— осмелился возразить я, хотя не собирался лишать моего друга возможности поправить здоровье с помощью очередного расследования. Тем не менее лучше не тешить себя напрасной надеждой. — А если она просто несчастная жертва житейской драмы, скажем, безответной любви?
— Все это не годится, Ватсон, — рассмеялся он. — Прежде всего, женщина эта — иностранка. Под гипнозом она отвечала на вопросы по-английски с американским акцентом. Кроме того, упомянула некоего барона фон Лайнсдорфа — фигуру немалую. И наконец, — сказал он, поворачиваясь ко мне, — что нам до того, если дельце окажется пустяковым? И в этом случае оно принесет некоторое удовлетворение. У этой несчастной, если она бедна, не меньше прав надеяться на торжество справедливости, чем у более богатых и влиятельных представительниц ее пола.
Я не нашелся, что возразить, и мы молча пошли рядом. Эта часть города казалась менее привлекательной, чем те места, что мы видели раньше.
Домишки здесь были двухэтажные, больше деревянных, чем каменных, грязные и давно не крашенные. Они спускались до самой воды к каналу. На каменистом берегу валялись утлые лодчонки, напоминавшие выброшенных на сушу маленьких китов. Довершали унылую картину низенькие телеграфные столбы с провисшими проводами и сам канал. Грязный, заболоченный, забитый неприглядного вида баржами (Вена снабжалась главным образом по воде), он напоминал мне скорее Темзу, хотя был частью голубого Дуная, что нес свои воды в нескольких милях к востоку, вне нашего поля зрения.
Кое-где виднелись склады и причальчики, перемежавшиеся с рядами ветхих жилищ. По взрывам хохота и визгу аккордеона можно было безошибочно угадать местонахождение убогой пивнушки, даже отдаленно не походившей на роскошное кафе Гринштайдля. Справа, в четверти мили от нас, просматривался мост Аургартен, где и произошла попытка самоубийства.
— Невеселое местечко, — заметил Холмс, осматривая окрестности, — любое из этих строений могло бы послужить тюрьмой для Нэнси Слейтер.
— Нэнси Слейтер?
— За отсутствием другого имени придется довольствоваться этим, — спокойно ответил Холмс. — Я не врач и не могу рассматривать ее как пациентку; называть клиенткой тоже не годится при нынешних обстоятельствах. В конце концов, она не в том состоянии, чтобы разговаривать с нами, тем более просить действовать от ее имени... Ну что же, вернемся? Думаю, доктор Фрейд настолько любезен, что устроил для нас сегодня вечером поход в оперу. Мне не терпится послушать Вителли, хотя поговаривают, он уже не тот, что бывало. В любом случае мне хотелось бы удостовериться, что вечерний костюм, который вы для меня приобрели, мне впору.
Решив так, мы повернулись и выбрались из трущоб тем же путем, что и пришли. По дороге домой Холмс говорил мало: мы задержались лишь на почте, куда он зашел отправить телеграмму. Хорошо его зная, я не стал мешать его раздумьям, а попытался сам, впрочем, безуспешно, поломать голову над загадкой, не забегая в своих рассуждениях вперед фактов. Однако все было напрасно, и я бросил это непосильное занятие. У меня не такой логичный и дисциплинированный ум, как у моего друга: то и дело я сбивался на романтичные и совершенно невероятные истории, и у меня не хватало мужества поделиться своими соображениями ни с кем, кроме как с самим собой.
В одном, впрочем, я весьма преуспел. Одежда, которую я заказал у Хорна, великолепного портного на Стефенплац, сидела на сыщике безупречно. Зная его размеры, я даже попросил кое-где убавить дюйм-другой, принимая во внимание, что Холмс сильно похудел.
Когда мы вернулись, доктор Фрейд был уже дома и поджидал нас с новостями, которые Холмс мог бы прекрасно раздобыть и сам, знай он город и язык в достаточной степени. Поиски заняли немало времени, однако Фрейд сумел навестить одного из своих пациентов во второй половине дня. Он никогда не забывал о тех, кого именовал «человек-волк», «человек-крыса» или как-то еще.
Барон Карл Гельмут Вольфганг фон Лайнсдорф, как сообщил нам Фрейд, приходился троюродным братом императору Францу Иосифу с материнской стороны. Родился он не в Австрии, а в Баварии, и большая часть его состояния, главным образом заводы по производству оружия и боеприпасов, находилась в Германии, в долине Рура.
Барон, один из столпов венского общества, жил отшельником, но был заядлым театралом. Женат он был дважды, первый раз на одной из младших принцесс семьи Габсбургов, которая умерла лет двадцать тому назад, оставив ему единственного сына-наследника.
Молодой Манфред Готфрид Карл Вольфганг фон Лайнсдорф пользовался гораздо менее лестной репутацией, чем его отец. Транжир и мот, чьи карточные долги, по слухам, были огромны, он отличался беспутным нравом, особенно в отношениях с женщинами, и абсолютной неразборчивостью в средствах. Года три он проучился в Гейдельберге, но вынужден был покинуть храм науки после темной истории. В политике придерживается консервативных взглядов и разделяет идею возврата к...
— А что там со второй женитьбой старого барона? — тихо перебил Холмс.
Фрейд вздохнул:
— Она состоялась за два месяца до его кончины. Во время путешествия по Америке он познакомился с Нэнси Осборн Слейтер, наследницей ткацких фабрик в городе Провиденсе. Почти сразу же они поженились.
— К чему такая спешка? — крайне изумился Холмс. — Ведь обычно люди, располагающие достаточными средствами, с положением в обществе растягивают ритуал помолвки и женитьбы, чтобы насладиться им сполна.
— Барону было под семьдесят, — отвечал Фрейд, пожав плечами. — Возможно, принимая во внимание его смерть, наступившую вскоре после бракосочетания, у него было слабое представление о...
— Да-да, конечно. Это просто необычайная история, — добавил мой друг, забывая о грамматике. Он сидел в вечернем костюме, вытянув длинные ноги перед камином в кабинете Фрейда. Глаза его сияли из-под полуопущенных век. Кончики пальцев были сжаты вместе — так Холмс делал всегда, когда хотел сосредоточиться.
— Они вернулись в Европу на пароходе «Алисия» примерно в середине марта, — продолжал Фрейд, — и сразу же отправились в Баварию на виллу барона, расположенную, как говорят, в месте почти недосягаемом, где барон и умер три недели назад.
— Немногим больше двух месяцев, — задумчиво заметил Холмс. Потом, приоткрыв глаза, спросил: — Вам удалось выяснить причину смерти?
Фрейд покачал головой.
— Как я уже сказал, барон был немолод.
— Но пребывал в добром здравии?
— Насколько мне удалось выяснить — да.
— Это любопытно.
— Но вряд ли убедительно, — вставил я словечко. — В конце концов, когда человек в летах, пусть даже и вполне здоровый и жизнелюбивый, берет в жены женщину вдвое моложе себя...
— Это соображение я уже принял во внимание, — холодно ответил Холмс и снова обратился к Фрейду. — А что стало с вдовой?
Фрейд колебался.
— Этого я не смог узнать. Хотя она, по-видимому, продолжает жить в Вене, вдовушка эта — еще большая затворница, чем ее покойный супруг.
— А это означает, что ее здесь и быть не может, — предположил я.
Наступило молчание, Холмс обдумывал услышанное и раскладывал новости в уме по полочкам.
— Возможно, — согласился он. — Такой уединенный образ жизни вполне понятен. Она в трауре, мало кого знает в этой стране, если только не бывала здесь раньше, и совсем или почти совсем не говорит по-немецки. Ну, конечно же, она вообще не бывает в Вене.
Он поднялся и взглянул на часы.
— Доктор, готова ли ваша супруга присоединиться к нам? Если мне не изменяет память, вы сказали, что начало в половине восьмого?
Слишком много уже написано о Венской опере, и более изысканным слогом, чем мой, чтобы я тоже дерзнул взяться за перо и попытаться описать этот сказочный театр, причем в пору его наивысшего расцвета, когда и сама Вена просто утопала в изобилии и роскоши. Я не могу припомнить другого такого средоточия великолепия, как то, что увидел в тот вечер. Сияющие люстры могли соперничать лишь с драгоценностями разодетых дам. Бриллианты сверкали на фоне парчи, бархата и нежнейшей кожи. Можно сказать, что зрители стоили самого зрелища.
В тот вечер давали Вагнера, но я не в силах припомнить, что именно. Холмс обожал Вагнера; он говорил, что его музыка помогает познавать самого себя, хотя я и не могу вообразить, как такое возможно. Я же ненавидел эту музыку. Все, что мне оставалось, так это раскрыть глаза пошире и зажать уши покрепче, чтобы хоть как-то пережить нескончаемый вечер. Холмс, сидевший справа от меня, был совершенно поглощен музыкой с того самого мгновения, как раздались первые звуки. Он заговорил лишь однажды, да и то только для того, чтобы показать на великого Вителли — коротышку на толстеньких ножках и в уродливом светлом парике, занятого в главной партии. Со всей определенностью могу засвидетельствовать, что у этого певца упитанные ляжки, их было прекрасно видно, когда он был в медвежьей шкуре. И в самом деле, лучшие дни артиста уже миновали.
— Во всяком случае, ему не следовало замахиваться на Вагнера, — заметил впоследствии Холмс. — Это не его амплуа.
Так или иначе, Холмс целых два часа пребывал в совершенно ином мире; его глаза были закрыты, а руки слегка покачивались в такт музыке. Мой же взор блуждал по театру, стараясь хоть как-то преодолеть охватившую меня скучищу.
Если и был здесь кто-то, еще сильнее, чем я, изнывающий от оперы, им, видимо, был Фрейд. Его глаза тоже были закрыты, однако не оттого, что был сосредоточен на музыке, — он просто спал, чему я страшно завидовал. Время от времени он принимался храпеть, но фрау Фрейд тут же толкала его локтем, доктор просыпался с испугом на лице и смущенной улыбкой. Вальсы, и только вальсы, определяли его музыкальный вкус. В театр он пригласил нас только потому, что Холмс хотел послушать оперу. И надо было поощрить возрождающийся интерес пациента к окружающему миру. Но, оказавшись здесь, Фрейд остался равнодушным к пению и сценическим эффектам, хотя некоторые из них оказались весьма изощренными и забавными. Безучастно наблюдал он за появлением дракона, удачно изображенного с помощью сложнейшего механизма. Великий Вителли по ходу действия совсем уже было собрался поразить его, однако дракон запел, отчего Фрейд вскоре опять заснул. Похоже, его пример все же заразил меня: следующее, что я помню, — как зажегся свет и публика поднялась с мест.
В первом антракте я предложил руку фрау Фрейд, и все мы вчетвером отправились в вестибюль в поисках шампанского. Когда мы подошли к ложам первого яруса, Холмс остановился и взглянул наверх.
— Если барон фон Лайнсдорф был покровителем театрального искусства, — сказал он вполголоса, — то наверняка имел постоянную ложу в опере. — Он показал на ложи одними лишь глазами, не поворачивая головы.
— Конечно, — согласился Фрейд, подавив зевок, — но я не получил никаких сведений на сей счет.
— Так давайте проверим, — предложил Холмс и двинулся в фойе.
Аристократическим семьям, достаточно состоятельным, чтобы иметь постоянную ложу, не надо было давиться в очереди за прохладительным — официанты в ливреях держали особый запас и подавали напитки прямо в ложи. Всем остальным же приходилось проявлять немало изобретательности и нахальства (ну совсем как в старом баре «Критерион»), чтобы протиснуться через внешнее кольцо дам и внутреннее кольцо джентльменов, заполнивших бар и ожидающих очереди.
Оставив Фрейда с супругой беседовать, мы с Холмсом отважились пробраться сквозь строй и вскоре вернулись с победой, хотя, должен признаться, я расплескал добрую половину своего бокала, когда запоздал с попыткой увернуться от энергичного молодого человека, двигавшегося в противоположном направлении.
Мы застали Фрейда разговаривающим с долговязым лощеным господином, который на первый взгляд казался моложе, чем на второй.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30