Никто не откликнулся, но прислушавшись, прежде чем крикнуть снова, артист догадался, что звук его голоса перекрывают раздававшиеся неподалеку оглушительные удары равномерно опускающегося молотка.
Мике целеустремленно двинулся на шум и, обогнув высокую цистерну с застоявшейся водой, в небольшом внутреннем дворике, за деревянным частоколом, заметил маленького седого старичка в грязных отрепьях, который с силой колотил молотком по огромным медным кастрюлям.
Подавив в себе удивление, Мике приблизился к труженику, который, несмотря на вторжение актера, продолжал безостановочно работать.
– Не могли бы вы подсказать… – начал актер.
Старичок оборвал его и, не переставая оглушительно лупить по кастрюлям, поинтересовался:
– Ставлю полсетье, что вы туда же.
– Куда? – осведомился Мике, не без основания заинтригованный.
Наконец бросив долбить кастрюли, человек состроил лукавую физиономию, рукой, угрожающе сжимающей молоток, он махнул куда-то в сторону; Мике машинально проследил за ней взглядом.
– Черт! – продолжал старик. – Вам нужен господин Жак Бернар? Сегодня только к нему и шастают!.. Спрашивается, чем этот чудак занимается, тем более, не в его привычках принимать гостей. Ну да ладно, дело его, ведь так? Привратнику не положено болтать что ни попадя и лезть к людям с расспросами…
Не говоря ни слова, Мике терпеливо дожидался конца речи, чтобы выяснить то, что ему было необходимо.
Старик, представившийся как консьерж дома, вернее группы домов, которые от проезда Дидо отделяла одна-единственная деревянная изгородь, не давал ему и рта открыть.
Не зная, кто требуется посетителю, но убежденный, что тот ищет именно Бернара, даже мысли не допуская, что можно прийти к кому-то другому, он с напыщенным видом указал рукой:
– Пройдете через парк, потом свернете налево и прямо до конца проспекта, там, в глубине, увидите замок, где как раз проживает ваш клиент. Стучите погромче, если никто не отзовется, толкайте дверь и проходите… Вот еще, там нет звонка, забыли провести, а все слуги не то бастуют, не то гуляют, во всяком случае, никто их в глаза не видал.
Подавив подкатившийся к горлу смешок, актер старался внимательно слушать указания необычного старичка с карикатурной внешностью, который, отдав их, принялся с новой силой лупить по кастрюлям.
По-видимому, консьерж был шутником или вралем. И наверняка большим фантазером. Парк представлял собой довольно чахлый садик, в котором росли салат и несколько невзрачных цветков, проспект был узкой вытоптанной тропинкой, в некоторых местах грязной и раскисшей. Эта тропинка одновременно являлась ручьем, в который стекала затхлая вода из переполнявшейся цистерны.
Дорогой Мике пришлось оторвать от еды с полдюжины неказистых куриц, которые, кудахча, бросились от него врассыпную, успокоить робко, но угрожающе зарычавшую шавку, которая притаилась между клумбами бересклета.
Поплутав по этой клоаке, он наконец вышел к «замку» – стоявшей в конце тупика жалкой одноэтажной лачуге с красной черепичной крышей, настоящей конуре, хибаре старьевщика.
– Бедняга! – сказал себе Мике, подумав о Жаке Бернаре. – Судя по его жилищу, он не купается в золоте!
Актеру не пришлось ни стучать, ни толкать дверь, как это советовал ему консьерж. Дверь была приоткрыта. Распахнув ее пошире, Мике шагнул через порог и очутился в прокуренной, тесной и мрачной комнатенке, где увлеченно беседовало и балагурило с полдюжины человек.
Пол был выстлан красной плиткой; в глубине комнаты стояла печь, на которой грелся голубой чайник, чуть наполненный водой; от печки, через всю комнату, к заклеенной бумагой форточке тянулась труба, которая время от времени пыхала едким дымом.
Актер был не из породы слабонервных, за свою полную приключений жизнь комедианта, в частности, сопровождая поезд Барзюма, ему довелось многое повидать, повертеться в самом разном обществе, однако он замер на пороге странного помещения, не в силах скрыть изумления.
Действительно ли он попал к Жаку Бернару, единственному наследнику Оливье?
Актер собирался было расспросить присутствующих, но вдруг его кто-то окликнул:
– Мике, старина, как делишки?
Комедиант вытаращил глаза, меньше всего ожидая услышать подобный вопрос в подобном месте. Затем улыбнулся и радушно протянул руку:
– Кого я вижу! Сигизмон!
Мужчины обменялись рукопожатиями. По воле случая среди полдюжины типов, набившихся в темную комнатенку, Мике нашел старого приятеля – колоритнейшую личность, Сигизмона, для близких просто Сиги.
Несмотря на прозвище, навевающее грустные мысли, Сиги был непревзойденным весельчаком. При всей комичности своей внешности – огромном носе, нависшем над пухлыми губами, и плешивой голове с остроконечной макушкой – он выбрал профессию репортера-фотографа и, надо отдать ему должное, благодаря сноровке и отваге стал настоящей личностью, яркой и оригинальной, известной на весь Париж.
Всегда одетый по-походному, с двумя неизменными огромными сумками, в которых хранились всевозможные фотоаппараты и фотографические пластинки, Сиги без отдыха сновал по Парижу в охоте за происшествиями, событиями, приключениями, достойными быть запечатленными на фотокарточке.
Сиги не работал в издательстве или газете. Он был свободным и независимым, самим себе хозяином, именно поэтому его знали и ценили.
Тем временем Сиги, ухватив Мике за пуговицу на пиджаке, выпытывал:
– Ну как, старина, порядок? Ты все кино, театром промышляешь? А я все фотографирую. Ты как очутился у Бернара? Правда, малому здорово подфартило? Я первым узнал, уже семь часов здесь торчу, пытаюсь его щелкнуть, но этот сукин сын и слышать ничего не хочет. Все равно никуда не денется!
Мике забавляла болтовня фотографа, который время от времени оглядывался на присутствующих, в надежде уловить признаки внимания. Впрочем, находившиеся здесь пять или шесть типов с интересом прислушивались к разглагольствованиям Сиги. А тот, почувствовав молчаливое одобрение, повысил голос:
– Да! Никуда не денется! И пусть не надеется обвести меня вокруг пальца. Мне попадались субъекты и позабористей, которые никак не хотели даваться мне в руки. Помнишь, в прошлом году на бегах…
Актер отрицательно покачал головой, но Сиги, не смутившись, продолжал:
– Значит, это было не с тобой, с другим парнем! А в день авиации получилось еще забавнее… Кроме шуток, я себя знаю, меня никакой репортер не обскачет, я парень нахальный…
Сиги на мгновение умолк, чтобы дать слушателям высмеяться. Он не без труда освободился от сумок, своими ремнями сильно перетягивающих ему грудь, порылся в кармане кожаной куртки, вытащил пухлый замызганный бумажник и извлек наклеенный на красную картонку снимок, который он пустил по аудитории.
Документ разглядывали с изумлением. Чудно было видеть невероятного Сигизмона, сфотографированного рядом с Президентом республики!
Сиги пояснил:
– Правильно, монтаж! Но ведь, правда, забавно? И, надо добавить, лучший пропуск! Когда меня заносит в такие места, где полицейские любят пошуровать по карманам, я невзначай подсовываю им эту штуку, а потом говорю: «Не очень-то хорохорьтесь! Видите, кто я!»
Покровительственным жестом Сиги положил руку на плечо Мике:
– И потом, старина, чем сложнее дело, тем больше мне годится эта штуковина! Как ты считаешь, здорово я придумал?
Внезапно фотограф осекся. Он бросился к двери, приоткрывшейся в глубине комнаты.
– Господин Бернар, – произнес он, – не будьте врединой, дайте я вас быстро щелкну, я же сказал, никуда вы не денетесь!
В приоткрытую дверь шмыгнул один из ожидавших в импровизированной гостиной. Из соседней комнаты донесся молодой насмешливый голос, решительно отметший просьбу Сиги:
– Зря стараетесь! Только попусту теряете время! Не нужен мне портрет!..
Нисколько не смутившись, фотограф кивнул и, сложив пухлые губы в язвительную улыбку, едва заметную под громадным носом, упрямо прошептал:
– Никуда не денешься, я тебя проведу, как и всех вас…
Через три четверти часа в прихожей никого не осталось, кроме Мике и неотступного Сиги. Актер был приглашен в соседнюю комнату.
Не успел он войти, как дверь за ним плотно прикрылась; Мике оказался прямо перед Жаком Бернаром.
Наследник Оливье был молодым человеком с длинной, спутанной и всклокоченной шевелюрой. Лицо его обрамляла светлая, довольно густая борода. На орлином носу неуклюже сидел лорнет в золотой оправе, а длинный черный потертый сюртук завершал сходство с надзирателем в провинциальном колледже.
Жилище было под стать хозяину.
Это было нечто вроде мастерской, точнее сказать, кладовой без окон, свет в которую проникал через замызганный стеклянный плафон, над которым, весьма кстати, была подвешена сетка, сдерживающая целую лавину мусора, который бесстыдно закидывали на странноватую крышу жильцы соседних домов.
В глубине комнаты, за ширмой, виднелась спинка небольшой железной кровати. В углу угадывался туалетный столик, а вдоль стен в беспорядке лежали груды газет, книг, папок, бумаг, по большей части покрытых обильным слоем пыли.
Посреди комнаты стоял белый деревянный стол, заваленный карточками, листами бумаги, книгами, рукописями, корректурой; на коробке со скрепками примостился пузырек чернил; в картотеке заляпанные кляксами открытки соседствовали с карандашами, перьями, ластиками, половинкой ножниц и сломанной ручкой.
Все очень напоминало лавку старьевщика. По стенам висели несколько рваных афиш и перьевых набросков, а также миниатюра в громадной раме.
Зрелище было хаотичным и красочным. Мике с любопытством вертелся по сторонам, чему не препятствовал его собеседник, который, казалось, совсем не спешил. Наконец он поинтересовался:
– С кем имею честь?
Мике извинился за молчание:
– Простите, сударь, я в самом деле у господина Жака Бернара?
– Он перед вами, – ответил субъект в длинном поношенном сюртуке.
Мике продолжал:
– Меня зовут Мике, я артист…
– Драматический артист? – переспросил Жак Бернар. – Бывший постановщик в труппе Барзюма?
И, заметив удивление комедианта, Жак Бернар продолжал:
– Я прекрасно знаю вас, сударь!
Мике, в свою очередь, внимательно пригляделся к собеседнику. Его физиономия показалась ему смутно знакомой.
– Вроде, – замялся он, – я вас тоже где-то видел…
Жак Бернар сделал неопределенный жест, которым, как могло показаться человеку предубежденному, скрыл легкое беспокойство.
– Все может быть, сударь, – ответил он, – хотя меня это и удивляет. Мы могли встречаться в театральных кулисах, в кафе, на улице…
Мике не удавалось припомнить, где он видел этого типа, лишь смутно кого-то ему напоминающего.
Он походил на какого-то знакомого, но кого именно, Мике не мог понять…
Конечно! Будь на месте актера бродяга Бузотер, этот вопрос был бы разрешен незамедлительно. Жак Бернар был никем иным, как загадочным типом, несколько дней тому назад повстречавшимся бродяге на берегу Сены, которого он, за мзду в двадцать су, водил на набережную Отей показывать трагическую комнату, где произошла таинственная драма, совпавшая с исчезновением рабочего Мориса.
Но Мике не был Бузотером и не имел возможности распознать стоявшего перед ним субъекта.
Кроме того, особой необходимости в этом не было. Актер выполнял поручение, которое он, больше не мешкая, изложил.
– Сударь, – произнес он, – меня привело сюда следующее: мадам Алисе, директриса журнала, носящего название «Литерария», недавно узнала, что вы являетесь единственным владельцем и душеприказчиком поэта Оливье, столь печально погибшего во цвете лет…
При этих словах Жак Бернар изобразил на лице сострадание, машинально опустил голову, и, казалось, тыльной стороной руки смахнул слезинку в уголке глаза;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Мике целеустремленно двинулся на шум и, обогнув высокую цистерну с застоявшейся водой, в небольшом внутреннем дворике, за деревянным частоколом, заметил маленького седого старичка в грязных отрепьях, который с силой колотил молотком по огромным медным кастрюлям.
Подавив в себе удивление, Мике приблизился к труженику, который, несмотря на вторжение актера, продолжал безостановочно работать.
– Не могли бы вы подсказать… – начал актер.
Старичок оборвал его и, не переставая оглушительно лупить по кастрюлям, поинтересовался:
– Ставлю полсетье, что вы туда же.
– Куда? – осведомился Мике, не без основания заинтригованный.
Наконец бросив долбить кастрюли, человек состроил лукавую физиономию, рукой, угрожающе сжимающей молоток, он махнул куда-то в сторону; Мике машинально проследил за ней взглядом.
– Черт! – продолжал старик. – Вам нужен господин Жак Бернар? Сегодня только к нему и шастают!.. Спрашивается, чем этот чудак занимается, тем более, не в его привычках принимать гостей. Ну да ладно, дело его, ведь так? Привратнику не положено болтать что ни попадя и лезть к людям с расспросами…
Не говоря ни слова, Мике терпеливо дожидался конца речи, чтобы выяснить то, что ему было необходимо.
Старик, представившийся как консьерж дома, вернее группы домов, которые от проезда Дидо отделяла одна-единственная деревянная изгородь, не давал ему и рта открыть.
Не зная, кто требуется посетителю, но убежденный, что тот ищет именно Бернара, даже мысли не допуская, что можно прийти к кому-то другому, он с напыщенным видом указал рукой:
– Пройдете через парк, потом свернете налево и прямо до конца проспекта, там, в глубине, увидите замок, где как раз проживает ваш клиент. Стучите погромче, если никто не отзовется, толкайте дверь и проходите… Вот еще, там нет звонка, забыли провести, а все слуги не то бастуют, не то гуляют, во всяком случае, никто их в глаза не видал.
Подавив подкатившийся к горлу смешок, актер старался внимательно слушать указания необычного старичка с карикатурной внешностью, который, отдав их, принялся с новой силой лупить по кастрюлям.
По-видимому, консьерж был шутником или вралем. И наверняка большим фантазером. Парк представлял собой довольно чахлый садик, в котором росли салат и несколько невзрачных цветков, проспект был узкой вытоптанной тропинкой, в некоторых местах грязной и раскисшей. Эта тропинка одновременно являлась ручьем, в который стекала затхлая вода из переполнявшейся цистерны.
Дорогой Мике пришлось оторвать от еды с полдюжины неказистых куриц, которые, кудахча, бросились от него врассыпную, успокоить робко, но угрожающе зарычавшую шавку, которая притаилась между клумбами бересклета.
Поплутав по этой клоаке, он наконец вышел к «замку» – стоявшей в конце тупика жалкой одноэтажной лачуге с красной черепичной крышей, настоящей конуре, хибаре старьевщика.
– Бедняга! – сказал себе Мике, подумав о Жаке Бернаре. – Судя по его жилищу, он не купается в золоте!
Актеру не пришлось ни стучать, ни толкать дверь, как это советовал ему консьерж. Дверь была приоткрыта. Распахнув ее пошире, Мике шагнул через порог и очутился в прокуренной, тесной и мрачной комнатенке, где увлеченно беседовало и балагурило с полдюжины человек.
Пол был выстлан красной плиткой; в глубине комнаты стояла печь, на которой грелся голубой чайник, чуть наполненный водой; от печки, через всю комнату, к заклеенной бумагой форточке тянулась труба, которая время от времени пыхала едким дымом.
Актер был не из породы слабонервных, за свою полную приключений жизнь комедианта, в частности, сопровождая поезд Барзюма, ему довелось многое повидать, повертеться в самом разном обществе, однако он замер на пороге странного помещения, не в силах скрыть изумления.
Действительно ли он попал к Жаку Бернару, единственному наследнику Оливье?
Актер собирался было расспросить присутствующих, но вдруг его кто-то окликнул:
– Мике, старина, как делишки?
Комедиант вытаращил глаза, меньше всего ожидая услышать подобный вопрос в подобном месте. Затем улыбнулся и радушно протянул руку:
– Кого я вижу! Сигизмон!
Мужчины обменялись рукопожатиями. По воле случая среди полдюжины типов, набившихся в темную комнатенку, Мике нашел старого приятеля – колоритнейшую личность, Сигизмона, для близких просто Сиги.
Несмотря на прозвище, навевающее грустные мысли, Сиги был непревзойденным весельчаком. При всей комичности своей внешности – огромном носе, нависшем над пухлыми губами, и плешивой голове с остроконечной макушкой – он выбрал профессию репортера-фотографа и, надо отдать ему должное, благодаря сноровке и отваге стал настоящей личностью, яркой и оригинальной, известной на весь Париж.
Всегда одетый по-походному, с двумя неизменными огромными сумками, в которых хранились всевозможные фотоаппараты и фотографические пластинки, Сиги без отдыха сновал по Парижу в охоте за происшествиями, событиями, приключениями, достойными быть запечатленными на фотокарточке.
Сиги не работал в издательстве или газете. Он был свободным и независимым, самим себе хозяином, именно поэтому его знали и ценили.
Тем временем Сиги, ухватив Мике за пуговицу на пиджаке, выпытывал:
– Ну как, старина, порядок? Ты все кино, театром промышляешь? А я все фотографирую. Ты как очутился у Бернара? Правда, малому здорово подфартило? Я первым узнал, уже семь часов здесь торчу, пытаюсь его щелкнуть, но этот сукин сын и слышать ничего не хочет. Все равно никуда не денется!
Мике забавляла болтовня фотографа, который время от времени оглядывался на присутствующих, в надежде уловить признаки внимания. Впрочем, находившиеся здесь пять или шесть типов с интересом прислушивались к разглагольствованиям Сиги. А тот, почувствовав молчаливое одобрение, повысил голос:
– Да! Никуда не денется! И пусть не надеется обвести меня вокруг пальца. Мне попадались субъекты и позабористей, которые никак не хотели даваться мне в руки. Помнишь, в прошлом году на бегах…
Актер отрицательно покачал головой, но Сиги, не смутившись, продолжал:
– Значит, это было не с тобой, с другим парнем! А в день авиации получилось еще забавнее… Кроме шуток, я себя знаю, меня никакой репортер не обскачет, я парень нахальный…
Сиги на мгновение умолк, чтобы дать слушателям высмеяться. Он не без труда освободился от сумок, своими ремнями сильно перетягивающих ему грудь, порылся в кармане кожаной куртки, вытащил пухлый замызганный бумажник и извлек наклеенный на красную картонку снимок, который он пустил по аудитории.
Документ разглядывали с изумлением. Чудно было видеть невероятного Сигизмона, сфотографированного рядом с Президентом республики!
Сиги пояснил:
– Правильно, монтаж! Но ведь, правда, забавно? И, надо добавить, лучший пропуск! Когда меня заносит в такие места, где полицейские любят пошуровать по карманам, я невзначай подсовываю им эту штуку, а потом говорю: «Не очень-то хорохорьтесь! Видите, кто я!»
Покровительственным жестом Сиги положил руку на плечо Мике:
– И потом, старина, чем сложнее дело, тем больше мне годится эта штуковина! Как ты считаешь, здорово я придумал?
Внезапно фотограф осекся. Он бросился к двери, приоткрывшейся в глубине комнаты.
– Господин Бернар, – произнес он, – не будьте врединой, дайте я вас быстро щелкну, я же сказал, никуда вы не денетесь!
В приоткрытую дверь шмыгнул один из ожидавших в импровизированной гостиной. Из соседней комнаты донесся молодой насмешливый голос, решительно отметший просьбу Сиги:
– Зря стараетесь! Только попусту теряете время! Не нужен мне портрет!..
Нисколько не смутившись, фотограф кивнул и, сложив пухлые губы в язвительную улыбку, едва заметную под громадным носом, упрямо прошептал:
– Никуда не денешься, я тебя проведу, как и всех вас…
Через три четверти часа в прихожей никого не осталось, кроме Мике и неотступного Сиги. Актер был приглашен в соседнюю комнату.
Не успел он войти, как дверь за ним плотно прикрылась; Мике оказался прямо перед Жаком Бернаром.
Наследник Оливье был молодым человеком с длинной, спутанной и всклокоченной шевелюрой. Лицо его обрамляла светлая, довольно густая борода. На орлином носу неуклюже сидел лорнет в золотой оправе, а длинный черный потертый сюртук завершал сходство с надзирателем в провинциальном колледже.
Жилище было под стать хозяину.
Это было нечто вроде мастерской, точнее сказать, кладовой без окон, свет в которую проникал через замызганный стеклянный плафон, над которым, весьма кстати, была подвешена сетка, сдерживающая целую лавину мусора, который бесстыдно закидывали на странноватую крышу жильцы соседних домов.
В глубине комнаты, за ширмой, виднелась спинка небольшой железной кровати. В углу угадывался туалетный столик, а вдоль стен в беспорядке лежали груды газет, книг, папок, бумаг, по большей части покрытых обильным слоем пыли.
Посреди комнаты стоял белый деревянный стол, заваленный карточками, листами бумаги, книгами, рукописями, корректурой; на коробке со скрепками примостился пузырек чернил; в картотеке заляпанные кляксами открытки соседствовали с карандашами, перьями, ластиками, половинкой ножниц и сломанной ручкой.
Все очень напоминало лавку старьевщика. По стенам висели несколько рваных афиш и перьевых набросков, а также миниатюра в громадной раме.
Зрелище было хаотичным и красочным. Мике с любопытством вертелся по сторонам, чему не препятствовал его собеседник, который, казалось, совсем не спешил. Наконец он поинтересовался:
– С кем имею честь?
Мике извинился за молчание:
– Простите, сударь, я в самом деле у господина Жака Бернара?
– Он перед вами, – ответил субъект в длинном поношенном сюртуке.
Мике продолжал:
– Меня зовут Мике, я артист…
– Драматический артист? – переспросил Жак Бернар. – Бывший постановщик в труппе Барзюма?
И, заметив удивление комедианта, Жак Бернар продолжал:
– Я прекрасно знаю вас, сударь!
Мике, в свою очередь, внимательно пригляделся к собеседнику. Его физиономия показалась ему смутно знакомой.
– Вроде, – замялся он, – я вас тоже где-то видел…
Жак Бернар сделал неопределенный жест, которым, как могло показаться человеку предубежденному, скрыл легкое беспокойство.
– Все может быть, сударь, – ответил он, – хотя меня это и удивляет. Мы могли встречаться в театральных кулисах, в кафе, на улице…
Мике не удавалось припомнить, где он видел этого типа, лишь смутно кого-то ему напоминающего.
Он походил на какого-то знакомого, но кого именно, Мике не мог понять…
Конечно! Будь на месте актера бродяга Бузотер, этот вопрос был бы разрешен незамедлительно. Жак Бернар был никем иным, как загадочным типом, несколько дней тому назад повстречавшимся бродяге на берегу Сены, которого он, за мзду в двадцать су, водил на набережную Отей показывать трагическую комнату, где произошла таинственная драма, совпавшая с исчезновением рабочего Мориса.
Но Мике не был Бузотером и не имел возможности распознать стоявшего перед ним субъекта.
Кроме того, особой необходимости в этом не было. Актер выполнял поручение, которое он, больше не мешкая, изложил.
– Сударь, – произнес он, – меня привело сюда следующее: мадам Алисе, директриса журнала, носящего название «Литерария», недавно узнала, что вы являетесь единственным владельцем и душеприказчиком поэта Оливье, столь печально погибшего во цвете лет…
При этих словах Жак Бернар изобразил на лице сострадание, машинально опустил голову, и, казалось, тыльной стороной руки смахнул слезинку в уголке глаза;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47