В организм человека вводятся особые вещества. В ответ на это болезнь ярко проявляет себя, становится узнаваемой. И тогда ее можно лечить. Нечто подобное мне и придется осуществить. А уж получится или нет — покажет время.
Я подошла к полочке с маленькими статуэтками. В основном это были образчики послевоенного советского фарфора. Вещи относительно недорогие. Есть, правда, парочка фигурок, достойных пристального внимания коллекционеров. Таких, как, скажем, этот красноармеец с ружьем — представитель агитационного фарфора тридцатых годов. Как он попал в нашу семью — теперь трудно сказать. Возможно, это был чей-то подарок. Нет, красноармейца жалко. Выберем вещичку попроще. Вот — изящную белую с перламутровым отливом балерину. Значок на донышке свидетельствовал, что фигурка изготовлена на Ленинградском фарфоровом заводе. Такое начертание аббревиатуры ЛФЗ применялось в конце пятидесятых годов. Вполне пристойно, но сдержанно. Нездоровый ажиотаж пока не нужен.
Вздохнув, я протерла статуэтку влажной тряпочкой, аккуратно упаковала в старую коробку из-под ботинок и мысленно попросила у мамы прощения. Путь мой теперь лежал к ларьку Ивана Семеновича Болбота.
Иван Семенович встретил меня благосклонно.
— И что же вы принесли, дорогая? — Он покосился на коробку.
За «дорогую», конечно, спасибо, но пора начинать первое действие задуманной пьесы. Старательно разыгрывая смущение пополам с надеждой, я развернула фигурку.
— О-о! Такого добра у меня навалом! — подал свою реплику мой партнер по пьесе. Разочарование в голосе было вполне убедительным.
В ответ на это я речитативом забормотала про скромное мамино наследство и свою великую денежную нужду. Дальше последовала сцена, уже разыгранная однажды на моих глазах, в истории с подсвечником. Поломавшись еще некоторое время, как и положено по сценарию, Иван Семенович внял моим мольбам.
— Больше сотни дать не могу-
Ну и жук! Даже по нашим скромным провинциальным меркам, балеринка тянула баксов на двадцать, а в столице за нее можно было взять втрое больше. Но я не подала вида. Теперь следовало немного поторговаться.
— Пожалуйста, хотя бы сто пятьдесят!
— Только для тебя, дорогая. Сто двадцать — последняя цена.
Иван Семенович имел вид человека, разоренного вконец. Станиславский отдыхает! Фигурка бесследно исчезла в его цепких руках, а я обогатилась на целых сто двадцать рублей. На прощанье хитрован-перекупщик с небрежным видом закинул удочку:
— Если надумаешь еще что-нибудь продать — приноси. Так и быть, помогу. Мне всегда жалко молодых и безденежных.
«Жалостливый ты наш!» — подумала я, а вслух произнесла:
— Спасибо большое. Непременно приду. Деньги очень нужны.
В ближайшие несколько дней в бездонных недрах ларька утонуло еще три статуэтки. Мы с Иваном Семеновичем стали почти друзьями. Я произносила жалобные монологи о маленькой зарплате и желании иметь много денег. Болбот сочувственно кивал, не забывая обдирать меня при каждой покупке. В последний раз мне удалось вскользь упомянуть, что я работаю в картинной галерее. Чтобы сильно не нервировать Болбота, представилась скромной смотрительницей зала. Иван Семенович слегка насторожился, но быстро придал себе безразличный вид и даже развил тему:
— У меня знакомый тоже в галерее работает. Васю Павленко знаете?
— Васю? Как же! Мы ведь не просто сослуживцы — почти друзья. А вы слышали, какая с ним беда приключилась?
Я пересказала Болботу Васину историю, разумеется, опустив некоторые детали. Перекупщик ахал и сокрушался по поводу ужасных времен, беспредела и плохой работы милиции. Обещал навестить своего друга в больнице. В это верилось с трудом. Тем более если принять во внимание Васин психоз, о котором я не преминула сообщить.
Пожалуй, Иван Семенович был уже достаточно подготовлен. Пора брать быка за рога. Сегодня я разыграю кульминационную сцену пьесы. Это и будет моя провокация. Аут Цезарь, аут нигель — Цезарь или никто, как говорили в таких случаях древние римляне.
Готовясь к выступлению, пришлось постараться и придать себе максимально расстроенный вид. Растрепанные волосы и грязные потеки, якобы от слез, явились составной частью образа.
Словно воплощенное отчаяние, я нарисовалась у ларька моего благодетеля.
— Иван Семенович, беда! Только на вас вся надежда. Больше мне не к кому обратиться. — Рыдания вполне натурально сдавили мне горло. — Тетя умирает, единственная родственница. Необходимо срочно оперировать, а денег нет. Нужно двадцать тысяч. Ради бога, выручайте! Дайте взаймы, я верну… Постепенно…
С таким же успехом я могла попросить у перекупщика кусок луны. Сейчас, разбежался! Да он и десятки не даст нищей смотрительнице музея.
Иван Семенович состроил постное лицо и огорченно развел руками:
— Что ты, дорогая! Какие двадцать тысяч? Сам гол как сокол.
Да мне только это и нужно. Гобсек хренов! Понизив голос, я горячо зашептала:
— Иван Семенович! Помните, в газете писали, что у нас в галерее украли картину? — Болбот замер, как статуя командора. — Так вот, картина у меня. Нет, я не воровала. Она ко мне случайно попала. Хотела вернуть в галерею, — я потупила глаза, — а тут тетя… Я подумала… Какая разница, где ей висеть, — в музее или в частной коллекции. У вас ведь есть состоятельные знакомые, может, кто купит. Умрет ведь тетя. — Потекшая тушь прочертила на щеке черную дорожку.
Перекупщик побелел, отшатнулся и в ужасе замахал руками:
— С ума сошла! Чего придумала — краденым торговать! Иди отсюда с богом. Я тебя не знаю и слов твоих не слышал.
— Иван Семенович, пожалуйста! Вот мой домашний телефон. Если бы не катастрофическое положение, разве бы я стала…
— Иди, иди и никому больше такое не говори. Тетю твою жалко, но помочь ничем не могу. — Болбот демонстративно отвернулся. Однако бумажку с телефоном с прилавка не смахнул. Убитая горем, как и полагается любящей племяннице, я поплелась прочь. Теперь оставалось только ждать. Или я жестоко ошиблась, или попала точно в яблочко. Одно я знала наверняка: картина еще в городе и никому не принадлежит. А значит, должен быть некто, желающий ее заполучить.
Насчет Толяна я оказалась права. Проницательный Андрей, друг Бориса, работающий в милиции, и без моих советов почувствовал неладное. Проведя небольшое расследование, он легко установил, что Толян не был наркоманом и вообще к употреблению наркотиков относился отрицательно. В крови умершего обнаружилось значительное количество алкоголя. Хотя, как правило, алкоголь и наркотики не смешивают. И отпечатки пальцев на шприце были чужие. А кроме того, любознательная соседка показала, что незадолго до смерти к парню приходил гость. Судя по всему, они выпивали и спорили. Толян пару раз даже повышал голос до крика. Короче, много странностей. А потому по факту смерти парня возбуждено уголовное дело.
Все это мне, как лицу заинтересованному, под большим секретом рассказал Борис. Мы сидели под зонтиком в летнем кафе, которые ввиду теплой погоды появились по всему городу, словно грибы после дождя. Кафе носило романтическое название «Бриз». Хотя при чем тут бриз, мне, хоть убей, было не ясно. От нашего захолустья до ближайшего моря, как говорится, по карте лаптем проложить. Вероятно, хозяин кафе в душе моряк. Или пират.
Пыльный ветер стих, и прозрачный вечер опустился на город. Воздух, словно в деревне, пах древесным дымком. К аромату дыма примешивался аппетитный запах жареного мяса. Это на мангале «подходили» румяные шашлыки. Вокруг мангала хлопотал крепкий мужчина, который был, как Карлсон, в полном расцвете сил. Майка защитного цвета обтягивала его мускулистое тело, наголо бритая голова зеркально сияла, кожа имела приятный бронзовый оттенок. Брюс Уиллис из «Крепкого орешка», да и только!
— Каков красавец! — Я кивнула в сторону шашлычника.
— Еще бы. — В голосе Бориса звучала ирония. — Весь день на свежем воздухе. Работа непыльная, опять же при мясе. Не всем такое счастье.
Он надкусил сосиску и с видимым удовольствием начал жевать. Бог с ним, с этим качком. И вообще француз Трентиньян нравится мне куда больше, чем американец Уиллис. Так и сидела бы здесь до конца жизни, смотрела в серые глаза, ела булочку с сосиской и запивала чаем. В голове была легкость необыкновенная, все мысли уплыли вместе с чайным ароматом. А ведь, в сущности, я до сих пор Бориса знаю мало. Например, о его семейном положении, засаднила старая заноза. Спрашивать неловко и, честно говоря, боязно. Не хочется разрушать иллюзии. А сам он молчит. Борис вообще не очень разговорчивый.
Мой охранник словно почувствовал, что я думаю о нем. Отодвинул пустую чашку, внимательно посмотрел на меня и достал из внутреннего кармана куртки маленький блокнот.
— Сима, учитывая вскрывшиеся обстоятельства, тебе необходимо соблюдать хотя бы элементарные меры предосторожности. — Он что-то написал в блокноте, затем аккуратно вырвал листочек и протянул мне. — Круглосуточную охрану я тебе обеспечить не могу, — Борис запнулся, — ты и сама не хочешь. Возьми, по крайней мере, мой домашний телефон. Можешь звонить в любое время. Правда, дома я бываю не всегда. Но это все-таки лучше, чем ничего. Если соскучишься, тоже звони. Я буду очень рад.
На его лице появилась удивительно нежная улыбка. Во всяком случае, мне так показалось.
— Ну что, возьмем еще по чашечке? И по пирожному для полного счастья. Посиди, я сейчас принесу.
Борис поднялся и направился к барной стойке. А я от нечего делать завертела головой. И обомлела! К кафе приближалась любимая подруга Зоя собственной персоной и радостно махала мне рукой. Через минуту все тайное станет явным.
— Уф, ну и теплынь! — Зойка плюхнулась на свободный пластмассовый стул и стащила с шеи шарф. — А ты чего тут зависла? Ждешь кого?
— Да вот, чайку решила попить, — пролепетала я сконфуженно.
— Да? Сразу из двух чашек? — В голосе подруги зазвучало откровенное подозрение. По-моему, до нее стало кое-что доходить.
И в это время мой товарищ по распитию чая, ничего не подозревая, подошел к столику и брякнул на него тарелочку с пирожными.
— Сима, извини, я не догадался спросить, какие ты любишь. Взял на свой вкус — бисквитные.
Зойка смотрела на Бориса с изумлением и любопытством, как на зеленого человечка с другой планеты. Ох и влетит же мне сегодня за скрытность!
— Боря, познакомься. Это моя подруга Зоя.
— Между прочим, лучшая подруга, — выразительно уточнила Зойка, намекая тем самым, что некрасиво иметь тайны от лучших подруг.
— Очень приятно! Тогда я, пожалуй, схожу еще за одной чашкой. — Он снова отошел к барной стойке.
Зойка пнула меня под столом ногой и спросила свистящим шепотом:
— Когда и где ты его подцепила?
— Прекрати пинаться и задавать идиотские вопросы. Запомни — никто никого не подцеплял.
— О-о, как все запущено!
И тут она расцвела самой любезной улыбкой, поскольку Борис стоял уже у столика с чаем и добавочной порцией пирожного. Теперь будет сидеть до победного.
— Такие погоды нынче стоят — просто лето! — тоном купеческой дочки из пьесы Островского заговорила Зойка и церемонно взяла чашку. Хорошо, хоть мизинец не оттопырила. Дурачится, играет на публику. Борис, склонив голову, посмотрел на мою подругу и лукаво улыбнулся.
— Значит, будет хороший урожай, — подхватил он игру.
— Борис, а вы где служить изволите? По статской или по военной части? — совсем разрезвилась Зойка.
Смутить хочет моего кавалера. Ну уж нет!
— По военной, Зоя, по военной. Ты давай-ка лучше чай допивай, он у тебя уже совсем остыл, — пришла моя очередь незаметно пнуть ее под столом.
Зойка враз выскочила из образа жеманной барышни:
— Ну ладно, пожалуй, пойду. Надеюсь, еще увидимся. Сима, ты когда будешь дома? Я тебе позвоню.
Конечно, позвонит. Весь вечер будет висеть на телефоне, пока полностью не удовлетворит свое любопытство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28