Может быть, еще более вреден. И уж точно — совершенно бесплоден. Нельзя зацикливаться на беспросветном негативе, на тотальном отрицании. Мы ведь знаем прекрасно, что никогда жизнь не состоит из одного негатива… и уж конечно наша жизнь — здесь — НЕ состоит из него одного… Хотя, чего греха таить, негатива в ней пока хватает. Так вот, чтобы количество неприглядных каких-то вещей сокращалось, а не наоборот, надо показывать и “позитив”… Надо, в конце концов, показывать, что с негативом МОЖНО бороться, что эта борьба МОЖЕТ быть успешна и результативна и что здесь и сейчас все-таки есть люди, которые по мере своих сил стараются ее, борьбу, вести. Вот в этом, если угодно, и состоит, так сказать, “идеология” нашей программы.
— А вот скажи, как получилось, что именно тебе предложили ее вести — причем, если я правильно понимаю, именно твоя кандидатура с самого начала рассматривалась как основная… почти безальтернативная… Нет тут противоречия? У тебя ведь была достаточно скандальная репутация, такого расследователя-одиночки? А тут все-таки — просветительская задача… прямой контакт с МВД, другими такими серьезными структурами…
— Ну, мне кажется, в этом-то и был смысл… Нет, я не хочу, конечно, строить из себя мерило объективности и непредвзятости… Но, как мне кажется, люди, придумавшие этот проект — и на телевидении, и в МВД, — они очень правильно поняли, что если аудитория воспримет его, как прямую рекламу, как пиар, как официозную пропаганду — вся затея лишится смысла и ценности. И, вероятно, как раз поэтому именно я со своей… ну да, отчасти скандальной, репутацией им подошел — уж по крайней мере, эта самая репутация — весомый аргумент в пользу моей, нашей неангажированности… Не скрою, такая — без всякой иронии говорю — трезвость и дальновидность создателей проекта меня самого сначала удивила… Но это было приятное удивление.
— Раньше ты был таким “одиноким волком”. Теперь работаешь в команде. Трудно ли было переключаться и как вообще ощущения?
— Ощущения — интересные. Как любой новый опыт. Сложно ли было переключаться с той ситуации, когда ты сам изобретаешь концепцию, на ту, когда ты реализуешь чужую? Нет. Тут вопрос исключительно в сути этой концепции — интересна ли она тебе. Нынешняя — мне интересна.
— Твоя программа будет выходить на двух языках — государственном, латышском… и русском. Для двух аудиторий. Как ты ощущаешь себя в роли такого “билингвального” и “двухобщинного” персонажа? Чувствуешь ли ты себя хотя бы немножко ответственным за… ну, процесс интеграции, взаимопонимания между титульной нацией и русскоязычными?
— Я полагаю, любой живущий здесь мало-мальски осмысленный и ответственный человек не может не ощущать своей причастности к этой стране, независимо от национальности… Конечно же, он при этом не может и игнорировать существующие национальные проблемы. Объективные, зачастую непростые проблемы. Но эти проблемы надо не усугублять, а решать. Причем решать, двигаясь друг друг навстречу, находя компромисс, — поскольку в реальном мире, не в утопиях радикалов, только компромиссные решения и возможны… И в этом плане, мне кажется, наша программа — тоже немаловажный шаг вперед. Мы будем рассказывать о действиях власти, государственной власти, грубо говоря, латышского государства, как его воспринимают все-таки очень многие наши с тобой соплеменники… — рассказывать причем о силовых аспектах этих действий, — в том числе и русской аудитории… Но о таких силовых действиях, которые предпринимаются в наших общих, независимо от родного языка, интересах!… Надеюсь, мы надеемся, это поможет нам сломать какие-то негативные стереотипы, наладить какую-то связь. С одной стороны, власть показывает и доказывает, что она озабочена мнением на свой счет и русского меньшинства тоже… В конце концов, кто все-таки приглашен на роль режиссера и ведущего?… С другой — русские, русскоязычные сами получают некую дополнительную возможность отказаться от предубеждений, преодолеть враждебность и зашоренность, в перспективе — включиться в какой-то продуктивный, взаимовыгодный процесс… общения… сотрудничества…
— О!… Ну вот на этой оптимистической ноте предлагаю закончить. — Джеф щелкает кнопкой. — Не буду тебя больше парить… Вон и Марис, бедный, совсем извелся… Все, все, отдаю Дэна тебе на растерзание…
Марис щерится плотоядно. Озабоченный Женька мерзостно шкворчит своей пленкой. “…Какой-то продуктивный, взаимовыгодный процесс…” Интересно, почему на любых носителях твой голос звучит так по-дурацки?…
— Че, — спрашиваю, — бежишь?
— Да, слушай, запара полная, несусь бегом… — Бросает диктофон в рюкзак, задергивает молнию. — Досниметесь сами…
— Когда, ты говоришь, номер выйдет?
— В начале месяца. Как раз к твоей премьере. Будешь в лучшем виде… Все, хай. — Выдирает пятерню уже не глядя, шагает к двери, почти переходя на бег. — Созвонимся…
— Давай…
— Спешишь, Денис? — Марис замечает, что я смотрю на часы.
Через полчаса, минут через сорок на крайняк в монтажной надо быть…
— Да нет, в общем…
— Ну, а мы долго и не будем… Давай теперь, знаешь как…
Долго не долго, а полчаса еще колбасимся.
— А ты чего? — удивляется Марис, видя, что я не ухожу с ним вместе.
— Ты иди, — говорю. — Я еще немного тут потусуюсь, покурю… Знаешь, дико неохота на работу… А тут вон — вид какой…
Марис сочувственно хмыкает:
— Где-то я тебя понимаю… Ну пропуск же местный у тебя есть?… — Взваливает фотосумочий свой параллелепипед на плечо. — Ну бывай, пока…
Отворачиваюсь от ветра, закуриваю. Ковыляю к краю. Справа внизу, полуприкрытые скошенной стеклянной стеной, что торчит над крышей еще чуть не на десять метров (какое-то кретиническое архитектурное излишество), — не достигающая подножия “Камня” дамба с престранным наименованием “А-Б”, маленький (тем более отсюда) затончик, когдатошний речной вокзал с пустым причалом на этом его берегу, заброшенный заводик с почерневшей кирпичной, пеньком кажущейся трубой — на противоположном. Улицы расползаются в хрущобные скопления. Грибок яхт-клуба присел под кроны.
Облокачиваюсь на горячее ограждение. Пепел с сигаретного кончика летит в реку. Темная, со стальным отливом Даугава множественно бликует за Каменным мостом. Высверкивает стеклами ползущий по нему почти неразличимый транспорт. Под горбами ферм Железнодорожного — тоненькая цепочка черных и желтых цистерн, смещающаяся в Задвинье: ни одного из ее концов не видать. Перпендикулярно телебашне — бледные слоистые облака.
Ветер тут же слизывает брошенный бычок. Плюю на ладонь, тру морду, стирая намазанное Ютой.
Здоровенный (наверное) белый (немереной стоимости) катер, разводя за собой пенные усики, бодро чешет с той стороны, от узкой зеленой Закюсалы, под Вантовый. Который совсем рядом, рукой дотянуться: верхушка пилона с антенной перед глазами. Влетающие на мост у меня из-под мышки нанометровые машины сбиваются в массу примерно у крепления второго пучка вант. Поднимающиеся оттуда столь же слитные абстрактные звуковые испарения будто не снизу всплывают, а просто висят кругом, в блеклом небе, и даже ложатся сверху вместе с жарким солнечным дрожанием.
Смотрю на часы. Поддеваю ногтем большого пальца замочек браслета. Снимаю. Несильно размахнувшись, кидаю.
Влезаю, осторожно балансируя, на заграждение. Сажусь — ногами в сторону реки. Ветер дергает за майку, подпихивает вбок — даже при несильном порыве пальцы рефлекторно сжимаются на металле. Если чуть-чуть наклониться, видна стройплощадка внизу, кучки песка, плоская крыша какого-то низенького, из-под основания “Камня” выползающего обширного строения — гаража?…
Одной рукой держась, второй извлекаю пачку. Губами вытягиваю сигарету. Так же, одной рукой, пытаюсь закурить. Не выходит — ветер… Отворачиваюсь как могу… Ни фига… А обеими ладонями не закроешься… Не, бесполезняк…
Бросаю зажигалку вниз, наклоняюсь проследить падение — не успеваю. Кидаю вслед сигарету. Момент безветрия — эта уходит отвесно. Вытаскиваю еще одну — ее уносит вправо почти горизонтально.
Следующая. Вытаскиваю, бросаю. Вытаскиваю. Бросаю. Одну за другой.
Их много еще. Почти полпачки.
март-август 2004.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— А вот скажи, как получилось, что именно тебе предложили ее вести — причем, если я правильно понимаю, именно твоя кандидатура с самого начала рассматривалась как основная… почти безальтернативная… Нет тут противоречия? У тебя ведь была достаточно скандальная репутация, такого расследователя-одиночки? А тут все-таки — просветительская задача… прямой контакт с МВД, другими такими серьезными структурами…
— Ну, мне кажется, в этом-то и был смысл… Нет, я не хочу, конечно, строить из себя мерило объективности и непредвзятости… Но, как мне кажется, люди, придумавшие этот проект — и на телевидении, и в МВД, — они очень правильно поняли, что если аудитория воспримет его, как прямую рекламу, как пиар, как официозную пропаганду — вся затея лишится смысла и ценности. И, вероятно, как раз поэтому именно я со своей… ну да, отчасти скандальной, репутацией им подошел — уж по крайней мере, эта самая репутация — весомый аргумент в пользу моей, нашей неангажированности… Не скрою, такая — без всякой иронии говорю — трезвость и дальновидность создателей проекта меня самого сначала удивила… Но это было приятное удивление.
— Раньше ты был таким “одиноким волком”. Теперь работаешь в команде. Трудно ли было переключаться и как вообще ощущения?
— Ощущения — интересные. Как любой новый опыт. Сложно ли было переключаться с той ситуации, когда ты сам изобретаешь концепцию, на ту, когда ты реализуешь чужую? Нет. Тут вопрос исключительно в сути этой концепции — интересна ли она тебе. Нынешняя — мне интересна.
— Твоя программа будет выходить на двух языках — государственном, латышском… и русском. Для двух аудиторий. Как ты ощущаешь себя в роли такого “билингвального” и “двухобщинного” персонажа? Чувствуешь ли ты себя хотя бы немножко ответственным за… ну, процесс интеграции, взаимопонимания между титульной нацией и русскоязычными?
— Я полагаю, любой живущий здесь мало-мальски осмысленный и ответственный человек не может не ощущать своей причастности к этой стране, независимо от национальности… Конечно же, он при этом не может и игнорировать существующие национальные проблемы. Объективные, зачастую непростые проблемы. Но эти проблемы надо не усугублять, а решать. Причем решать, двигаясь друг друг навстречу, находя компромисс, — поскольку в реальном мире, не в утопиях радикалов, только компромиссные решения и возможны… И в этом плане, мне кажется, наша программа — тоже немаловажный шаг вперед. Мы будем рассказывать о действиях власти, государственной власти, грубо говоря, латышского государства, как его воспринимают все-таки очень многие наши с тобой соплеменники… — рассказывать причем о силовых аспектах этих действий, — в том числе и русской аудитории… Но о таких силовых действиях, которые предпринимаются в наших общих, независимо от родного языка, интересах!… Надеюсь, мы надеемся, это поможет нам сломать какие-то негативные стереотипы, наладить какую-то связь. С одной стороны, власть показывает и доказывает, что она озабочена мнением на свой счет и русского меньшинства тоже… В конце концов, кто все-таки приглашен на роль режиссера и ведущего?… С другой — русские, русскоязычные сами получают некую дополнительную возможность отказаться от предубеждений, преодолеть враждебность и зашоренность, в перспективе — включиться в какой-то продуктивный, взаимовыгодный процесс… общения… сотрудничества…
— О!… Ну вот на этой оптимистической ноте предлагаю закончить. — Джеф щелкает кнопкой. — Не буду тебя больше парить… Вон и Марис, бедный, совсем извелся… Все, все, отдаю Дэна тебе на растерзание…
Марис щерится плотоядно. Озабоченный Женька мерзостно шкворчит своей пленкой. “…Какой-то продуктивный, взаимовыгодный процесс…” Интересно, почему на любых носителях твой голос звучит так по-дурацки?…
— Че, — спрашиваю, — бежишь?
— Да, слушай, запара полная, несусь бегом… — Бросает диктофон в рюкзак, задергивает молнию. — Досниметесь сами…
— Когда, ты говоришь, номер выйдет?
— В начале месяца. Как раз к твоей премьере. Будешь в лучшем виде… Все, хай. — Выдирает пятерню уже не глядя, шагает к двери, почти переходя на бег. — Созвонимся…
— Давай…
— Спешишь, Денис? — Марис замечает, что я смотрю на часы.
Через полчаса, минут через сорок на крайняк в монтажной надо быть…
— Да нет, в общем…
— Ну, а мы долго и не будем… Давай теперь, знаешь как…
Долго не долго, а полчаса еще колбасимся.
— А ты чего? — удивляется Марис, видя, что я не ухожу с ним вместе.
— Ты иди, — говорю. — Я еще немного тут потусуюсь, покурю… Знаешь, дико неохота на работу… А тут вон — вид какой…
Марис сочувственно хмыкает:
— Где-то я тебя понимаю… Ну пропуск же местный у тебя есть?… — Взваливает фотосумочий свой параллелепипед на плечо. — Ну бывай, пока…
Отворачиваюсь от ветра, закуриваю. Ковыляю к краю. Справа внизу, полуприкрытые скошенной стеклянной стеной, что торчит над крышей еще чуть не на десять метров (какое-то кретиническое архитектурное излишество), — не достигающая подножия “Камня” дамба с престранным наименованием “А-Б”, маленький (тем более отсюда) затончик, когдатошний речной вокзал с пустым причалом на этом его берегу, заброшенный заводик с почерневшей кирпичной, пеньком кажущейся трубой — на противоположном. Улицы расползаются в хрущобные скопления. Грибок яхт-клуба присел под кроны.
Облокачиваюсь на горячее ограждение. Пепел с сигаретного кончика летит в реку. Темная, со стальным отливом Даугава множественно бликует за Каменным мостом. Высверкивает стеклами ползущий по нему почти неразличимый транспорт. Под горбами ферм Железнодорожного — тоненькая цепочка черных и желтых цистерн, смещающаяся в Задвинье: ни одного из ее концов не видать. Перпендикулярно телебашне — бледные слоистые облака.
Ветер тут же слизывает брошенный бычок. Плюю на ладонь, тру морду, стирая намазанное Ютой.
Здоровенный (наверное) белый (немереной стоимости) катер, разводя за собой пенные усики, бодро чешет с той стороны, от узкой зеленой Закюсалы, под Вантовый. Который совсем рядом, рукой дотянуться: верхушка пилона с антенной перед глазами. Влетающие на мост у меня из-под мышки нанометровые машины сбиваются в массу примерно у крепления второго пучка вант. Поднимающиеся оттуда столь же слитные абстрактные звуковые испарения будто не снизу всплывают, а просто висят кругом, в блеклом небе, и даже ложатся сверху вместе с жарким солнечным дрожанием.
Смотрю на часы. Поддеваю ногтем большого пальца замочек браслета. Снимаю. Несильно размахнувшись, кидаю.
Влезаю, осторожно балансируя, на заграждение. Сажусь — ногами в сторону реки. Ветер дергает за майку, подпихивает вбок — даже при несильном порыве пальцы рефлекторно сжимаются на металле. Если чуть-чуть наклониться, видна стройплощадка внизу, кучки песка, плоская крыша какого-то низенького, из-под основания “Камня” выползающего обширного строения — гаража?…
Одной рукой держась, второй извлекаю пачку. Губами вытягиваю сигарету. Так же, одной рукой, пытаюсь закурить. Не выходит — ветер… Отворачиваюсь как могу… Ни фига… А обеими ладонями не закроешься… Не, бесполезняк…
Бросаю зажигалку вниз, наклоняюсь проследить падение — не успеваю. Кидаю вслед сигарету. Момент безветрия — эта уходит отвесно. Вытаскиваю еще одну — ее уносит вправо почти горизонтально.
Следующая. Вытаскиваю, бросаю. Вытаскиваю. Бросаю. Одну за другой.
Их много еще. Почти полпачки.
март-август 2004.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60