Наоборот, что касается основной массы живущих на берегу, он был скорее мизантропом. Он ненавидел жизнь на побережье, особенно современную городскую жизнь. Он испытывал отвращение к суете, шуму и толкотне, машинам и дыму. В городе его не покидало чувство приближающегося конфликта. Для него маяк был избавлением, уходом с враждебной земли в счастливое уединение. Если бы это было возможно, он вообще нечасто отправлялся бы в отпуск на берег. На берегу он был человеком, не приспособленным к тамошней жизни. Он предвзято относился ко всему, что видел вокруг, и не скупился на едкие, резкие комментарии, когда что-то ему не нравилось. У него, естественно, было мало друзей.
Он знал, что все могло сложиться по-другому, если бы он женился, если бы он, как Робсон, нашел подходящую девушку. Это примирило бы его с необходимостью проводить на берегу один месяц из четырех. Это смягчило бы его. Когда-то он желал, чтобы это произошло. Но девушка, на которой он собирался жениться, девушка из Плимута, бросила его и уехала с каким-то пройдохой из Лондона, парнем с деньгами. Она даже не попрощалась. Митчел так и не смог простить ее… И на берегу, где таких парней становилось все больше и больше, он не мог забыть эту отвратительную историю. На скале он был другим человеком – веселым, компанейским, с чувством юмора. Тут он никогда не бывал резким, зато всегда был поглощен какой-нибудь новой идеей. И уж во всяком случае он был знающим и добросовестным смотрителем.
Итак, Митчел находился в световой камере маяка. Он спокойно двигался по комнате шагом занятого делом человека. Время от времени выходил на открытый балкон посмотреть, не рассеивается ли туман, и послушать отдаленные голоса кораблей. Но снаружи было холодно и промозгло даже в бушлате поверх фуфайки; порывы ветра просто оглушали. Внутри было гораздо приятнее.
По стандартам башни световая камера была довольно-таки просторной: пятнадцать футов в поперечнике и почти двадцать до купола. Ее круглая стена полностью состояла из больших окон специального стекла. Точно в центре камеры поднимались металлические леса шести футов высотой, наверху помещалась круглая огороженная платформа, туда вела короткая металлическая лестница. Над платформой возвышалась фонарная клеть – изящный, высотой в три фута оптический прибор с тысячью призм, почти беззвучно вращающийся на роликах из полированной стали, как по волшебству превращающий свет единственной мощной электрической лампы в шесть пар симметрично расположенных световых лучей. Четкость, эффективность и красота маячной службы достигали здесь наивысшей точки.
В тот момент, однако, прожектор значил немного. Разумеется, он должен светить и вращаться, даже если его никто не сможет увидеть сквозь туман. Однако жизненно важным сейчас было следить за работой сирены… Не то чтобы она требовала большого внимания. Митчел уже проверил работу механизма, который обеспечивал необходимую периодичность потоков сжатого воздуха, чтобы звук раздавался каждые положенные пять минут. Время от времени Митчел подходил к компрессору – убедиться, что все идет должным образом. Он не ожидал каких-либо неприятностей. Все машинное оборудование в Сверлстоуне, как и сама башня, содержалось смотрителями в исключительном порядке. И они все в равной степени гордились этим. Если все будет отлажено, достаточно просто вести наблюдение, а потом кто-нибудь из них, когда придет время, выключит сирену и прожектор, нажав несколько кнопок на панели управления…
Насвистывая веселую мелодию, Митчел продолжал расхаживать взад и вперед. Ему было приятно опять оказаться в башне. Может быть, немного непривычно после месяца вынужденного отсутствия. Но это естественно. В первые дни после возвращения с берега комнаты маяка всегда кажутся маленькими, а стены вроде бы давят. Но это скоро пройдет. Для Митчела башня была домом…
Джим Лоу лежал в спальне на койке. Спальная комната была расположена этажом ниже служебной. В течение двух последних часов он старался заснуть, но повторяющийся рев сирены был настолько громким, что ему удалось лишь немного подремать. Сейчас он уже окончательно отбросил мысль о сне. Лежал и перечитывал богатое новостями письмо, доставленное с берега вчерашним катером. Письмо было от отца. Отец был рулевым на спасательной шлюпке. В письме он как раз подробно рассказывал о последнем своем рейсе – к расколовшемуся надвое пароходу.
Лоу был крупный широкоплечий парень, ему шел двадцать первый год. Жизнь еще не наложила своего отпечатка на его открытое круглощекое лицо. У него была копна густых волос соломенного цвета, припухлый рот. Прекрасные большие темно-карие глаза, задумчивые и кроткие. Надо сказать, что он был больше похож на свою мать, чем на отца, человека с лицом строгим и грубоватым. Лоу обладал богатым воображением и вместе с тем огромным усердием. Он был большой книголюб. Ему очень многое дало обучение в средней школе – то, чего его отец был лишен.
Джим Лоу служил на Сверлстоуне всего лишь полтора года, но за это время кое-чего добился и обнаружил значительные способности маячного смотрителя. Внешне неторопливый и даже медлительный, он быстро овладел здешней техникой и приемами работы. Им двигали скорее любознательность и интерес к делу, чем просто чувство долга. Он мог уже управлять фонарями, содержать в исправности горелки, производить мелкий ремонт машин, сигнализировать флажками, пользоваться большей частью установок, управлять сиреной и присматривать за электрической станцией, мог приготовить вкусный обед на троих и оказать первую помощь. Он приобрел первый опыт работы, оказываясь под рукой и помогая везде, где это было необходимо. Когда кто-нибудь заболевал или уезжал, нужно было заполнить эту временную брешь. Кроме того, он до Сверлстоуна выполнял временные работы на восьми других маяках и четырех береговых станциях. И теперь, необычайно рано для своего возраста, он был вполне сформировавшимся помощником смотрителя и работал на совесть.
Страстная любовь к морю привела Лоу на маяк. Еще мальчиком он собирался сделаться моряком. Но как-то увидел Сверлстоун из рыбацкой лодки отца и решил стать смотрителем. Так сильно башня на скале поразила его воображение. И оказалось, что работа эта полностью соответствует его наклонностям. Он остро ощущал зовущую поэтическую таинственность моря, любил чувство пространства, необъятные небеса, музыку волн. Он любил внушающее благоговейный страх великолепие шторма. Он наслаждался уединением, ничего не имеющим общего с одиночеством. Здесь не было привкуса горечи – в отличие от Митчела, он ни от чего не убегал. Пожалуй, у него не было особенно возвышенных мыслей по поводу той службы, которую он нес. Просто он оказался необычайно сосредоточенным, не утерявшим внутренней гармонии молодым человеком, влюбленным в дикую свободную природу, и сейчас, в башне, он ощущал абсолютное единство с окружающим…
Снова рев сирены. Лоу закончил читать письмо и взял книгу с полки над головой. Скоро ему заступать на вахту. Как раз оставалось немного времени почитать перед тем как начнется его смена. Вскоре он был уже далеко отсюда – вместе с героем рассказа пересекал Северную Атлантику в небольшой двадцатифутовой шлюпке…
Примерно в половине третьего ночи Робсон вышел из служебной комнаты, решил посмотреть, как там снаружи. Неторопливым шагом человека, уверенного, что все вокруг в полном порядке, он поднялся к прожектору. Митчел сидел на нижней ступеньке металлической лестницы, уткнувшись в какую-то книгу. Он поднял глаза, когда снизу показалась голова главного смотрителя.
– Все такой же густой, Роб… Робсон кивнул.
– Я рад, что я сейчас не в открытом море.
Он прошел на балкон и постоял там, облокотившись на перила. Ему показалось, что туман редеет. Но для лучей прожектора он все еще представлял непроницаемую стену. Робсон вдыхал влажный холодный воздух и слушал. Донеслось несколько гудков, но все они были далеко. В такую ночь корабли могут стать легкой добычей рифов. Море ста пятьюдесятью футами ниже молчало, совершенно невидимое. Робсон давно не помнил его таким спокойным, во всяком случае, в Сверлстоуне…
Вдруг нечто необычное привлекло его внимание. Похоже, снизу доносились какие-то звуки. Робсон не мог понять, откуда они – с моря или со скалы. Он напряг слух, стараясь догадаться, что это может быть. Но определенно это что-то находилось снаружи башни. На несколько секунд все заглушил рев сирены. Когда он затих, Робсон услышал опять… несомненно, это был человеческий голос. Кто-то кричал:
– Помогите!…
Смотритель быстро вернулся в помещение.
– Митч! Внизу на скале кто-то есть! Митчел уставился на него с недоверием:
– Не может быть.
– Есть, я тебе говорю… Должно быть, судно на мели.
Митчел вышел и прислушался.
– О Боже! – сказал он. – Идем вниз…
Робсон шел впереди. Он задержался возле спальной комнаты, чтобы позвать Лоу. До сих пор никогда ничего подобного не случалось. Но первая волна возбуждения прошла, и они спокойно приготовили все необходимое. Все трое надели высокие до бедер сапоги и спасательные жилеты. Каждый смотритель обязан надевать жилет, выходя из башни. Митчел и Лоу взяли фонари, а Робсон повесил на шею рупор. Пока они спускались по лестнице, никто не сказал ни слова. Робсон и Митчел думали о том, на каком уровне сейчас вода, и Лоу понял, чем они озабочены.
Внизу Лоу отодвинул засов и снял запоры у двойных входных дверей. Это были тяжелые железные створки весом в полтонны каждая. Но он довольно легко их открыл, петли были хорошо смазаны. Митчел снял с крючка свернутый в бухту канат и перекинул его через плечо. За дверями вертикально опускалась металлическая лестница, прикрепленная к граниту башни. Двадцать три ступеньки через фут. Они быстро спустились на уступ шириной в пять футов и с ограждением вокруг – каменное основание маяка. Оттуда более короткая вертикальная лестница вела вниз на скалу, на которой и была построена башня.
Крики все еще доносились откуда-то с воды. Лоу и Митчел посветили туда фонарем. Сначала они ничего не заметили, кроме неясной тени в ореоле светового пятна. Потом, когда туман на мгновение рассеялся, они с удивлением разглядели очертания выброшенного на мель катера. На носу трое мужчин и девушка кричали и размахивали руками. Казалось, что один из мужчин собирается прыгнуть в воду. Робсон крикнул в рупор:
– Мы идем, оставайтесь на месте!
Гребень рифа между суденышком и маяком был в некоторых местах все еще под водой. Но по расчетам Робсона глубины тут было не более фута. Он взял у Митчела канат, привязал один конец к железному кольцу в стене башни и стал пробираться вброд к катеру при свете фонарей Лоу и Митчела. Переход по неровной скользкой поверхности рифа – дело небезопасное, но Робсон не спешил, твердо ставил ногу и добрался до суденышка без происшествий. Там он закрепил канат, чтобы тот служил страховочным тросом, и позвал остальных.
Смотрители не стали тратить время, чтобы полюбоваться дрожащими перепачканными путешественниками, и еще меньше потратили времени на разговоры. Единственными словами были спокойные инструкции Робсона. Лоу забрался на борт и вынес девушку, подняв ее так легко, словно это был маленький ребенок. Митчел показал ей страховочный трос, велел крепко держаться и помог перебраться по воде к подножию башни. Трое молодых людей, тоже при помощи смотрителей, последовали за ними.
Теперь предстояло доставить спасенных к входной двери маяка. Промокшие и окоченевшие, они вряд ли были способны взобраться в темноте по вертикальной лестнице без посторонней помощи. Подъем по этой высокой металлической лестнице был особенно опасен. Не удержишься, сорвешься – конец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Он знал, что все могло сложиться по-другому, если бы он женился, если бы он, как Робсон, нашел подходящую девушку. Это примирило бы его с необходимостью проводить на берегу один месяц из четырех. Это смягчило бы его. Когда-то он желал, чтобы это произошло. Но девушка, на которой он собирался жениться, девушка из Плимута, бросила его и уехала с каким-то пройдохой из Лондона, парнем с деньгами. Она даже не попрощалась. Митчел так и не смог простить ее… И на берегу, где таких парней становилось все больше и больше, он не мог забыть эту отвратительную историю. На скале он был другим человеком – веселым, компанейским, с чувством юмора. Тут он никогда не бывал резким, зато всегда был поглощен какой-нибудь новой идеей. И уж во всяком случае он был знающим и добросовестным смотрителем.
Итак, Митчел находился в световой камере маяка. Он спокойно двигался по комнате шагом занятого делом человека. Время от времени выходил на открытый балкон посмотреть, не рассеивается ли туман, и послушать отдаленные голоса кораблей. Но снаружи было холодно и промозгло даже в бушлате поверх фуфайки; порывы ветра просто оглушали. Внутри было гораздо приятнее.
По стандартам башни световая камера была довольно-таки просторной: пятнадцать футов в поперечнике и почти двадцать до купола. Ее круглая стена полностью состояла из больших окон специального стекла. Точно в центре камеры поднимались металлические леса шести футов высотой, наверху помещалась круглая огороженная платформа, туда вела короткая металлическая лестница. Над платформой возвышалась фонарная клеть – изящный, высотой в три фута оптический прибор с тысячью призм, почти беззвучно вращающийся на роликах из полированной стали, как по волшебству превращающий свет единственной мощной электрической лампы в шесть пар симметрично расположенных световых лучей. Четкость, эффективность и красота маячной службы достигали здесь наивысшей точки.
В тот момент, однако, прожектор значил немного. Разумеется, он должен светить и вращаться, даже если его никто не сможет увидеть сквозь туман. Однако жизненно важным сейчас было следить за работой сирены… Не то чтобы она требовала большого внимания. Митчел уже проверил работу механизма, который обеспечивал необходимую периодичность потоков сжатого воздуха, чтобы звук раздавался каждые положенные пять минут. Время от времени Митчел подходил к компрессору – убедиться, что все идет должным образом. Он не ожидал каких-либо неприятностей. Все машинное оборудование в Сверлстоуне, как и сама башня, содержалось смотрителями в исключительном порядке. И они все в равной степени гордились этим. Если все будет отлажено, достаточно просто вести наблюдение, а потом кто-нибудь из них, когда придет время, выключит сирену и прожектор, нажав несколько кнопок на панели управления…
Насвистывая веселую мелодию, Митчел продолжал расхаживать взад и вперед. Ему было приятно опять оказаться в башне. Может быть, немного непривычно после месяца вынужденного отсутствия. Но это естественно. В первые дни после возвращения с берега комнаты маяка всегда кажутся маленькими, а стены вроде бы давят. Но это скоро пройдет. Для Митчела башня была домом…
Джим Лоу лежал в спальне на койке. Спальная комната была расположена этажом ниже служебной. В течение двух последних часов он старался заснуть, но повторяющийся рев сирены был настолько громким, что ему удалось лишь немного подремать. Сейчас он уже окончательно отбросил мысль о сне. Лежал и перечитывал богатое новостями письмо, доставленное с берега вчерашним катером. Письмо было от отца. Отец был рулевым на спасательной шлюпке. В письме он как раз подробно рассказывал о последнем своем рейсе – к расколовшемуся надвое пароходу.
Лоу был крупный широкоплечий парень, ему шел двадцать первый год. Жизнь еще не наложила своего отпечатка на его открытое круглощекое лицо. У него была копна густых волос соломенного цвета, припухлый рот. Прекрасные большие темно-карие глаза, задумчивые и кроткие. Надо сказать, что он был больше похож на свою мать, чем на отца, человека с лицом строгим и грубоватым. Лоу обладал богатым воображением и вместе с тем огромным усердием. Он был большой книголюб. Ему очень многое дало обучение в средней школе – то, чего его отец был лишен.
Джим Лоу служил на Сверлстоуне всего лишь полтора года, но за это время кое-чего добился и обнаружил значительные способности маячного смотрителя. Внешне неторопливый и даже медлительный, он быстро овладел здешней техникой и приемами работы. Им двигали скорее любознательность и интерес к делу, чем просто чувство долга. Он мог уже управлять фонарями, содержать в исправности горелки, производить мелкий ремонт машин, сигнализировать флажками, пользоваться большей частью установок, управлять сиреной и присматривать за электрической станцией, мог приготовить вкусный обед на троих и оказать первую помощь. Он приобрел первый опыт работы, оказываясь под рукой и помогая везде, где это было необходимо. Когда кто-нибудь заболевал или уезжал, нужно было заполнить эту временную брешь. Кроме того, он до Сверлстоуна выполнял временные работы на восьми других маяках и четырех береговых станциях. И теперь, необычайно рано для своего возраста, он был вполне сформировавшимся помощником смотрителя и работал на совесть.
Страстная любовь к морю привела Лоу на маяк. Еще мальчиком он собирался сделаться моряком. Но как-то увидел Сверлстоун из рыбацкой лодки отца и решил стать смотрителем. Так сильно башня на скале поразила его воображение. И оказалось, что работа эта полностью соответствует его наклонностям. Он остро ощущал зовущую поэтическую таинственность моря, любил чувство пространства, необъятные небеса, музыку волн. Он любил внушающее благоговейный страх великолепие шторма. Он наслаждался уединением, ничего не имеющим общего с одиночеством. Здесь не было привкуса горечи – в отличие от Митчела, он ни от чего не убегал. Пожалуй, у него не было особенно возвышенных мыслей по поводу той службы, которую он нес. Просто он оказался необычайно сосредоточенным, не утерявшим внутренней гармонии молодым человеком, влюбленным в дикую свободную природу, и сейчас, в башне, он ощущал абсолютное единство с окружающим…
Снова рев сирены. Лоу закончил читать письмо и взял книгу с полки над головой. Скоро ему заступать на вахту. Как раз оставалось немного времени почитать перед тем как начнется его смена. Вскоре он был уже далеко отсюда – вместе с героем рассказа пересекал Северную Атлантику в небольшой двадцатифутовой шлюпке…
Примерно в половине третьего ночи Робсон вышел из служебной комнаты, решил посмотреть, как там снаружи. Неторопливым шагом человека, уверенного, что все вокруг в полном порядке, он поднялся к прожектору. Митчел сидел на нижней ступеньке металлической лестницы, уткнувшись в какую-то книгу. Он поднял глаза, когда снизу показалась голова главного смотрителя.
– Все такой же густой, Роб… Робсон кивнул.
– Я рад, что я сейчас не в открытом море.
Он прошел на балкон и постоял там, облокотившись на перила. Ему показалось, что туман редеет. Но для лучей прожектора он все еще представлял непроницаемую стену. Робсон вдыхал влажный холодный воздух и слушал. Донеслось несколько гудков, но все они были далеко. В такую ночь корабли могут стать легкой добычей рифов. Море ста пятьюдесятью футами ниже молчало, совершенно невидимое. Робсон давно не помнил его таким спокойным, во всяком случае, в Сверлстоуне…
Вдруг нечто необычное привлекло его внимание. Похоже, снизу доносились какие-то звуки. Робсон не мог понять, откуда они – с моря или со скалы. Он напряг слух, стараясь догадаться, что это может быть. Но определенно это что-то находилось снаружи башни. На несколько секунд все заглушил рев сирены. Когда он затих, Робсон услышал опять… несомненно, это был человеческий голос. Кто-то кричал:
– Помогите!…
Смотритель быстро вернулся в помещение.
– Митч! Внизу на скале кто-то есть! Митчел уставился на него с недоверием:
– Не может быть.
– Есть, я тебе говорю… Должно быть, судно на мели.
Митчел вышел и прислушался.
– О Боже! – сказал он. – Идем вниз…
Робсон шел впереди. Он задержался возле спальной комнаты, чтобы позвать Лоу. До сих пор никогда ничего подобного не случалось. Но первая волна возбуждения прошла, и они спокойно приготовили все необходимое. Все трое надели высокие до бедер сапоги и спасательные жилеты. Каждый смотритель обязан надевать жилет, выходя из башни. Митчел и Лоу взяли фонари, а Робсон повесил на шею рупор. Пока они спускались по лестнице, никто не сказал ни слова. Робсон и Митчел думали о том, на каком уровне сейчас вода, и Лоу понял, чем они озабочены.
Внизу Лоу отодвинул засов и снял запоры у двойных входных дверей. Это были тяжелые железные створки весом в полтонны каждая. Но он довольно легко их открыл, петли были хорошо смазаны. Митчел снял с крючка свернутый в бухту канат и перекинул его через плечо. За дверями вертикально опускалась металлическая лестница, прикрепленная к граниту башни. Двадцать три ступеньки через фут. Они быстро спустились на уступ шириной в пять футов и с ограждением вокруг – каменное основание маяка. Оттуда более короткая вертикальная лестница вела вниз на скалу, на которой и была построена башня.
Крики все еще доносились откуда-то с воды. Лоу и Митчел посветили туда фонарем. Сначала они ничего не заметили, кроме неясной тени в ореоле светового пятна. Потом, когда туман на мгновение рассеялся, они с удивлением разглядели очертания выброшенного на мель катера. На носу трое мужчин и девушка кричали и размахивали руками. Казалось, что один из мужчин собирается прыгнуть в воду. Робсон крикнул в рупор:
– Мы идем, оставайтесь на месте!
Гребень рифа между суденышком и маяком был в некоторых местах все еще под водой. Но по расчетам Робсона глубины тут было не более фута. Он взял у Митчела канат, привязал один конец к железному кольцу в стене башни и стал пробираться вброд к катеру при свете фонарей Лоу и Митчела. Переход по неровной скользкой поверхности рифа – дело небезопасное, но Робсон не спешил, твердо ставил ногу и добрался до суденышка без происшествий. Там он закрепил канат, чтобы тот служил страховочным тросом, и позвал остальных.
Смотрители не стали тратить время, чтобы полюбоваться дрожащими перепачканными путешественниками, и еще меньше потратили времени на разговоры. Единственными словами были спокойные инструкции Робсона. Лоу забрался на борт и вынес девушку, подняв ее так легко, словно это был маленький ребенок. Митчел показал ей страховочный трос, велел крепко держаться и помог перебраться по воде к подножию башни. Трое молодых людей, тоже при помощи смотрителей, последовали за ними.
Теперь предстояло доставить спасенных к входной двери маяка. Промокшие и окоченевшие, они вряд ли были способны взобраться в темноте по вертикальной лестнице без посторонней помощи. Подъем по этой высокой металлической лестнице был особенно опасен. Не удержишься, сорвешься – конец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25