Если эта встреча так важна для вас, не все еще потеряно. Возможно, этот человек когда-нибудь опять придет ко мне на прием, и я дам вам знать. Оставьте свой телефончик.
– У меня только рабочий телефон, – ответил я. – Но сейчас я в отпуске.
– Но ведь когда-то вы выйдете из отпуска, – улыбнулся Анатолий Александрович.
– Боюсь, к тому времени у меня все перегорит, – тоже с улыбкой сказал я.
Заболоцкий закрыл журнал и отодвинул его на край стола.
– Сожалею, что ничем не могу больше помочь, – сказал он. – Кстати, какой доктор ведет вашу подругу?
– Его фамилия Маслов, – ответил я.
– А, знаю, – кивнул Заболоцкий. – Он молод, но дело знает превосходно. Думаю, вы останетесь довольны. И все-таки покажитесь после окончания курса лечения. Просто профессиональное любопытство, понимаете? Разумеется, никакой платы за визит.
– Как-нибудь выберемся, – пообещал я.
Анатолий Александрович проводил меня до дверей. По пути мы оба болезненно прислушивались, не обрушится ли сверху голос разгневанной супруги. Во всяком случае, у меня создалось именно такое впечатление. Однако пронесло – Заболоцкий воспрянул духом, и улыбка опять появилась на его лице.
– Всего хорошего, – сказал он на прощание. – Заходите, когда будет результат.
Дверь закрылась за ним, и особняк немедленно обрел прежний отстраненный мемориальный вид, далекий от суеты и мелких страстей. Я покачал головой и ушел.
Погода опять портилась – косматые тучи расползались по всему небу, окрашивая его в мрачные и грязные цвета. Внезапные порывы ветра безжалостно хлестали по лицу. Листопад делался все стремительнее и неудержимее. Осень наступала по всему фронту.
Выйдя на бульвар, я неожиданно увидел знакомую фигуру. Лохматая голова, черное пальто и алый шарф – это был тот самый заносчивый художник! Он стоял на том же месте, где мы увидели его в первый раз, и сосредоточенно трудился над своим этюдником, не обращая внимания на прохожих, которые обтекали его со всех сторон.
Мне стало любопытно, выполнил ли он свое обещание. Я постарался как можно незаметнее подойти к нему со спины и взглянул на холст.
Сердце мое взволнованно забилось – я испытал одновременно и волнение, и стыд за свои дурацкие рассуждения, которыми блистал прошлый раз. На маленьком квадратике холста я вдруг увидел кусочек окружающего мира – наполненный жизнью, ветром, падающей листвой. Но кроме всего этого, на холсте была она – маленькая, хрупкая фигурка в синем плаще, печально шагающая мимо холодных стен и плачущих деревьев навстречу зиме. Работа, видимо, уже заканчивалась, и с каждым мазком картина становилась все более живой.
– Просто здорово! – искренне сказал я. – Прошу прощения за те глупости, которые наговорил в прошлый раз…
Художник покосился на меня через плечо и отвернулся.
– Это вы? – сказал он недружелюбно. – А где же ваша девушка? Я предпочел бы услышать ее мнение.
– Она лежит в больнице, – ответил я. – Но ей бы наверняка понравилось.
– В больнице? И вы говорите об этом так спокойно? – удивился он. – Я еще в тот раз понял, что вы из этих… – Он замялся, подыскивая слово.
– Из врачей, – подсказал я. – Поэтому, кстати, я спокоен. Моей девушке ничего не угрожает.
– Я рад за нее, – буркнул художник.
Мы немного помолчали. Неожиданно в голову мне пришла блестящая мысль.
– Вы еще долго будете работать над этой картиной? – спросил я.
– Сегодня сворачиваюсь, – ответил он.
– Скажите, а вы… пишете их для себя или продаете?
Художник слегка усмехнулся.
– Коллекционируете картины? – с иронией спросил он.
– Ну что вы! – смиренно ответил я. – Но эту бы купил с удовольствием!
Он неопределенно хмыкнул и посмотрел в пасмурное небо.
– Пока у меня нет желания ее продавать, – важно заключил он наконец.
– Пока у меня и денег нет, – признался я. – Но если надумаете…
– Пожалуй, черкните телефончик! – смилостивился художник.
Я поспешно вытащил записную книжку и записал продиктованный им номер.
– Кого спросить?
– Валерий, – представился он.
– А я Владимир… А девушку зовут Мариной.
– Очень приятно, – опять усмехнулся художник. – Хотите сделать подарок?
– Вы угадали! – сказал я с энтузиазмом, чувствуя, что тон его несколько смягчился. – Ну, до встречи!
– Бывай! – кивнул, не оборачиваясь, художник.
Я покинул его в приподнятом настроении. Если мне удастся купить у него картину, это будет такой великолепный сюрприз для Марины! В предвкушении эффекта, который я произведу на нее в будущем, я почти начисто забыл о настоящем и поехал к Чехову, размышляя о вещах, абсолютно далеких от криминальных проблем.
Однако Юрий Николаевич быстро возвратил меня на землю. То, что есть какие-то новости, я понял по его лицу сразу, как только он открыл мне дверь. Чехов будто помолодел – он двигался бодро и пружинисто, а в глазах его горел торжествующий огонек.
– Ну, с чем тебя можно поздравить? – покровительственно сказал он. – Напал на след?
– Брось издеваться, Юрий Николаевич, – сказал я, посмеиваясь. – Лучше выкладывай, что сам разузнал! У тебя на лице все написано…
– Раз написано – читай! – распорядился Чехов. – Читай-читай! Не заставляй меня усомниться в тебе…
– Ну что? Отпечатки? – спросил я. – Ты же говоришь – все написано! – сердито сказал Чехов. – Ну ладно, слушай! Пункт первый: отпечатки пальцев на стакане принадлежат некоему Бородину Сергею Ивановичу. Десять лет назад был осужден за участие в вооруженном ограблении. Было ему всего восемнадцать лет. Отсидел два года и вышел по амнистии. Больше ни разу нигде не засвечивался. Более того, потерял и квартиру, и прописку в Москве, по некоторым сведениям, уехал жить к родственникам в Тюмень. Однако, как видишь, неожиданно всплыл со стаканом в руке…
– И что же это нам дает? – осторожно спросил я. – Где его искать?
– Больно ты быстрый! – нахмурился Юрий Николаевич. – А пункт номер два тебя не интересует?
– Еще как интересует! – рассердился в свою очередь я. – Говори, не тяни душу!
– От ребят я узнал интересную вещь – вчера за окружной кольцевой дорогой в лесопосадках возле Калужского шоссе обнаружен труп мужчины лет тридцати-сорока.
– Пациент доктора Миллера? – воскликнул я.
– Утверждать не берусь, но думаю – это он, – важно сказал Юрий Николаевич. – Дело в том, что труп был без одежды и малость обгорел. Но, понимаешь, обгорел не весь, а только лицо, голова и плечи. Впечатление такое, что тело пытались сжечь, но бензина хватило только на верхнюю часть. Однако целью преступников, по-моему, было скрыть следы операции на лице убитого. Почему я с такой уверенностью говорю об операции? Потому что опознали этого типа без труда – по отпечаткам пальцев – они-то остались нетронутыми. И голый он по одной простой причине – на нем была больничная пижама! И еще одна деталь – в этом парне было три пули от патрона «ПМ» 9х18!
– Все сходится! – сказал я. – Но, если пытались уничтожить следы операции, значит, это сделал тот человек, который сделал и саму операцию! Значит, это Миллер?
Чехов нахмурился, задумчиво посмотрел на меня и сказал уже менее уверенным тоном:
– Понимаешь, какая получается штука! Если это сделал Миллер, то при чем тут Бородин-Краснов? А если Бородин сделал это по заказу Миллера, то почему тот не попытался немедленно скрыть все следы, а наоборот, бездарно упустил историю болезни? И вообще непонятно, зачем он так откровенно афишировал этого человека?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44