Из газет, равно как из клубных разговоров, он уже давно знал, что рабочий в действительности был таким же, как он, светским человеком, поэтом, поэтом Оливье, стихи которого в «Литерарии» не раз приводили его в восторг.
Фирмена не сообщила ему ничего нового. Но неожиданно он поймал себя на мысли, что такая необыкновенная фигура, как этот Оливье, безусловно, достойна сожаления молодой работницы.
Когда до виконта де Плерматэна дошла весть об убийстве возлюбленного Фирмены, он чисто эгоистически обрадовался несчастью, открывшему, по его мнению, путь к сердцу любимой, которую ему больше не придется делить с другим.
Его ужаснула глубина отчаяния Фирмены, грозившая обернуться для девушки – бредящей, смятой, полуживой – воспалением мозга…
При виде того, как она понемногу поправляется под благотворным воздействием его неустанных забот, у виконта вновь зажглась надежда. И тогда он решил про себя, что окружив Фирмену роскошью, дав ей вкусить удовольствий, которые с легкостью дарит богатство, он быстро сумеет проложить между ней и памятью о покойном Морисе пропасть, непреодолимую дистанцию, которая отделяет богатую женщину от простой бедной работницы.
Услышав, что Морис, рабочий Морис, совсем не рабочий, он затрепетал…
Виконт понял, что, дойди до Фирмены известие о том, что Морис был писателем, поэтом Оливье, оно разбередит ее страдания, придав им новый, романтический оттенок. Но он все же надеялся, что Фирмена, поглощенная выздоровлением, не познает про двойное обличье Мориса.
И вот те на, Фирмена открывает ему, что не только осведомлена о тождественности Мориса и Оливье, но и рассказывает о встрече с ближайшим другом усопшего, Жаком Бернаром, который непременно еще будет видеться с ней и при каждом свидании подливать масла в огонь, напоминая про таинственно убитого поэта!
Ему предстояли новые сражения за сердце Фирмены. Его ненаглядная возлюбленная становилась еще более далекой и недосягаемой. Его ждали мучительные дни.
И виконт де Плерматэн, поначалу почти радуясь смерти Мориса – испытывая одно из тех чувств, в которых не принято признаваться даже себе, но которые от того не становятся менее реальными, – спрашивал себя, облегчит ли ему хоть на каплю исчезновение поэта получить то, что он жаждал всеми силами, всей душой – любовь той, которая была ему дороже всего на свете…
Глава 11
ОЖИВШИЙ МЕРТВЕЦ
Стоя перед зеркальным шкафом, мало что отражавшим, настолько давно тряпка не сражалась с пылью, Жак Бернар кропотливо прилаживал на себя подтяжки:
– Брюки должны сидеть естественно, прикрывать каблуки и не морщить… Эти брюки не годятся! Решительно никуда не годятся!
Молодой человек придирчиво оглядел свое отражение и философски заключил:
– Вообще-то грех жаловаться! Этот замечательный портной отдал фрачную пару по дешевке; право, сто шесть франков девяносто пять сантимов – совсем недорого, вполне приемлемая цена. Девяносто пять сантимов с меня содрали за этот кармашек, которым я, разумеется, в жизни не воспользуюсь!
На стуле ожидал жилет; Жак Бернар подхватил его, натянул на себя.
– Морщит на животе, одно плечо ниже другого… Ну! Ну! Отлично! Буду как курица в павлиньих перьях…
Жак Бернар снова надел фрак – лацканы плохо отворачивались, талия морщила, спина пузырилась – и теперь созерцал себя при полном параде с гвоздикой в петлице…
Он разглядывал себя без всякого удовольствия.
– Кошмар! Жуть! Мерзость! И все-таки я горжусь, что сумел заказать эту штуковину, а особенно тем, что сумел расплатиться – наличными, полноценными французскими купюрами с королем и Республикой, Сеятельницей и Наполеоном, купюрами, имеющими хождение во всех цивилизованных странах… что в общем-то легко объяснимо, учитывая, что деньги бесспорно обладают свойством уходить сквозь пальцы, улетучиваться, куда-то деваться, что трудно было бы вообразить, не наблюдай мы это Божественное явление повседневно.
Молодой человек стал наводить последний лоск. Привел в порядок ногти, вынул лишнее из набитого бумажника, чтобы уродливо не топорщился карман.
«Да нет, все слава Богу, – подумал он. – Дела идут, торговля процветает! Оливье может быть мною доволен или я им, как угодно! Этот мнимый покойник оказался жутко прибыльным. Если так пойдет дальше, мне недолго сделаться миллионером…»
Необыкновенный Жак Бернар имел полное право гордиться своей затеей и ее уже ощутимыми плодами. Убить Оливье – неплохая задумка, но сыграть ловкую комедию, заставить поверить в его смерть – несравненно лучше! Труды явно не пропали даром: после лжеопознания несчастного обезглавленного с набережной Отей, Жак Бернар ежедневно видел у себя директоров газет, редакторов журналов, в один голос выпрашивающих статью Оливье, стихи Оливье, пьеску Оливье, рукопись Оливье!
Теперь, когда мнимый поэт был мертв, он сыскал колоссальный успех. Вошел в моду, аристократы превозносили его до небес, литераторы боготворили, с каждым часом он становился все гениальнее, вызывал все большее восхищение!
– Поэтому, – рассуждал свободный художник, наводя глянец на шапокляк с дотошностью истинно светского человека, – поэтому совсем негоже опаздывать! Негоже мне, любимому другу, наследнику и представителю Оливье пропускать празднество, на котором бюст бедолаги покойного увенчают пальмы славы!
Этим вечером Жак Бернар облачился во фрак – нелепое и уродливое одеяние, неизвестно по какой причине обязательное на светских приемах – исключительно потому, что собирался в «Литерарию», куда в качестве официального гостя был приглашен на вечер покойного поэта Оливье.
По правде говоря, уже довольно продолжительное время, с того самого момента, как была установлена личность мнимого Мориса, обезглавленного на набережной Отей, тело которого, кстати, так и не обнаружили, «Литерария» старательно поддерживала у читателей живейшее восхищение усопшим писателем.
В одном из последних номеров «Литерария» вызвалась организовать всеобщую подписку, дабы пустить собранные средства на сооружение памятника поэту Оливье. Списки заполнялись подписями, самые прославленные деятели мира искусства и литературы считали для себя честью значиться среди дарителей. Помимо того «Литерария» решила устроить театрально-литературный вечер.
Вход будет платным, актеры будут играть, читать, декламировать произведения из наследия Оливье, а в финале, стараниями двух юных артисток, изображающих Глорию и Музу, будет увенчан гипсовый бюст – макет будущего памятника во славу писателя…
Празднество должно было состояться этим же вечером, в десять. Без пяти десять, бросив прощальный взгляд в зеркало, Жак Бернар решил, что готов, готов отправиться в особняк на улице Пресбург и принять участие в чествовании усопшего.
– Так… Деньги я взял. Визитные карточки? Рукописи на всякий случай? Носовой платок? Перочинный нож?.. Отлично. Вперед!
Он стремительно направился к выходу.
Положил ладонь на дверную ручку, привычным жестом повернул ее. Дверь не поддавалась…
– Ну-ка!
Молодой человек потянул сильнее, убежденный, что вся загвоздка в покоробившейся, вспучившейся от садовой сырости древесине.
Не тут-то было!
Напрасно Жак Бернар выходил из себя, тянул за ручку, упирался, грубо тряс створку – дверь не поддавалась!
После нескольких минут безуспешных попыток, молодому человеку пришлось смириться с очевидностью.
– Ну и ну, – изрек он. – Досадно… И совсем уж глупо, нелепо! Полный идиотизм! Сосед или консьерж в шутку закрыл меня на ключ. Теперь я заперт. Из-за собственной причуды держать ключи у консьержа.
Он еще не сознавал всей серьезности постигшей его неудачи, надеясь без труда выпрыгнуть в сад через окно, благо, жилище было на первом этаже…
Но после секундного размышления Жак Бернар припомнил, что, начав одеваться, час тому назад, он, на горе себе, самолично опустил железные ставни на окнах. Ставни были старой конструкции, какие еще встречаются на старинных домах, запирающиеся на наружный засов… Таким образом Жак Бернар, не имея доступа к засову, изнутри не мог их открыть!
– Значит, я под арестом, – проворчал он. – Под домашним арестом?.. Это уж чересчур. Наверняка консьерж увидел закрытые ставни, подумал, что я ушел, и решил прикрыть дверь на ключ… Умник нашелся!.. Чертова скотина, из-за него весь праздник летит к чертям; спрашивается, как будет выкручиваться почтенная мадам Алисе, заметив, что Жак Бернар, литературный наследник покойного Оливье, драгоценного покойного Оливье, не посчитал нужным присутствовать при его апофеозе!
Жак Бернар вернулся в прихожую, потряс дверь – тщетно. Тяжеленному створу было хоть бы хны, он с легкостью отразил нападки молодого человека.
– Однако, черт побери, мне надо идти!..
Жак Бернар взглянул на часы:
– Тридцать пять одиннадцатого… Дьявольщина. Надо скоренько что-то предпринять, а не то я явлюсь к шапочному разбору.
Очевидно, чтобы вырваться из злополучного заточения, у Жака Бернара оставалось единственное средство: шуметь, пока его не услышит и не придет освободить консьерж, безусловно, и не подозревающий, в какой переплет невольно вверг своего жильца.
Жак Бернар во всю мочь забарабанил в дверь. При этом для привлечения большего внимания он надсадно вопил, звал, орал. Результат не заставил себя ждать…
– Черт побери, это вы устроили тарарам, господин Бернар?
– Наконец-то…
– Что тут у вас стряслось?
– Это вы, злосчастный консьерж?
– Кто ж еще! Так что случилось, господин Бернар? У вас что, драка?
– Хватит! Проклятый консьерж! Неужели вы не понимаете, что заперли меня?..
– Я вас…
– Ну да, мигом слетайте за ключом и откройте дверь… Вы, наверное, думали, что я ушел…
Через дверь до Жака Бернара донесся растерянный и удивленный голос консьержа, который произнес:
– Что вы мелете! Слетать за ключом? Нет у меня вашего ключа! Нет его на щитке!.. С какой стати мне вас запирать? Я тут ни при чем. Это не я!..
– Не вы?
– Конечно, нет. А что, у вас нет своего ключа?
Жак Бернар стал терять терпение.
– Черт! – выкрикнул он наконец. – Не вы, так кто-то другой, не время заниматься выяснениями! Я очень тороплюсь, откройте мне ставень, я вылезу через окно и…
– Но я не могу открыть ставни, они на замке, а ключи есть только у вас, господин Бернар…
От нетерпения Жак Бернар затопал ногами. Он был прав, этот консьерж!..
– Ладно, тогда бегите за слесарем, немедленно тащите его сюда, пусть выпустит меня… Говорю, нет у меня ключей, я хочу выйти!.. И сами возвращайтесь!
– Хорошо!.. Хорошо!.. – заметил консьерж. – Я все сделаю, но имейте в виду, я ничего не обещаю! Сейчас в мастерских не слишком людно, не знаю, найду ли я кого-нибудь…
Жак Бернар слышал, как привратник удалился, брюзжа на ходу.
– Ну и влип, – буркнул молодой человек. – Они намерены мне все испортить. Чертовщина! Ну и физиономии у них будут при виде моего пустого кресла!..
Жак Бернар долго ждал.
Очевидно, найти нужного мастера оказалось совсем не легко.
Уже с половины десятого толпы зрителей, состоящие исключительно из сливок общества, о ком принято говорить «весь Париж», брали приступом, заполняли собой особняк «Литерарии». Принимая во внимание специфический профиль журнала, которым с успехом руководила милейшая мадам Алисе, читатели «Литерарии» образовывали истинную элиту, элиту парижских интеллектуалов или, по меньшей мере, к таковым себя причисляющих.
Для этих избранных, роскошных особ празднество в «Литерарии» в честь поэта Оливье было торжество дежурным, на котором непременно надо было появиться, отметиться, дабы не лишиться титула модного господина или дамы.
Просторный особняк быстро заполнялся, и без четверти семь публика уже теснилась в маленьком театральном зале, где мадам Алисе проводила встречи, заседания и праздники для шикарной и деликатной клиентуры своего издания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Фирмена не сообщила ему ничего нового. Но неожиданно он поймал себя на мысли, что такая необыкновенная фигура, как этот Оливье, безусловно, достойна сожаления молодой работницы.
Когда до виконта де Плерматэна дошла весть об убийстве возлюбленного Фирмены, он чисто эгоистически обрадовался несчастью, открывшему, по его мнению, путь к сердцу любимой, которую ему больше не придется делить с другим.
Его ужаснула глубина отчаяния Фирмены, грозившая обернуться для девушки – бредящей, смятой, полуживой – воспалением мозга…
При виде того, как она понемногу поправляется под благотворным воздействием его неустанных забот, у виконта вновь зажглась надежда. И тогда он решил про себя, что окружив Фирмену роскошью, дав ей вкусить удовольствий, которые с легкостью дарит богатство, он быстро сумеет проложить между ней и памятью о покойном Морисе пропасть, непреодолимую дистанцию, которая отделяет богатую женщину от простой бедной работницы.
Услышав, что Морис, рабочий Морис, совсем не рабочий, он затрепетал…
Виконт понял, что, дойди до Фирмены известие о том, что Морис был писателем, поэтом Оливье, оно разбередит ее страдания, придав им новый, романтический оттенок. Но он все же надеялся, что Фирмена, поглощенная выздоровлением, не познает про двойное обличье Мориса.
И вот те на, Фирмена открывает ему, что не только осведомлена о тождественности Мориса и Оливье, но и рассказывает о встрече с ближайшим другом усопшего, Жаком Бернаром, который непременно еще будет видеться с ней и при каждом свидании подливать масла в огонь, напоминая про таинственно убитого поэта!
Ему предстояли новые сражения за сердце Фирмены. Его ненаглядная возлюбленная становилась еще более далекой и недосягаемой. Его ждали мучительные дни.
И виконт де Плерматэн, поначалу почти радуясь смерти Мориса – испытывая одно из тех чувств, в которых не принято признаваться даже себе, но которые от того не становятся менее реальными, – спрашивал себя, облегчит ли ему хоть на каплю исчезновение поэта получить то, что он жаждал всеми силами, всей душой – любовь той, которая была ему дороже всего на свете…
Глава 11
ОЖИВШИЙ МЕРТВЕЦ
Стоя перед зеркальным шкафом, мало что отражавшим, настолько давно тряпка не сражалась с пылью, Жак Бернар кропотливо прилаживал на себя подтяжки:
– Брюки должны сидеть естественно, прикрывать каблуки и не морщить… Эти брюки не годятся! Решительно никуда не годятся!
Молодой человек придирчиво оглядел свое отражение и философски заключил:
– Вообще-то грех жаловаться! Этот замечательный портной отдал фрачную пару по дешевке; право, сто шесть франков девяносто пять сантимов – совсем недорого, вполне приемлемая цена. Девяносто пять сантимов с меня содрали за этот кармашек, которым я, разумеется, в жизни не воспользуюсь!
На стуле ожидал жилет; Жак Бернар подхватил его, натянул на себя.
– Морщит на животе, одно плечо ниже другого… Ну! Ну! Отлично! Буду как курица в павлиньих перьях…
Жак Бернар снова надел фрак – лацканы плохо отворачивались, талия морщила, спина пузырилась – и теперь созерцал себя при полном параде с гвоздикой в петлице…
Он разглядывал себя без всякого удовольствия.
– Кошмар! Жуть! Мерзость! И все-таки я горжусь, что сумел заказать эту штуковину, а особенно тем, что сумел расплатиться – наличными, полноценными французскими купюрами с королем и Республикой, Сеятельницей и Наполеоном, купюрами, имеющими хождение во всех цивилизованных странах… что в общем-то легко объяснимо, учитывая, что деньги бесспорно обладают свойством уходить сквозь пальцы, улетучиваться, куда-то деваться, что трудно было бы вообразить, не наблюдай мы это Божественное явление повседневно.
Молодой человек стал наводить последний лоск. Привел в порядок ногти, вынул лишнее из набитого бумажника, чтобы уродливо не топорщился карман.
«Да нет, все слава Богу, – подумал он. – Дела идут, торговля процветает! Оливье может быть мною доволен или я им, как угодно! Этот мнимый покойник оказался жутко прибыльным. Если так пойдет дальше, мне недолго сделаться миллионером…»
Необыкновенный Жак Бернар имел полное право гордиться своей затеей и ее уже ощутимыми плодами. Убить Оливье – неплохая задумка, но сыграть ловкую комедию, заставить поверить в его смерть – несравненно лучше! Труды явно не пропали даром: после лжеопознания несчастного обезглавленного с набережной Отей, Жак Бернар ежедневно видел у себя директоров газет, редакторов журналов, в один голос выпрашивающих статью Оливье, стихи Оливье, пьеску Оливье, рукопись Оливье!
Теперь, когда мнимый поэт был мертв, он сыскал колоссальный успех. Вошел в моду, аристократы превозносили его до небес, литераторы боготворили, с каждым часом он становился все гениальнее, вызывал все большее восхищение!
– Поэтому, – рассуждал свободный художник, наводя глянец на шапокляк с дотошностью истинно светского человека, – поэтому совсем негоже опаздывать! Негоже мне, любимому другу, наследнику и представителю Оливье пропускать празднество, на котором бюст бедолаги покойного увенчают пальмы славы!
Этим вечером Жак Бернар облачился во фрак – нелепое и уродливое одеяние, неизвестно по какой причине обязательное на светских приемах – исключительно потому, что собирался в «Литерарию», куда в качестве официального гостя был приглашен на вечер покойного поэта Оливье.
По правде говоря, уже довольно продолжительное время, с того самого момента, как была установлена личность мнимого Мориса, обезглавленного на набережной Отей, тело которого, кстати, так и не обнаружили, «Литерария» старательно поддерживала у читателей живейшее восхищение усопшим писателем.
В одном из последних номеров «Литерария» вызвалась организовать всеобщую подписку, дабы пустить собранные средства на сооружение памятника поэту Оливье. Списки заполнялись подписями, самые прославленные деятели мира искусства и литературы считали для себя честью значиться среди дарителей. Помимо того «Литерария» решила устроить театрально-литературный вечер.
Вход будет платным, актеры будут играть, читать, декламировать произведения из наследия Оливье, а в финале, стараниями двух юных артисток, изображающих Глорию и Музу, будет увенчан гипсовый бюст – макет будущего памятника во славу писателя…
Празднество должно было состояться этим же вечером, в десять. Без пяти десять, бросив прощальный взгляд в зеркало, Жак Бернар решил, что готов, готов отправиться в особняк на улице Пресбург и принять участие в чествовании усопшего.
– Так… Деньги я взял. Визитные карточки? Рукописи на всякий случай? Носовой платок? Перочинный нож?.. Отлично. Вперед!
Он стремительно направился к выходу.
Положил ладонь на дверную ручку, привычным жестом повернул ее. Дверь не поддавалась…
– Ну-ка!
Молодой человек потянул сильнее, убежденный, что вся загвоздка в покоробившейся, вспучившейся от садовой сырости древесине.
Не тут-то было!
Напрасно Жак Бернар выходил из себя, тянул за ручку, упирался, грубо тряс створку – дверь не поддавалась!
После нескольких минут безуспешных попыток, молодому человеку пришлось смириться с очевидностью.
– Ну и ну, – изрек он. – Досадно… И совсем уж глупо, нелепо! Полный идиотизм! Сосед или консьерж в шутку закрыл меня на ключ. Теперь я заперт. Из-за собственной причуды держать ключи у консьержа.
Он еще не сознавал всей серьезности постигшей его неудачи, надеясь без труда выпрыгнуть в сад через окно, благо, жилище было на первом этаже…
Но после секундного размышления Жак Бернар припомнил, что, начав одеваться, час тому назад, он, на горе себе, самолично опустил железные ставни на окнах. Ставни были старой конструкции, какие еще встречаются на старинных домах, запирающиеся на наружный засов… Таким образом Жак Бернар, не имея доступа к засову, изнутри не мог их открыть!
– Значит, я под арестом, – проворчал он. – Под домашним арестом?.. Это уж чересчур. Наверняка консьерж увидел закрытые ставни, подумал, что я ушел, и решил прикрыть дверь на ключ… Умник нашелся!.. Чертова скотина, из-за него весь праздник летит к чертям; спрашивается, как будет выкручиваться почтенная мадам Алисе, заметив, что Жак Бернар, литературный наследник покойного Оливье, драгоценного покойного Оливье, не посчитал нужным присутствовать при его апофеозе!
Жак Бернар вернулся в прихожую, потряс дверь – тщетно. Тяжеленному створу было хоть бы хны, он с легкостью отразил нападки молодого человека.
– Однако, черт побери, мне надо идти!..
Жак Бернар взглянул на часы:
– Тридцать пять одиннадцатого… Дьявольщина. Надо скоренько что-то предпринять, а не то я явлюсь к шапочному разбору.
Очевидно, чтобы вырваться из злополучного заточения, у Жака Бернара оставалось единственное средство: шуметь, пока его не услышит и не придет освободить консьерж, безусловно, и не подозревающий, в какой переплет невольно вверг своего жильца.
Жак Бернар во всю мочь забарабанил в дверь. При этом для привлечения большего внимания он надсадно вопил, звал, орал. Результат не заставил себя ждать…
– Черт побери, это вы устроили тарарам, господин Бернар?
– Наконец-то…
– Что тут у вас стряслось?
– Это вы, злосчастный консьерж?
– Кто ж еще! Так что случилось, господин Бернар? У вас что, драка?
– Хватит! Проклятый консьерж! Неужели вы не понимаете, что заперли меня?..
– Я вас…
– Ну да, мигом слетайте за ключом и откройте дверь… Вы, наверное, думали, что я ушел…
Через дверь до Жака Бернара донесся растерянный и удивленный голос консьержа, который произнес:
– Что вы мелете! Слетать за ключом? Нет у меня вашего ключа! Нет его на щитке!.. С какой стати мне вас запирать? Я тут ни при чем. Это не я!..
– Не вы?
– Конечно, нет. А что, у вас нет своего ключа?
Жак Бернар стал терять терпение.
– Черт! – выкрикнул он наконец. – Не вы, так кто-то другой, не время заниматься выяснениями! Я очень тороплюсь, откройте мне ставень, я вылезу через окно и…
– Но я не могу открыть ставни, они на замке, а ключи есть только у вас, господин Бернар…
От нетерпения Жак Бернар затопал ногами. Он был прав, этот консьерж!..
– Ладно, тогда бегите за слесарем, немедленно тащите его сюда, пусть выпустит меня… Говорю, нет у меня ключей, я хочу выйти!.. И сами возвращайтесь!
– Хорошо!.. Хорошо!.. – заметил консьерж. – Я все сделаю, но имейте в виду, я ничего не обещаю! Сейчас в мастерских не слишком людно, не знаю, найду ли я кого-нибудь…
Жак Бернар слышал, как привратник удалился, брюзжа на ходу.
– Ну и влип, – буркнул молодой человек. – Они намерены мне все испортить. Чертовщина! Ну и физиономии у них будут при виде моего пустого кресла!..
Жак Бернар долго ждал.
Очевидно, найти нужного мастера оказалось совсем не легко.
Уже с половины десятого толпы зрителей, состоящие исключительно из сливок общества, о ком принято говорить «весь Париж», брали приступом, заполняли собой особняк «Литерарии». Принимая во внимание специфический профиль журнала, которым с успехом руководила милейшая мадам Алисе, читатели «Литерарии» образовывали истинную элиту, элиту парижских интеллектуалов или, по меньшей мере, к таковым себя причисляющих.
Для этих избранных, роскошных особ празднество в «Литерарии» в честь поэта Оливье было торжество дежурным, на котором непременно надо было появиться, отметиться, дабы не лишиться титула модного господина или дамы.
Просторный особняк быстро заполнялся, и без четверти семь публика уже теснилась в маленьком театральном зале, где мадам Алисе проводила встречи, заседания и праздники для шикарной и деликатной клиентуры своего издания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47