— Вы никого не ставили в известность о преступлении, совершенном на ваших глазах?
— Я изобразил его… на одном из моих полотен… неслыханное убийство…
Это были его последние слова. Видя, как соскользнул на пол листок с «Поклонением Святой Троице», Виргилий понял, что художник испустил дух.
«Неслыханное убийство» — таковы были последние слова великого Тициана, скончавшегося в среду 27 августа 1576 года. Он обмяк в руках Виргилия, тот уложил его почти столетнюю голову на подушку и закрыл глаза, отныне навсегда лишенные света и красок мира. Буквально мгновение спустя в сопровождении человека в сутане вошел Пьер. По скорбному выражению лица друга он понял, что опоздал. Священник осенил умершего крестом и завел низким голосом молитву. Позднее он сделает запись в приходской книге:
Я, нижеподписавшийся отец Доменего Томазини, приходской священник церкви Святого Канциана, удостоверяю, что в год 1576-й, 27 августа, умер художник мессир Тициано Вечеллио, проживавший в моем приходе на улице Бири-Гранде.
Глава 2
К большому облегчению растерявшихся друзей, отец Доменего Томазини все взял в свои руки.
— Первое время лучше никого не оповещать о его кончине, иначе нагрянут труповозы и унесут его, как им приказано поступать с любым, умершим от чумы.
— Кто такие эти тру-по-во-зы? — спросил Виргилий, выговаривая по слогам новое для него слово.
— Те, на кого городом возложено собирать трупы и вывозить их подальше, на один из островов лагуны. Их еще называют сборщиками мертвяков и возилами.
— Боже! — вырвалось у Предома, прикрывшего разинутый от изумления и отвращения рот. — И кто-то соглашается на подобную работу?
— Те, кому нечего терять, я думаю, — попытался догадаться Пьер. — Каторжники со свинцовых рудников, с галер, преступники, предпочитающие сменить заключение на службу могильщиками.
— Вот-вот, — подтвердил священник. — А также проститутки низшего пошиба, из-за мора оставшиеся без работы и погибающие с голоду. Как бы там ни было, мы должны непременно помешать им завладеть телом великого Тициана. Избавим величайшего художника мира от унизительной участи попасть в общую могилу.
Отец Томазини отер пот со лба. От жары, всего происходящего и страха он испытывал удушье.
— Кажется, маэстро вел переговоры с францисканцами из церкви Девы Марии Преславной, желая быть погребенным там. Побегу к братьям обсудить, что можно сделать. Могу ли я попросить вас дождаться здесь моего возвращения и посторожить останки нашего дорогого Тициана?
Друзья дружно закивали. Да и как можно было отказать в подобной просьбе священнику и бросить на произвол судьбы еще не остывшее тело? Священник покинул дом чуть ли не бегом. Оставшись одни, друзья некоторое время хранили молчание. Близость смерти тяжело подействовала на них. Разойдясь по разным углам, они сели и, глядя в пустоту, старались ни о чем не думать. Первым встрепенулся Пьер и, сбросив с себя мрачную пелену, предложил Виргилию:
— Давай пройдемся по дому! Зайдем в мастерскую. Взглянем на полотна, если уж не законченные, то начатые, но все одно прекрасные. Может, Муза живописи хоть немного утешит нас.
— Музы живописи не существует, — поправил друга Виргилий, любящий во всем точность, знаток античного Пантеона. Однако поднялся и пошел вслед за другом.
Они вышли во дворик с колодцем и через него попали в то крыло здания, которое служило Тициану мастерской. Она поразила их и своими размерами, и высотой потолков. Здесь, в этом просторном помещении, еще недавно все бурлило, каждый уголок его был охвачен кипучей деятельностью как самого маэстро, так и его учеников и подмастерьев. Об этом говорило все: и опоры для сосновых рам, и запасы пеньки, и пестики, и сосуды для измельчения различных веществ, и очаг, и тазы для приготовления масла. Пол был усеян десятками листов с набросками. Рядом находилось довольно-таки просторное помещение, служившее гардеробной. Ни дать ни взять пещера Али Бабы, столько тут было костюмов и нарядов самых различных цветов, покроев и тканей: плащи, фижмы, камзолы, рубашки, доспехи, женские платья, сутаны, мантильи, юбки, тоги, штаны и полукафтанье. Как портретисту, Тициану просто необходимо было иметь все это под рукой, чтоб обрядить портретируемого согласно своим замыслам. Трудно было заподозрить Пьера и Виргилия в грехе кокетства, но этот вихрь красок и великолепия захватил и их: они не знали, к чему прикоснуться, что подержать в руках. Особенно ликовал Виргилий, заядлый театрал. Каждый костюм будил воображение, он уже видел сцену, а на ней то шута, то героя трагедии, то доблестного воина, то жалкого бродягу, матадора, кардинала, нимфу, дожа, нищего, судью, солдата, ангела, зажиточного горожанина, королеву, императора…
— Стоп. Император… Карл Пятый! — Пьеру, воспринявшему эти вдруг вырвавшиеся у Виргилия слова с некоторым изумлением, Виргилий торжественно пояснил: — Разве ты не знаешь, что Тициан был официально признанным художником императора Карла? Вспомни, перед тем как испустить дух, маэстро показал нам эскиз картины «Троица», которую Карл взял с собой, когда удалился от власти, в монастырь. Тициан не раз и не два изображал его.
Благодаря посредничеству Аретино Тициан несколько раз имел честь писать портрет императора: молодого, затем в зрелых летах, в его личных покоях в парадной одежде с ирландской борзой или верхом в доспехах и в каске с султаном победителя при Мюльберге. Карл наградил художника титулом рыцаря Золотой шпоры, сделал его графом Латеранским и графом императорской консистории. В письмах к Тициану Карл V раскрывает причину столь щедрой благодарности: «Ваш талант художника и ваше умение писать с натуры представляются нам столь великими, что вы заслуживаете быть названным Апеллесом наших дней. Как и наши предшественники Александр Великий и Август, пожелавшие быть изображенными лучшими мастерами своего времени — Александр Великий Апеллесом, Август — иными, — мы избрали в качестве портретиста вас, и вы так ярко проявили свой гений, что нам показалось уместным воздать вам императорские почести в знак нашего восхищения вами и в память грядущим поколениям». Гений живописи несколько раз встречался с гением-монархом в Аугсбурге.
— И в Болонье тоже, — закончил рассказ Виргилий, глубоко взволнованный мыслью о том, как могли протекать эти встречи. — Император заявился однажды нежданным гостем прямо в мастерскую Тициана.
— Неужели? — вырвалось у Пьера.
— Карл желал доказать Тициану, что восхищается им. Вот он и заявился инкогнито, когда его не ждали. Увидев идущего к нему самого могущественного в Европе, а то и в мире монарха, Тициан остолбенел и выронил кисть…
Рассказ Виргилия был таким живым, что Пьер, увлекшись вслед за другом, принялся изображать описываемую сцену. Напялив на голову отыскавшуюся в гардеробной корону, он важно и размеренно — ну, словом, по-императорски — вышагивал перед другом. Тогда уж и Виргилий перевоплотился в художника и завладел кистью, чтобы затем с возгласом «Ах!» выронить ее из рук.
И до того, как маэстро успел хотя бы пошевелиться, Карл наклонился и поднял с пола бесценный предмет.
Встав на одно колено, Пьер вручил Виргилию кисть.
— Ясное дело, Вечеллио не знал, как скрыть свое замешательство перед столь необычным выражением почитания. И чтобы помочь ему прийти в себя, император объявил: «Тициан достоин того, чтобы ему услужил Цезарь: коронованных много, а Тициан один». — И словно это была финальная реплика спектакля, друзья стали аплодировать друг другу и раскланиваться.
Но стоило им выйти из роли, как волшебное воодушевление, увлекшее их на воображаемые подмостки, улетучилось, и им вновь стало неуютно в мастерской покойника. Они не спеша вошли в зал, где размещались полотна.
Гигантский кусок сукна закрывал прислоненное к стене полотно внушительных размеров. Оно было почти квадратным, со стороной метра в три с половиной. С двух сторон ухватившись за сукно, они хотели было его стянуть, но что-то их удержало: имели ли они право? Обоим закралась в голову мысль о святотатстве. Но по некотором размышлении они отринули эту мысль, да и любопытство взяло верх. Резким движением они сорвали ткань с полотна.
И не смогли сдержать возгласов удивления. То, что предстало их взорам, иначе как грандиозным назвать было нельзя. Это была «Пьета». Тяжеловесная арка античной формы служила обрамлением для сцены, в центре которой находилась Мария, поддерживающая безжизненное тело своего сына. Полотно не было закончено. Но какое это имело значение?
Детали, краски — все было подчинено единой цели: созданию атмосферы трагедии, безысходности. Полное отчаяния лицо Магдалины в окружении жутких львиных голов, служащих цоколями для изваяний по бокам, истощенное и трясущееся в судороге тело Никодима, вазы, из которых вырывалось темное пламя, восковое тело мертвого Иисуса, устрашающий Моисей — все возвещало о боли, горе, тревоге. Краски — и те были участниками трагедии: разгул черного и рыжего цветов, бурого и сиены. Созданная на полотне атмосфера, излучаемый им свет свидетельствовали о свершившейся насильственной смерти.
— Господи, да ведь он писал это, чувствуя близкую смерть. Сколько боли! Как велико отчаяние! — прошептал Пьер.
Виргилий отошел на некоторое расстояние, чтобы лучше разглядеть полотно, а возможно — и для того, чтобы не поддаваться его угнетающему воздействию.
— Отчаяние, говоришь? — сглотнув, переспросил он. — Не знаю. В сущности, крестный путь Христа — залог его воскресения. Взгляни, как безмятежно лицо Марии, в каких теплых тонах написан Никодим. Не кажется ли тебе, что этот молитвенно преклонивший перед Христом колена человек похож на Тициана? Та же белая борода, та же почтенная плешь. Пьер, да ведь это последний автопортрет великого мастера!
— Без всякого сомнения, — отозвался тот.
В отличие от Виргилия он приблизился к самому подножию «Пьеты». Провел ладонью по полотну, на котором виднелись следы кисти и пальцев автора. Поверхность была густой, неровной, шершавой. Он провел пальцами по лицу Никодима, по телу Христа. Вдруг замер и словно завороженный вздрогнул.
— Небо! Да ведь эти зеленоватые тени на животе Спасителя — отметины чумы! Когда я тебе говорил, что он писал это, чуя конец…
В этот момент за спиной друзей послышались торопливые шаги. На пороге мастерской стоял отец Доменего Томазини с покрасневшим, потным лицом.
— Вот вы где! А я искал вас возле маэстро. Забеспокоился было, но в душе знал, что вы не можете покинуть его.
Продолжая говорить, он в свою очередь приблизился к «Пьете», затмившей его своим черным свечением.
— Так вот оно, полотно, о котором толковали братья… Заалтарная картина, предназначенная для одной из часовен Францисканской церкви. Как раз над той плитой, под которой он просил похоронить его. Братья говорили, что она осталась незаконченной.
— Похоронят ли Тициана там, где он желал? — спросил Виргилий, памятуя последнюю волю покойного.
— Дело в том, что переговоры между францисканскими монахами и маэстро не были доведены до конца, — стал объяснять отец Доменего. — Насколько я понял, существовало разногласие по поводу часовни, где должна висеть «Пьета». Кажется, он рассчитывал на часовню Христа, но настоятель, с которым я только что беседовал, был в растерянности. Он склоняется к часовне Распятия. Похороны должны состояться уже завтра, поскольку из-за чумы медлить нельзя.
— Но… как же «Пьета»? — воскликнул Виргилий, удрученный тем, что францисканцы могут отвергнуть подобный шедевр.
— Сперва нужно, чтобы кто-то другой завершил труд маэстро, — твердо ответил отец Доменего.
Он помог им завесить полотно. Затем все трое покинули мастерскую. Во внутреннем дворике они еще поговорили о художнике, о его похоронах, о чуме, об ужасе, в который она ввергла Венецию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46