Мы все более вяло обмениваемся ритуальными бессодержательными репликами — пока в дверь не заглядывает средних лет сильно, до кирпичной красноты, загорелый чудила с пачкой бумаг в руках: тут Сол несколько оживляется, делает чудиле приглашающий жест, а мне объясняет, что — извини, Дэн, дела, сам видишь, тебе охранника позвать, или сам не заблудишься?…
Безлюдным коридором мимо пустых номеров в вязкой тишине и сгущающемся (за окнами темнеет, а свет не зажигают — не для кого) полумраке бреду к лифту — через эту тщательно выполненную декорацию, кукольный дом в натуральную величину. Принадлежащий движущемуся манекену. Вот он, весь наш экономический бум, все наше процветание, все наши понты — куклы, муляжи, пустышки. Ты еще удивлялся, что не въезжаешь в причины происходящего…
(Странная картина вдруг рисуется передо мной: как я, вместо того чтобы послать “тезку” с его джинсой, соглашаюсь — а через некоторое время бывшие знакомые не могут взять в толк, что произошло с этим Дэном и почему так халтурно сварганили робота, долженствующего его заменять…)
Ощущение глухого мозгового ступора. Род реакции на дневную лихорадочную активность. Откат. Я опять проделал кучу телодвижений и умозаключений — и опять не пришел ни к чему. В очередной раз. Как всегда. На данный момент — ПОСЛЕ ВСЕГО, после всей беготни, всех стремов, всей паранойи, всех несообразностей, всех обескураживающих новостей — я нахожусь все на той же стадии понимания (нулевой), что и в самом начале. Интеллектуальный паралич столь полный, что я даже иду кое-как, волоча ноги.
Все. Я готов. Можно паковать.
Нажав кнопку, стою в ожидании лифта. Машинально оглядываюсь. Движение в дальней перспективе длинного коридора… Кто-то скрывается за углом.
Высокий. Плечистый. В закрывающей жопу куртке характерного покроя. Такого же, как у моей.
С легким шелковистым звоном разъезжаются двери лифта. Я поворачиваю голову в сторону электрического свечения, размноженного зеркальными стенками кабины, смотрю в собственное дауническое, без выражения, хлебало. Смотрю в перспективу коридора. Ноги движутся сначала с некоторым усилием, поскольку — самовольно, без санкции башки, потом быстрее, еще быстрее, бегом. Сую руку в карман. Выбегаю за угол.
В конце перпендикулярного коридора, метрах в пятнадцати, плавно закрывается снабженная пружиной дверь с матовым стеклом.
Идя к ней, я вытаскиваю “макарон”. Снимаю с предохранителя. Пульс разгоняется, но в голове не яснеет — наоборот. Перед дверью останавливаюсь. Осторожно толкаю створку левой.
Холл — с образующими угол двумя стеклянными стенами, закиданный венозно-красными отсветами гаснущего громадного заката. Кожаные диванчики, журнальные столики, что-то бонсаеобразное в кадках. Раскрашенные облака, раскрашенное море — задником. Дверь сбоку — в перпендикулярный коридор?… Металлическая винтовая лестница, уходящая в круглое отверстие в потолке — на чердак? Остаточный характерный звук шагов по ее ступеням — сверху. Он, ЭТОТ, — там.
Медленно подхожу к лестнице. Стоечка с табличкой. “Honolulu” bars. И стрелочка вверх.
С каждой ступенькой ноги становятся все более чужими. Идти бесшумно невозможно. Я перехватываю волыну обеими руками. Между перекрытиями лестница успевает сделать полный оборот вокруг своей оси. Наверху — какое-то небольшое помещение, тоже со стеклянными стенами.
Сейчас моя голова покажется над полом. Я втягиваю ее в плечи. Поднимаю вооруженные руки.
Бар “Гонолулу” — это стеклянная башенка на крыше бывшего санатория. Круглого сечения. С круглой стойкой по центру и столиками у сплошь — до полу — прозрачных стен, за которыми сейчас размахнулся закат: вся башенка насыщена его вишневым свечением. Стулья еще не разобраны из нескольких “стопок”, но столы уже расставлены. Всего их — меньше десятка.
За тем, что прямо напротив лестницы, расставив колени и закинув за голову сцепленные на затылке руки, лицом ко мне сидит ФЭД. Он тут один.
Его собственного лица я практически не вижу: к единственному источнику света, к закату, он сидит спиной, он опять лишь силуэт — но на таком расстоянии я ошибиться не могу. Стоя на предпоследней ступеньке, вытягиваю в его сторону правую с “макароном”:
— Оставайся на месте. — Выходит как-то дохло, вполголоса. — Руки держи на виду.
— Ты че, Дэн? — В его голосе искреннее, кажется, удивление, и веселье, и издевка: это Федька, тот же Федька, что всегда, и в какой-то момент верхом нелепости мне представляется тыкать в него стволом снятого с предохранителя пистолета. К тому же совершенно очевидно, что оный ствол его нимало не пугает — забавляет, кажется… Я сам чуть не начинаю ржать в какой-то момент… Но момент этот проходит.
— Я — ниче. — Не отводя волыны, поднимаюсь на последние две ступеньки, отступаю к соседнему с ФЭДовым столику, приваливаюсь к нему задом, стоя над Дейчем. — Баллона мне хватило.
— Какого баллона? — Он откровенно потешается. Мне неприятно, что я освещен, а он в тени. Хорошо хоть само солнце уже село и не бьет в глаза.
— Сам знаешь. В “Конвента сета”. — Я волей-неволей чувствую себя идиотом — и здорово злюсь. Не знаю, как вышло, что с первых секунд он восстановил прежнее распределение ролей, собственное снисходительное старшинство — словно не было этих патологических игр, этих смертей, попытки угондошить меня сварочным баллоном. Как будто это не он сошел к чертовой матери с катушек. Как будто это не у меня в руке ствол.
— Я чего-то пропустил. Рассказывай.
— Давай сначала ты будешь рассказывать.
Он некоторое время молчит, разглядывая меня — теперь без улыбки.
— Давай. — ФЭД вдруг резко разводит руки. Так резко, что рефлекс чуть не заставляет меня потянуть спуск. Но Дейч лишь обхватывает столешницу с обоих противоположных краев. Снова скалясь — совершенно уже глумливо. — Спрашивай.
Сейчас бы я его ухлопал… ф-ф-фак… Просто от неожиданности. Даже не знаю, как у меня хватило выдержки не пальнуть. Я чувствую, что вся спина мокрая, а вытянутая рука готова завибрировать. Ну ур-род…
— Еще дернешься, — говорю сквозь зубы, — грохну, понял?
— Это чего — “макарон”? — с очень натуральным любопытством. — Откуда он у тебя?
Все-таки это не совсем прежний Федька — я вижу, что выглядит он хреново, что за эти полтора года он словно постарел лет эдак на пять. Даже против света, даже несмотря на фирменную, ни фига не изменившуюся наглую ухмылку, заметна так мало вяжущаяся с этим человеком какая-то застарелая всеобъемлющая усталость. Правда, это все равно совсем не то, что я ожидал увидеть. Хотя я и сам понятия не имею, чего именно я ожидал. Но не этого.
— Как ты уехал в Москву без визы? И как обратно вернулся? У погранцов не зарегистрировано, что ты вообще границу пересекал.
Это, конечно, не главное, что меня интересует. Не знаю, почему я спрашиваю именно об этом.
— Так у меня же невъезд был на год, — охотно поясняет Федька — и только тут я вспоминаю: да, действительно, говорил он что-то такое в свое время. — За повторное, гы, нарушение правил регистрации. А мне в Москву надо было срочно, мы с ребятами добазарились, с бейсерами — помнишь?… Я границу просто перешел по-тихому — там же, недалеко от Зилупе. Пехом… Ну и обратно пришлось тем же макаром. Куда б я к российским погранцам без визы сунулся?
Я чувствую, что уже устал держать руку с пистолетом на весу. Ко всему прочему, в этом нет никакого смысла. Не выпуская, естественно, рукояти, я кладу “макарон” рядом с собой на столик — за ту секунду, что понадобится мне, в случае чего, чтобы выстрелить, он все равно ни хрена не успеет сделать.
— Юсуф умер, — говорю. — Знаешь?
— Знаю.
— Это ты ему из Лапиного дома звонил?
— Я, — довольно.
— Почему он мне ничего не сказал? Я ему бомбил — где-то перед самой его смертью, про тебя спрашивал…
— Я ж знал, что ему ты первому позвонишь, когда догадываться начнешь. — ФЭД сует руку за пазуху — я тычу в него стволом. Дейч, не обращая на это внимания, достает из внутреннего нагрудного кармана куртки сигареты и спички, преспокойно закуривает, спичку кидает на пол. Я опускаю волыну. — Я его специально просил не говорить ничего. Иначе б неинтересно было. — Оскал.
— А так — интересно?
— Ты мне скажи. — Лыбясь, стряхивает пепел на полированную столешницу. Правую руку — в левой сигарета — закидывает за спинку стула, кладет щиколотку левой ноги на колено правой.
— Счет телефонный — специально оставил? Специально дверцу ящика почтового не закрыл?
— А то…
— И окошко — тоже?
— Как ты до него добрался?
ФЭД, конечно, всегда был штучным позером и собой владел как никто — но невозможно отделаться от впечатления, что сейчас он не блефует, не изображает удовлетворение, что игрища продолжаются: его игрища, по его правилам, что нынешняя мизансцена тоже им организована и полностью соответствует неизвестному мне сценарию…
— Перепрыгнул. На крышу. Почему Греков? Что ты о нем знаешь?
— Я хотел, чтоб ты на конференцию слазил. А мимо такой фамилии, как Греков, я знал, ты не пройдешь. Слазил в чат? Понимаю, что слазил — как бы ты тут оказался… Ну что ты-то скажешь — по существу вопроса?
— “Посторонний” — это ты? А “Сол”?
— Я. Все я. В смысле — эти двое. Остальные — не я. Но ничего базар вышел. Я даже не ожидал. Так что скажешь?
— Почему — Сол?
— А чтоб ты с ним нынешним познакомился. Как он тебе?
Сверху опускается рокочущий гул — большой реактивный самолет, перебрасывая с крыла на крыло разноцветные огни, заходит на посадку со стороны моря.
— Как ты узнал, что я здесь?
— Машка. Секретарша его. Видел ее? Мы с ней… поладили. Ее бы ты все равно не миновал — напрямую Лёшич теперь ни с кем из старых знакомых не общается. Хорош, правда?
— Откуда у тебя чек Грекова?
Смотрит на меня. Не отвечает. Запрокидывает голову, принимается пускать в потолок дымные кольца. Этому я тоже у него когда-то учился — в каком-то там классе.
— Откуда? У тебя? Его? Чек? И номер? — Снова наставляя “макарон”, с силой пинаю ногой его столик. Столик сдвигается, бьет Дейча по задранному колену, на которое он положил кисть с сигаретой. Он отдергивает руку, сигарета падает. ФЭД фыркает, скалится, добывает новую.
— От Кристинки, — произносит невнятным из-за сигареты голосом, скосив глаза на спичку. — Она ж, — хмыкает, — у нас его прямая наследница… Классная девка, а? Как ты, кстати, ее нашел — там, в студии? Я те честно скажу, охренел, когда тебя увидел. И бегаешь здорово… Только как ты меня не узнал, ума не приложу. Не узнал ведь, да?
— Какая, на хрен, наследница?
— Ну так ей же все досталось. Мобила его, кредитка — счет его, на имя Бермана открытый… С каких, ты думаешь, она денег платит за Каринкино лечение?
— Почему — ей досталось? Какое она имеет отношение к Грекову? Что с ним самим?
— Какое отношение? Да вот то самое. Сексуально-трансмиссивное… Хотя она, правда, ото всех почти это скрывала…
— Где он?
Щурится, отвечает не сразу:
— Выбыл из зоны обслуживания.
— То есть?
— Менты завалили, — закуривает очередную. — Знал много. Про наркоту. Он и правда в этом деле варился, а весь траффик здесь же полиция крышует. А тут этот процесс. Ну, его и застрелили — в собственной тачке… Практически на Кристинкиных глазах. Так что ей круто повезло, что про нее они ничего не знали…
— Аськой она представилась? На радио?
— Ну а кто ж еще?
— Что ты с ней сделал?
— С кем? С Кристинкой? А… — ржет в голос, — да… Дурная была идея, согласен. Хотя и моя… Ну че ты хочешь — на ходу пришлось импровизировать. Ничего лучше в башку не пришло. Ну, типа, че хотелось — стремануть тебя… У них же на Твайке даже хирургическое отделение есть, даже морг — ты в курсе? Ну так она за два года там со всеми врачами перезнакомилась… Не знаю даже, как она объяснила, на хрена ей кровь…
— Полное фуфло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Безлюдным коридором мимо пустых номеров в вязкой тишине и сгущающемся (за окнами темнеет, а свет не зажигают — не для кого) полумраке бреду к лифту — через эту тщательно выполненную декорацию, кукольный дом в натуральную величину. Принадлежащий движущемуся манекену. Вот он, весь наш экономический бум, все наше процветание, все наши понты — куклы, муляжи, пустышки. Ты еще удивлялся, что не въезжаешь в причины происходящего…
(Странная картина вдруг рисуется передо мной: как я, вместо того чтобы послать “тезку” с его джинсой, соглашаюсь — а через некоторое время бывшие знакомые не могут взять в толк, что произошло с этим Дэном и почему так халтурно сварганили робота, долженствующего его заменять…)
Ощущение глухого мозгового ступора. Род реакции на дневную лихорадочную активность. Откат. Я опять проделал кучу телодвижений и умозаключений — и опять не пришел ни к чему. В очередной раз. Как всегда. На данный момент — ПОСЛЕ ВСЕГО, после всей беготни, всех стремов, всей паранойи, всех несообразностей, всех обескураживающих новостей — я нахожусь все на той же стадии понимания (нулевой), что и в самом начале. Интеллектуальный паралич столь полный, что я даже иду кое-как, волоча ноги.
Все. Я готов. Можно паковать.
Нажав кнопку, стою в ожидании лифта. Машинально оглядываюсь. Движение в дальней перспективе длинного коридора… Кто-то скрывается за углом.
Высокий. Плечистый. В закрывающей жопу куртке характерного покроя. Такого же, как у моей.
С легким шелковистым звоном разъезжаются двери лифта. Я поворачиваю голову в сторону электрического свечения, размноженного зеркальными стенками кабины, смотрю в собственное дауническое, без выражения, хлебало. Смотрю в перспективу коридора. Ноги движутся сначала с некоторым усилием, поскольку — самовольно, без санкции башки, потом быстрее, еще быстрее, бегом. Сую руку в карман. Выбегаю за угол.
В конце перпендикулярного коридора, метрах в пятнадцати, плавно закрывается снабженная пружиной дверь с матовым стеклом.
Идя к ней, я вытаскиваю “макарон”. Снимаю с предохранителя. Пульс разгоняется, но в голове не яснеет — наоборот. Перед дверью останавливаюсь. Осторожно толкаю створку левой.
Холл — с образующими угол двумя стеклянными стенами, закиданный венозно-красными отсветами гаснущего громадного заката. Кожаные диванчики, журнальные столики, что-то бонсаеобразное в кадках. Раскрашенные облака, раскрашенное море — задником. Дверь сбоку — в перпендикулярный коридор?… Металлическая винтовая лестница, уходящая в круглое отверстие в потолке — на чердак? Остаточный характерный звук шагов по ее ступеням — сверху. Он, ЭТОТ, — там.
Медленно подхожу к лестнице. Стоечка с табличкой. “Honolulu” bars. И стрелочка вверх.
С каждой ступенькой ноги становятся все более чужими. Идти бесшумно невозможно. Я перехватываю волыну обеими руками. Между перекрытиями лестница успевает сделать полный оборот вокруг своей оси. Наверху — какое-то небольшое помещение, тоже со стеклянными стенами.
Сейчас моя голова покажется над полом. Я втягиваю ее в плечи. Поднимаю вооруженные руки.
Бар “Гонолулу” — это стеклянная башенка на крыше бывшего санатория. Круглого сечения. С круглой стойкой по центру и столиками у сплошь — до полу — прозрачных стен, за которыми сейчас размахнулся закат: вся башенка насыщена его вишневым свечением. Стулья еще не разобраны из нескольких “стопок”, но столы уже расставлены. Всего их — меньше десятка.
За тем, что прямо напротив лестницы, расставив колени и закинув за голову сцепленные на затылке руки, лицом ко мне сидит ФЭД. Он тут один.
Его собственного лица я практически не вижу: к единственному источнику света, к закату, он сидит спиной, он опять лишь силуэт — но на таком расстоянии я ошибиться не могу. Стоя на предпоследней ступеньке, вытягиваю в его сторону правую с “макароном”:
— Оставайся на месте. — Выходит как-то дохло, вполголоса. — Руки держи на виду.
— Ты че, Дэн? — В его голосе искреннее, кажется, удивление, и веселье, и издевка: это Федька, тот же Федька, что всегда, и в какой-то момент верхом нелепости мне представляется тыкать в него стволом снятого с предохранителя пистолета. К тому же совершенно очевидно, что оный ствол его нимало не пугает — забавляет, кажется… Я сам чуть не начинаю ржать в какой-то момент… Но момент этот проходит.
— Я — ниче. — Не отводя волыны, поднимаюсь на последние две ступеньки, отступаю к соседнему с ФЭДовым столику, приваливаюсь к нему задом, стоя над Дейчем. — Баллона мне хватило.
— Какого баллона? — Он откровенно потешается. Мне неприятно, что я освещен, а он в тени. Хорошо хоть само солнце уже село и не бьет в глаза.
— Сам знаешь. В “Конвента сета”. — Я волей-неволей чувствую себя идиотом — и здорово злюсь. Не знаю, как вышло, что с первых секунд он восстановил прежнее распределение ролей, собственное снисходительное старшинство — словно не было этих патологических игр, этих смертей, попытки угондошить меня сварочным баллоном. Как будто это не он сошел к чертовой матери с катушек. Как будто это не у меня в руке ствол.
— Я чего-то пропустил. Рассказывай.
— Давай сначала ты будешь рассказывать.
Он некоторое время молчит, разглядывая меня — теперь без улыбки.
— Давай. — ФЭД вдруг резко разводит руки. Так резко, что рефлекс чуть не заставляет меня потянуть спуск. Но Дейч лишь обхватывает столешницу с обоих противоположных краев. Снова скалясь — совершенно уже глумливо. — Спрашивай.
Сейчас бы я его ухлопал… ф-ф-фак… Просто от неожиданности. Даже не знаю, как у меня хватило выдержки не пальнуть. Я чувствую, что вся спина мокрая, а вытянутая рука готова завибрировать. Ну ур-род…
— Еще дернешься, — говорю сквозь зубы, — грохну, понял?
— Это чего — “макарон”? — с очень натуральным любопытством. — Откуда он у тебя?
Все-таки это не совсем прежний Федька — я вижу, что выглядит он хреново, что за эти полтора года он словно постарел лет эдак на пять. Даже против света, даже несмотря на фирменную, ни фига не изменившуюся наглую ухмылку, заметна так мало вяжущаяся с этим человеком какая-то застарелая всеобъемлющая усталость. Правда, это все равно совсем не то, что я ожидал увидеть. Хотя я и сам понятия не имею, чего именно я ожидал. Но не этого.
— Как ты уехал в Москву без визы? И как обратно вернулся? У погранцов не зарегистрировано, что ты вообще границу пересекал.
Это, конечно, не главное, что меня интересует. Не знаю, почему я спрашиваю именно об этом.
— Так у меня же невъезд был на год, — охотно поясняет Федька — и только тут я вспоминаю: да, действительно, говорил он что-то такое в свое время. — За повторное, гы, нарушение правил регистрации. А мне в Москву надо было срочно, мы с ребятами добазарились, с бейсерами — помнишь?… Я границу просто перешел по-тихому — там же, недалеко от Зилупе. Пехом… Ну и обратно пришлось тем же макаром. Куда б я к российским погранцам без визы сунулся?
Я чувствую, что уже устал держать руку с пистолетом на весу. Ко всему прочему, в этом нет никакого смысла. Не выпуская, естественно, рукояти, я кладу “макарон” рядом с собой на столик — за ту секунду, что понадобится мне, в случае чего, чтобы выстрелить, он все равно ни хрена не успеет сделать.
— Юсуф умер, — говорю. — Знаешь?
— Знаю.
— Это ты ему из Лапиного дома звонил?
— Я, — довольно.
— Почему он мне ничего не сказал? Я ему бомбил — где-то перед самой его смертью, про тебя спрашивал…
— Я ж знал, что ему ты первому позвонишь, когда догадываться начнешь. — ФЭД сует руку за пазуху — я тычу в него стволом. Дейч, не обращая на это внимания, достает из внутреннего нагрудного кармана куртки сигареты и спички, преспокойно закуривает, спичку кидает на пол. Я опускаю волыну. — Я его специально просил не говорить ничего. Иначе б неинтересно было. — Оскал.
— А так — интересно?
— Ты мне скажи. — Лыбясь, стряхивает пепел на полированную столешницу. Правую руку — в левой сигарета — закидывает за спинку стула, кладет щиколотку левой ноги на колено правой.
— Счет телефонный — специально оставил? Специально дверцу ящика почтового не закрыл?
— А то…
— И окошко — тоже?
— Как ты до него добрался?
ФЭД, конечно, всегда был штучным позером и собой владел как никто — но невозможно отделаться от впечатления, что сейчас он не блефует, не изображает удовлетворение, что игрища продолжаются: его игрища, по его правилам, что нынешняя мизансцена тоже им организована и полностью соответствует неизвестному мне сценарию…
— Перепрыгнул. На крышу. Почему Греков? Что ты о нем знаешь?
— Я хотел, чтоб ты на конференцию слазил. А мимо такой фамилии, как Греков, я знал, ты не пройдешь. Слазил в чат? Понимаю, что слазил — как бы ты тут оказался… Ну что ты-то скажешь — по существу вопроса?
— “Посторонний” — это ты? А “Сол”?
— Я. Все я. В смысле — эти двое. Остальные — не я. Но ничего базар вышел. Я даже не ожидал. Так что скажешь?
— Почему — Сол?
— А чтоб ты с ним нынешним познакомился. Как он тебе?
Сверху опускается рокочущий гул — большой реактивный самолет, перебрасывая с крыла на крыло разноцветные огни, заходит на посадку со стороны моря.
— Как ты узнал, что я здесь?
— Машка. Секретарша его. Видел ее? Мы с ней… поладили. Ее бы ты все равно не миновал — напрямую Лёшич теперь ни с кем из старых знакомых не общается. Хорош, правда?
— Откуда у тебя чек Грекова?
Смотрит на меня. Не отвечает. Запрокидывает голову, принимается пускать в потолок дымные кольца. Этому я тоже у него когда-то учился — в каком-то там классе.
— Откуда? У тебя? Его? Чек? И номер? — Снова наставляя “макарон”, с силой пинаю ногой его столик. Столик сдвигается, бьет Дейча по задранному колену, на которое он положил кисть с сигаретой. Он отдергивает руку, сигарета падает. ФЭД фыркает, скалится, добывает новую.
— От Кристинки, — произносит невнятным из-за сигареты голосом, скосив глаза на спичку. — Она ж, — хмыкает, — у нас его прямая наследница… Классная девка, а? Как ты, кстати, ее нашел — там, в студии? Я те честно скажу, охренел, когда тебя увидел. И бегаешь здорово… Только как ты меня не узнал, ума не приложу. Не узнал ведь, да?
— Какая, на хрен, наследница?
— Ну так ей же все досталось. Мобила его, кредитка — счет его, на имя Бермана открытый… С каких, ты думаешь, она денег платит за Каринкино лечение?
— Почему — ей досталось? Какое она имеет отношение к Грекову? Что с ним самим?
— Какое отношение? Да вот то самое. Сексуально-трансмиссивное… Хотя она, правда, ото всех почти это скрывала…
— Где он?
Щурится, отвечает не сразу:
— Выбыл из зоны обслуживания.
— То есть?
— Менты завалили, — закуривает очередную. — Знал много. Про наркоту. Он и правда в этом деле варился, а весь траффик здесь же полиция крышует. А тут этот процесс. Ну, его и застрелили — в собственной тачке… Практически на Кристинкиных глазах. Так что ей круто повезло, что про нее они ничего не знали…
— Аськой она представилась? На радио?
— Ну а кто ж еще?
— Что ты с ней сделал?
— С кем? С Кристинкой? А… — ржет в голос, — да… Дурная была идея, согласен. Хотя и моя… Ну че ты хочешь — на ходу пришлось импровизировать. Ничего лучше в башку не пришло. Ну, типа, че хотелось — стремануть тебя… У них же на Твайке даже хирургическое отделение есть, даже морг — ты в курсе? Ну так она за два года там со всеми врачами перезнакомилась… Не знаю даже, как она объяснила, на хрена ей кровь…
— Полное фуфло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60