И даже вымышленная Каменская — профессионал, работник милиции.
Одним словом, «чтоб так петь — десять лет учиться надо».
— Но ведь приемчиками она часто пользуется нестандартными, женскими. Даже дружбу с подозреваемыми заводит для пользы дела.
— Тьфу, тебя не переспоришь! Упертая, как сто ослов. Сколько тебе повторять — это бел-лет-рис-ти-ка! Знаешь что, перечитывай лучше на ночь Тургенева.
Смотри-ка, они еще библиотечку мне будут подбирать. Хотела я обидеться, особенно за ослов, да передумала. Дело надо до конца довести? Надо! Попробую сейчас вдолбить эту мысль в их пивные головы.
— Так, ребята, когда возьмете преступников с поличным, тогда и продолжим дискуссию. Не забыли, что у меня сегодня вечером встреча? И отменять я ее не собираюсь, учтите! Кстати, Андрей, ты принес диктофон?
— Да принес, принес… — Андрей выложил на стол аккуратную коробочку, которую я тут же смахнула в сумку. — Пользоваться-то хоть умеешь или показать?
— Как-нибудь разберусь.
— И, пожалуйста, поосторожней с фигурантами. Все как решили, без самодеятельности. Тем более что Хитрик твой у нас в разработке по делу об убийстве Анатолия Коновалова.
Я не сразу сообразила, что Анатолий Коновалов — это бритый Толян, дружок Оли.
— Кроме того, есть предположение, что и в смерти Ольги Стрельцовой он замешан, — продолжал Андрей. — Как видишь, мы тоже не в носу ковыряем. Хотя некоторые не в меру ретивые барышни так и норовят у милиции хлеб отнять, — язвительно добавил он.
— А ребятки, что меня умыкнули, тоже с ним связаны?
— Нет, они из другой команды. Что и удивительно. И вообще, пока этот момент мне не совсем ясен. Словно какого-то звена не хватает.
Надо же, не совсем ясен! Мне тоже в этой истории один момент не совсем ясен. Вернее, совсем не ясен. Но я пока лучше помолчу. Хватит с них и того, что узнали. Видишь, как раскраснелись. То ли от волнения, то ли от пива.
Солнышко тем временем выползло на середину неба и со всех сторон облизало тень от зонтика над столом. Пора было расходиться. Мы еще раз обсудили план действий, и я велела парням больше сегодня пива не пить. Чтобы ничего не перепутать во хмелю. По тому, как они переглянулись и презрительно фыркнули, я поняла, что совершенно не представляю, что такое настоящий мужской хмель.
Ну что же, революционная тройка выработала проект приговора вредителям, теперь можно и разбежаться до времени.
По дороге домой я заскочила в хозяйственный магазин. У меня там был блат, самый приличный блат за всю мою жизнь. Эля Богомазова, с которой мы просидели за одной партой последние пять школьных лет, трудилась в магазине на ниве советской, а теперь акционерной торговли в должности товароведа. В прежние времена у нее всегда можно было разжиться дефицитным мылом и стиральным порошком «Лотос». Сейчас блат в торговле как социальное явление угас. Всего навалом, кроме денег. Их не раздобыть ни по какому блату.
Эля, как всегда, приветливая и, как всегда, ярко накрашенная, была на рабочем месте, несмотря на воскресный день. А что вы хотите? Дедушку Маркса помните? Капитализм, потогонная система. То-то! Ударяться в школьные воспоминания мне было абсолютно некогда, а потому уже через пятнадцать минут я выкатилась из хозмага с куском полиэтилена и рулоном оберточной бумаги изысканного серого цвета, которыми меня безвозмездно снабдила щедрая одноклассница.
Кошки уже сидели в прихожей у входной двери и заметно волновались. Их тревожила безрадостная перспектива остаться без обеда.
— Ничего, родные, сейчас поедим и примемся за дело. Только, чур, не мешать! — Я щедрой рукой навалила в миски сухого корма. Гулять так гулять!
Но, между прочим, у меня самой не было никакого аппетита. В душе нарастал и ширился самый примитивный мандраж. Интересно, а как в таких ситуациях чувствует себя Настя Каменская? Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, я взялась за упаковку картины. Сначала обернула ее тремя слоями серой бумаги и все хорошенько закрепила скотчем. А потом сверху еще намотала полиэтилен, перевязав полотно бечевкой. Теперь шедевр был надежно защищен. Поискала глазами, куда бы его пристроить. В конце концов прямоугольный плоский пакет отправился под кровать.
Чем ниже опускалась часовая стрелка по кругу циферблата, тем сильнее сосало под ложечкой. И пустырника уже выпила, и заветного бальзама — тревога не отпускала. Неважный из меня получается сыщик, больно трусливый. А прошвырнусь-ка я по квартире с тряпкой! Чего время зря терять? Мне это всегда помогало. Чем серьезней проблема, тем ожесточенней уборка. Нервная энергия сублимировалась в физическую и частично рассасывалась в борьбе с пылью и вековыми завалами в шкафу.
Первой под мою безжалостную руку попала прикроватная тумбочка.
— Зачем они здесь? — спросил еще в первый свой визит Валевич, поднеся к глазам плоскогубцы, мирно покоящиеся рядом с моим ложем. Конечно, можно было приколоться и сказать, что, когда у меня бессонница, я осуществляю мелкий ремонт по хозяйству. Но все было гораздо проще и сложней одновременно. Плоскогубцы на тумбочке — орудие психологического воздействия. Я стучу ими по батарее, когда соседи начинают уж слишком доставать. Сначала было неловко усугублять тяжелую ночную ситуацию в доме дополнительным шумом. Когда в очередной раз у веселой парочки до трех ночи бесилась попса, я терпеливо накидывала халат, давила на кнопку звонка и вежливо и униженно пыталась объяснить, что мне рано вставать. Молодка молча выслушивала мой тоскливый монолог, пяля оловянные глаза, и захлопывала дверь. Даю голову на отсечение, она совершенно не понимала, о чем идет речь. Половина слов просто не входила в ее лексикон. Тогда я начала долбить по батарее. Как ни странно, иногда помогало. Это был их знакомый метод. Простой и грубый, как тамтамы дикого племени.
Я печально вздохнула. У настоящей женщины на тумбочке должен находиться дорогой ночной крем от морщин, изящный ночничок для любовных утех в романтическом полумраке и томик «Алхимика» модного Пауло Коэльо. А у меня что? Коробочка берушей за семь рублей, плоскогубцы и пачка снотворного. Такой вот пессимистический натюрморт. Хватит! Начинаю новую жизнь. Завтра же пойду к соседям и устрою жуткий скандал с воплями и матом. И плоскогубцы отныне пусть лежат там, где им и положено быть — в кладовке. Я нарочно накручивала себя. Я раздувала свою смелость, как неопытный турист раздувает умирающий огонек костра. Нет, в самом деле — доколе?! Сколько можно бояться соседей, начальников, хулиганов, Хитрика, Селье и себя саму?!
Огонек жалко подрагивал и норовил погаснуть в любую минуту. Ожесточенная трудотерапия продолжалась. В результате мне удалось даже разобрать в кухонном шкафу, до которого никак не доходили руки. Вот уж верно — при правильном подходе из любой ситуации можно извлечь пользу. Продолжая метаться по квартире в пароксизме уборки, я исподтишка бросала взгляды на циферблат. Вечер неумолимо приближался. Наступала безмятежная пора, когда обеды сварены и съедены, квартиры убраны, но любимые сериалы еще не начались. Двор звенел детскими голосами. Молодые мамаши гордо катали по разбитому асфальту цветные коляски, приучая малышей с самого нежного возраста терпеть родные колдобины и ухабы. Потянулись с электрички садоводы с пустыми ведрами и корзинками. Лица их были обожжены жестоким весенним ультрафиолетом, в глазах светилось умиротворение и неземная благодать.
Привычная мизансцена, привычные действующие лица — все, как в любой другой теплый воскресный вечер. Только я сегодня выпадала из традиционного сценария, снова и снова прокручивая в голове возможные варианты ожидаемой встречи. А тем временем золото заходящего светила стало заметно тускнеть. Вдруг разом глухо забормотали старые ветлы в палисаднике, захлопало белье на балконах. Низкие темно-серые тучи споро и агрессивно занимали безмятежное майское небо, как монгольская орда — Древнюю Русь. Если бы я была режиссером сегодняшнего вечера, то сказала бы, что это перебор и дурновкусие. Известно — злодеи всегда возникают из темноты на фоне грозы и полыхающих адских молний. Не хватало еще для усиления трагизма музыку Вагнера подпустить. Но режиссер, он же оформитель спектакля под названием «Жизнь», располагался очень высоко, где-то на колосниках. И его совершенно не волновало мнение мелких статистов, которые солидно толпятся на сцене, получая по пятьдесят рублей за выход. Небрежный взмах его всесильной руки — и вот уже по стеклу барабанят настойчивые капли, без сожаления уничтожая зеркальный блеск свежевымытых окон. Немного визгу, немного бестолковой суеты, и улица опустела. Я люблю весенний дождь после долгого пыльного мучения. Остро пахнет горячий мокрый асфальт, ярче становятся краски, и прямо на глазах разворачиваются листья и набухают цветочные бутоны. Но сегодня мне было не до метеорологических радостей. Неумолимо приближался час «икс». Я сглотнула еще одну таблетку валерьянки и стала из-за шторы, как подпольщица, оглядывать двор. Мне хотелось знать, кто придет первым и придет ли вообще. И все-таки не усмотрела. Либо сама сильно волновалась, либо мои гости были неплохими конспираторами.
Звонок в дверь, хотя и был ожидаем, все равно полоснул по нервам электрическим разрядом. Стараясь выглядеть спокойной и уверенной, я распахнула дверь. За ней возвышался безупречный господин Хитрик. Костюм долларов за восемьсот, туфли за триста, в руке зонт-трость и солидный кожаный «дипломат». Не пошлый Китай и даже не сомнительная Турция, а добротная Европа. Выражение лица — «половина сахар, половина мед», как любят приговаривать азиатские рыночные мужички, расхваливая свои дыни. Ни дать ни взять — сердечный дядюшка пришел навестить свою любимую племянницу после долгой разлуки. Сейчас из чемоданчика начнет доставать подарки. Ох, переигрывает! Наверное, тоже нервничает. Эта сусальность нам ни к чему. Я нарочито сухо поздоровалась и впустила Льва Наумовича в прихожую. Он моментально врубился и тут же придал своему лицу вежливо-деловое выражение. Ничего личного — только бизнес. Секунду я колебалась: стоит предложить ему кофе или обойдется? Пожалуй, обойдется. Но формальную вежливость решила соблюсти: зачем раньше времени настораживать визитера?
— Присаживайтесь, Лев Наумович. — Я поправила диванную подушку и незаметно нажала кнопку диктофона, который она скрывала.
— Ну что, Серафима Александровна, надеюсь, ваши планы не изменились?
— В общем, нет.
— Что значит «в общем»? — внезапно занервничал Хитрик.
— Так, к слову пришлось. А деньги при вас? — перевела я разговор на более понятный предмет.
— Разумеется, как договаривались. Только, уж извините, мне сначала хотелось бы взглянуть на картину.
— Нет проблем! — Я полезла под кровать и вытянула оттуда так тщательно упакованный накануне сверток.
Глаза покупателя вспыхнули странной смесью алчности и насмешки.
— Голубушка, вы что, до сих пор держите портрет в раме? Гораздо проще было бы вынуть холст и скатать его в аккуратный рулон. Удобно, и меньше внимания привлекает.
— Простите, я не привыкла выдирать полотна из рам. У меня совсем небольшой опыт торговли музейной живописью, — не удержалась и съязвила я.
— Лиха беда начало, — пробормотал Лев Наумович. — Впрочем, ближе к делу. Как вы понимаете, я хотел бы взглянуть на полотно.
— А я хотела бы вначале пересчитать деньги. Если что-то будет не так, то не стоит и распаковывать. А то потом очень хлопотно снова все увязывать.
Губы Хитрика пренебрежительно скривились. Боже, как утомительно иметь дело с дилетантами — так и читалось на его лице. Он не спеша щелкнул замками «дипломата».
— Вот, как и условились — сто пятьдесят тысяч рублей.
Увесистые пачки, скрепленные банковскими ленточками, перекочевали на стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28