И вдруг ей вспомнилось то, о чем она не думала шесть лет. Мать, Элизабет Куинси. Слегка вьющиеся темно-каштановые волосы, тонкие, патрицианские черты лица, ее любимая шелковая блузка цвета слоновой кости.
«Кимберли, я очень хочу, чтобы ты была счастлива. Господи, если б только ты не была вся в отца…»
Пальцы Кимберли оставались на стекле, но она закрыла глаза, ибо кое-что даже спустя столько лет оставалось для нее невыносимым.
Еще один звук из ванной: Люси задергивает занавеску. Кимберли открыла глаза, быстро подошла к своей кровати и взяла лежавшую на ней одежду. Руки ее дрожали, плечо ныло.
Она надела синие спортивные шорты и форменную светло-голубую майку.
Шесть часов. Ее однокурсники пойдут на ужин. Кимберли отправилась на спортплощадку.
Кимберли приехала в академию на третьей неделе мая членом КНА 03-05, то есть курса начинающих агентов, приступившего к занятиям в мае 2003 года.
Как и большинство сокурсников, Кимберли мечтала стать агентом ФБР почти всю жизнь. Сказать, что она обрадовалась зачислению, мало. В академию принимали всего шесть процентов подавших заявления — конкурс был больше, чем в Гарварде, — и Кимберли чувствовала себя взбалмошной, благоговейной, возбужденной, ошеломленной, нервозной, испуганной и пораженной попеременно. Целые сутки она ни с кем не делилась этой новостью. Это был ее особый секрет. После стольких лет учебы, тренировок, стараний и стремлений…
Кимберли взяла извещение о приеме, пошла в Центральный парк и сидела там, глядя с глупой улыбкой на гуляющих ньюйоркцев.
На другой день она позвонила отцу. Тот сказал: «Кимберли, это замечательно» — негромким сдержанным голосом, и она ни с того, ни с сего залепетала: «Мне ничего не нужно. Я вполне готова ехать. Право, у меня все прекрасно».
Отец пригласил ее поужинать с ним и его партнершей Рейни Коннер. Кимберли отказалась. Вместо этого она укоротила длинные белокурые волосы и остригла ногти. Потом два часа ехала в машине до Арлингтонского национального кладбища и молча сидела там среди моря белых крестов.
Кладбище всегда пахло как свежескошенный газон, было зеленым, солнечным, веселым. Кроме Кимберли, это мало кто знал.
Приезд в академию три недели спустя очень походил на прибытие в летний лагерь. Всех начинающих агентов собрали в Джефферсон-Холле, инспекторы громко выкликали фамилии и черкали в списках, новички сжимали дорожные сумки и притворялись спокойными и невозмутимыми.
Кимберли выдали комплект тонкого белого постельного белья и оранжевое одеяло. Кроме того, она получила одно старое туалетное полотенце и столь же старое посудное. Ей сказали, что начинающие агенты сами заправляют кровати, а когда понадобятся свежие простыни, нужно собрать старые и пойти в пункт обмена белья. Потом дали справочник курсанта с подробным изложением всевозможных правил, управляющих жизнью академии. В нем было двадцать четыре страницы.
В гарнизонном магазине Кимберли купила в отделе уцененных товаров за триста двадцать пять долларов форму начинающего агента — коричневые брюки, коричневый ремень и темно-синюю трикотажную тенниску с логотипом Академии ФБР слева на груди. Как и ее сокурсники, Кимберли приобрела официальный ремешок академии, на котором носила карточку-идентификатор.
Она узнала, что идентификатор важен. Во-первых, если курсанты постоянно носили его, их не арестовывали и не выдворяли с территории. Во-вторых, он давал право бесплатно поесть в кафетерии.
Начинающим агентам полагалось носить форму по будням с восьми утра до половины пятого. После этого все чудесным образом снова превращались в простых смертных и потому переодевались в повседневную одежду — сандалии, шорты, топы, фуфайки-безрукавки. В конце концов, это академия.
Иметь пистолеты на территории академии не разрешалось. Кимберли сдала свой «глок-40» в оружейную кладовую. Взамен получила то, что начинающие агенты любовно называли «пугач» или «красная игрушка» — красный пластиковый пистолет примерно той же величины и того же веса, что и «глок». Курсантам полагалось носить «пугач» постоянно вместе с поддельными наручниками. Теоретически это помогало им привыкать к ношению оружия.
Кимберли презирала «красную игрушку». Ей хотелось получить обратно свой «глок». А вот бухгалтеры, юристы и психологи с ее курса, никогда не имевшие дела с оружием, любили эти штуки. Можно было стряхивать их с ремня, ронять в коридоре, садиться на них без риска выстрелить в зад себе или кому-то еще. Однажды Джин Ивз так неистово жестикулировал, что ударом отбросил свою «красную игрушку» на середину комнаты, где она угодила в голову другому курсанту. Хорошо, что в первые недели курсанты не были вооружены.
И все же Кимберли хотелось получить обратно свой «глок».
Нагруженные постельным бельем, формой, игрушечными пистолетами, начинающие агенты вернулись в спальни знакомиться с соседями по комнате. Все начинали жить в Медисон и Вашингтон-Холле, двое жильцов в комнате, на две комнаты ванная. Комнаты были маленькими, но функциональными — две койки, два маленьких дубовых письменных стола, одна большая книжная полка. В каждой ванной, выкрашенной в ярко-синий цвет по причинам, известным только уборщикам, имелись маленькая раковина и душ. Ванны не было. На четвертой неделе, когда все покрытые синяками тела жаждали долгого отмокания в горячей воде, несколько курсантов сняли номера в отелях соседнего Стаффорда только ради ванн.
Вместе с Кимберли поселилась тридцатишестилетняя Люси Доберз, в прошлом судебный адвокат и владелица особняка в Бостоне. Оглядев в первый день их спартанское жилище, она застонала: «Господи, что я наделала?»
У Кимберли в конце того дня создалось отчетливое впечатление, что Люси пошла бы на убийство ради бокала хорошего шардонне. Кроме того, она очень тосковала по пятилетнему сыну.
Радовало — особенно тех начинающих агентов, которые не очень уживались с соседями, предположим с Кимберли, — что где-то на двенадцатой неделе курсанты могли получать отдельные комнаты в «Хилтоне» — Джефферсон-Холле. Комнаты были там не только чуть больше, но и с отдельными ванными. Сущий рай.
Если только протянешь двенадцать недель.
Трое сокурсников Кимберли уже не протянули.
Теоретически Академия ФБР отказалась от прежних армейских методов обращения с новобранцами и перешла к более мягкой, легкой программе. Поняв, как дорого привлекать хороших агентов, бюро теперь рассматривало академию как последнюю ступень обучения для отобранных людей, а не как последнюю возможность отсеять слабых.
Это теоретически. В действительности испытания начались с первой недели. Можешь пробежать две мили меньше чем за шестнадцать минут? Можешь отжаться за минуту пятьдесят раз? Можешь шестьдесят раз присесть? Встречную эстафету приходилось заканчивать за двадцать четыре секунды, по пятидесятифутовому канату следовало взбираться за сорок пять секунд. Начинающие агенты бегали, тренировались, проходили тест на ожирение и старались устранить свои личные недостатки — будь то встречная эстафета, лазанье по канату, пятьдесят отжиманий, — чтобы пройти три цикла тестов на пригодность.
Потом началась академическая программа — занятия по должностным преступлениям, гражданским правам, составлению психологического портрета, контрразведке, организованной преступности и торговле наркотиками; по тактике арестов, маневрированию на машине, внедрению в преступную среду и компьютерам; лекции по криминологии, юридическому праву, работе экспертизы, этике и истории ФБР. Кое-что было интересным, кое-что занудным, и по всем предметам в течение шестнадцатинедельного курса трижды проводились испытания. Притом не обычные школьные тесты — выполнять задания требовалось минимум на восемьдесят пять процентов. Если меньше, ты проваливался. В случае одного провала получал возможность повторного теста. В случав двух тебя рециркулировали — переводили на курс последующего набора.
Слово «рециркуляция» звучало совершенно безобидно. Здесь, как в некоторых компьютерных спортивных программах, не было победителей и побежденных, тебя просто рециркулировали.
Рециркуляция. Начинающие агенты боялись ее, страшились, видели в кошмарных снах. Это зловещее слово произносилось в коридорах шепотом. Тайный ужас перед ней заставлял их тренироваться усерднее морских пехотинцев даже теперь, на девятой неделе; курсанты спали все меньше и меньше, их подгоняли все больше и больше, упражнения становились труднее, требования выше, и каждый день кому-то предстояло получать обвинение в серьезнейшей ошибке дня…
Кроме физической подготовки и академических занятий начинающие агенты тренировались в стрельбе. Кимберли полагала, что тут у нее все пойдет как по маслу. Она в течение десяти лет брала уроки стрельбы из «глока», привыкла обращаться с пистолетами, была отличным стрелком.
Но огневая подготовка не ограничивалась стрельбой стоя по бумажным мишеням. Курсанты учились также стрелять сидя — словно внезапно застигнутые преступником за письменным столом. Помимо того были тренировки в беге, ползании, ночной стрельбе, сложные ритуалы, когда курсанты сначала ползли, затем поднимались и бежали, ложились, снова бежали, потом останавливались и стреляли. Правой рукой, Левой рукой. Перезаряжали, перезаряжали и перезаряжали оружие.
И стреляли не только из пистолетов.
Кимберли познакомилась с винтовкой «М-16», выпустила больше тысячи патронов из дробовика «ремингтон» модели 870 с такой отдачей, что приклад едва не стесал ей правую щеку и не сломал плечо. Потом выпустила больше сотни пуль из автомата «хеклер-и-кох» — правда, это походило на развлечение.
Теперь они проводили занятия на Хоганз-Элли, действовали по сложным сценариям, где только актеры знали, что произойдет в следующую минуту. Обычные тревожные сны Кимберли — что она вышла из дома голой, что внезапно оказалась в классе и выполняет контрольную работу без подготовки — раньше были черно-белыми. После Хоганз-Элли они приобрели яркие, режущие глаз цвета. Ей снились ярко-красные классы, горчично-желтые улицы. Контрольные задания,. заляпанные фиолетовым и зеленым. И бег, бег, бег по бесконечным туннелям, взрывающимся оранжевым, красным, фиолетовым, желтым, зеленым и черным.
Иногда она просыпалась по ночам, подавляя усталые стоны. Иногда лежала с пульсирующей болью в плече. Иногда чувствовала, что Люси тоже не спит. В такие ночи они не разговаривали. Лежали в темноте, не мешая друг другу страдать.
В шесть утра поднимались, и все начиналось снова.
Прошло девять недель, осталось семь. Не выказывай слабости. Не щади себя. Крепись.
Кимберли отчаянно хотела добиться своего. Она была сильной Кимберли с холодными голубыми глазами, как у отца. Была умной Кимберли, ставшей в двадцать один год бакалавром психологии и в двадцать два магистром криминологии. Была целеустремленной Кимберли, твердо настроенной радоваться жизни даже после того, что произошло с ее сестрой и матерью.
Она была скандально известной Кимберли, самой младшей на курсе, и о ней все шептались в коридорах. «Знаешь, кто ее отец, так ведь? Как жаль ее семью. Я слышал, убийца чуть не прикончил и ее. Она хладнокровно застрелила его…»
Сокурсники Кимберли делали много записей на ожидаемых с нетерпением занятиях по составлению психологического портрета. Она ничего не записывала.
Кимберли спустилась на первый этаж. Увидела в коридоре группу болтающих и смеющихся людей в зеленых рубашках — курсанты Национальной академии закончили занятия и наверняка шли в столовую выпить холодного пива. Затем появились синие рубашки, бурно разговаривающие о чем-то. Начинающие агенты тоже закончили занятия и теперь спешили в кафетерии перекусить, перед тем как засесть за книги, отправиться на спортплощадку или в спортзал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54