— Как это до панели? — не понял Юрасик. С изяществом истинного демагога-родителя Лялька тут же выкрутилась:
— Ну, раньше она учительницей работала, а так пойдет панели красить.
Женька на переднем сиденье возмущенно засопел, поправил на переносице очки и весомо произнес:
— Ляля, нельзя врать детям! Серьезно посмотрев на мальчика, он спросил:
— Тетю Хопу знаешь? Где она работает?
— Понял, — ответил Юрасик. — Это так называется.
Перед самым отъездом Тане внезапно захотелось романтически попрощаться с местами, к которым прикипела душой. Сделать это хотелось в одиночку, незаметно.
В беседке пьянствовали, сыпались анекдоты, кто-то к кому-то клеился, удалялись парочки, появлялись с такими довольными рожами, что хоть лимон дай. Отказавшись от всяческих провожатых, Таня ускользнула на поселковый пляж, посидела, набираясь духа на заплыв. Прожектор в рубке застыл полосой света в одной точке.
Тихо и спокойно. Таня вошла в воду, волна окатила грудь, опрокинула тело-и мощным брассом поплыла на изгиб скалистого мыса Сокол. Казалось, волны сами несут ее. Вода теплая и ласковая. Но, оказавшись вровень со скалой, она почувствовала опасную зыбкость течения. Словно дозорный, Сокол держал невидимый барьер. Ее неумолимо несло под крутые и острые уступы. Таня билась, продираясь сквозь эту мертвую зону, широко распахнула глаза. Мышцы свело, в груди горело — дыхания не хватало. И вдруг заметила мерцающие на поверхности серебристые точки, которые отдавали лунными бликами, оседали на волосках ее тела мелкими пузырьками. «Микроорганизмы, подобные земным светлячкам, как рассказывал биолог Алешка», — догадалась Таня. В открывшейся ей бухте Царского пляжа был полный штиль. Таня повернулась на спину, чуть отталкиваясь ногами, скользила по воде к знакомым камням и теплой, нагретой за день мелкой гальке…
Она еле стянула с себя мокрый купальник, деревянные ноги не слушались.
Закрыла глаза и глубоко вздохнула. Прямо над ней, таинственно улыбаясь, зависла полная луна, заливая землю и Таню чарующим белым светом. Он не грел, но облизывал все ее существо. Вдруг представилось, будто это Белая богиня высовывает язык, как лепесток лаврушки. Даже чудилось дыхание. Таня зажмурилась и впала в тихое забытье. Но сердце часто-часто билось, и щемящая нежная тоска подкатывала к горлу. Хотелось заплакать, как будто она маленькая девочка, лет девяти. Тогда, в детстве, выдержав долгое молчание после ссоры, она пришла к брату, протянув мизинчик, как учила Адочка: мирись-мирись и больше не дерись. Но Никита оттолкнул ее, прикрикнув зло: «Не сестра ты мне!» «За что? За что?» — спрашивала себя маленькая Таня, но слезы не уронила… Тут какая-то тень коснулась ее сознания. Совсем рядом слышно было шумное и прерывистое дыхание.
Чистых кровей сеттер кинулся к ней с лаем, но близко не подходил. Пес затих, встав в стойку. Предупреждающе зарычал.
— Стоять, Чара! — В тени исполинского валуна раздался резкий окрик.
Вековые камни лежали здесь, словно мифический гигант скатил их из узкого ущелья в бухту. В полосе света показалась фигура хозяина собаки. Это был егерь.
В выцветших шортах, бронзовый и скульптурный, с кобурой на поясе, он был хорош и выразителен. Как натянутая струна, Таня пошла навстречу. Заворчала псина, стыдливо следя за ее движениями.
— Кто ты?
— Неважно.
Где небо, где земля? Ни имени, ни словечка Таня больше не услышала и не узнала…
Решение нырнуть в Москву было импульсивным и диктовалось до боли под ребрами нежеланием видеть плачущий Ленинград. Не хотелось уходить с орбиты этих чудиков, которых встретила в Новом Свете Подобно ей, они жили адреналиновым голодом, изобретали велосипеды, спотыкались, но ничуть по этому поводу не комплексовали… Желая приоткрыть кулисы увиденного театра, Таня спросила аспирантку Веру:
— Тебе-то зачем все эти копания в архивах?
— Так интересно ведь, — она изумилась и рассмеялась:
— Все просто, Таня.
Спасибо партии родной за трехгодичный выходной. А это, как понимаешь, еще та школа.
Именно Вера и сблатовала на заход в Москву.
— Поехали, посмотришь, что за цвет нации учится в первопрестольной, а заодно и общагу, где этот цвет произрастает.
Поезд уже подкатывался к суетливому пригороду. Мимо пробегали машины, мелькали озабоченные лица. Голоса в купе сделались тише, не дребезжала гитара, не слышно раскатов дружного хохота.
— А почему колеса у поезда стучат? — Алешка делал последние попытки растормошить компанию.
На него лениво взглянули, сразу отвернувшись к окну.
— Площадь круга какая? — бередил он Ляльку.
— Пи эр квадрат…
Но шутка не удалась, так как уныло раскрыл ее Женька:
— И дураку ясно, что этот квадрат и стучит. Алешка заткнулся обиженно, потом промямлил, непонятно кому в отместку:
— Терпеть не могу эту большую деревню.
— Москва, объевшись финскими сырами, — злобным речитативом в такт стуку колес начала читать стихи Лялька, — голландской ветчиной и яйцами Датчан, на пришлых смотрит иностранными глазами тбилисских и бобруйских парижан. — И все-таки, — тряхнула выгоревшими волосами Вера, — Москва! Какой огромный странноприимный дом. Всяк на Руси бездомный, мы все к тебе придем.
Оформлять Танины документы в общежитии не пришлось. Переговорив за стойкой с администрацией, Вера увела ее к себе в комнату, где жила одна, точнее с мертвячкой, то бишь с прописанной «мертвой душой». Она отдала в пользование свой пропуск, объяснив некоторые премудрости обходных маневров мимо консьержек.
Несмотря на обшарпанные стены и скрипучий паркет, ее комната показалась Тане уютной. Вера с момента приезда здесь почти не ночевала, только иногда тревожа Таню под утро. Вопросов Таня, естественно, не задавала… Новая подруга сразу предостерегла:
— На меня не оглядывайся. Будь как дома и не суди строго.
— Да уж неси свою соломинку, мне и. своего бревна хватит, — успокоила ее Таня.
Вера женщиной была общительной, и судя по всему здесь к ней относились с большим уважением. Без конца кто-то забегал, просто так или со своими нуждами. В отсутствие хозяйки общались с Таней. Знакомства были небезынтересными и лепились сами собой. На кухне, в коридоре, около междугородного автомата, в лифте. Две высотки на улице Островитянова гудели, как улей, до утра был слышен многоязычный гомон. Тасовались по этажам интересы всех мастей: от благородных пиковых до казенных треф.
Да и споры здесь не были только научными. На почве быта доходило до национальной вражды. Однажды пришлось наблюдать ссору на кухне вокруг казенного чайника. Узбечка Маруфа тянула чайник на себя с воплем:
— Это моя чайник!
— Нет, Моя! — отстаивал справедливость кубинец Эйван.
Испытывая некоторую неловкость перед иностранцем, Таня вмешалась:
— Маруфа, не «моя», а «мой».
Маруфа неожиданно стала перед ней извиняться:
— Я не знала, что это твой.
Голова от всего этого шла кругом. Из Пущина прикатил Алешка с грузином Цотне. Последний оглоушил Таню красивой историей какого-то нового вируса шестиконечной формы. Рассказывал о СПИДе — будто песню пел. И предсказывал его торжественную поступь в истории человечества. Потом ребята, подхватив девушек, повезли их на «чачу при свечах», в высотку эмгэушки. Вход туда оказался по пропускам, выписывать которые следовало загодя, но у молодцев была своя практика. Они оставили девушек дожидаться у одного из четырех контролируемых входов, вошли внутрь с другого и уже через решетку передали спустя минут десять временные пропуска с несклоняемыми фамилиями Кобзарь и Мозель.
— Между прочим, — с некоторой долей гордости проинформировала Вера, — в мире всего три универа, вход куда контролируется охраной: Сантьяго-де-Чили, Сеул в Корее и родной МГУ. Но, как видишь, напрасно.
Мужчины угощали мясом. Его название для ушей ленинградки Тани показалось новым — духовое. И, несмотря на это, съедено было куда быстрее, чем приготовлено. Скоро было выпито все спиртное. А вечер только начинался.
— Непорадок, — решил голубоглазый красавец грузин и, весело насвистывая мотивчик из «Травиаты», побежал транжирить последние аспирантские гроши, в чем никогда бы не признался. Но разве жалко?
Вера зашипела на Алешку, и тот кинулся следом. Тихий хозяин комнаты, улыбчивый Теймураз, не знал, как развлечь милых дам. Вера воспользовалась моментом и предложила Тане забежать к своей знакомой. Они поднялись на семнадцатый этаж. На пороге их встретила колоритная ингушка в яркой косынке вокруг черной тугой косы до самого пояса.
— А, Вера! Как дела, как жизнь, какими судьбами?
Не успели они присесть на диванчик, как в комнату влетел белолицый со смоляными бровями, сросшимися на переносице, паренек.
— Ты чего как шайтан? — наехала на него Фатима. — Это Магомет из Грозного.
На юрфаке учится, — представила она чеченца.
Парень настороженно оглядел гостей.
— Это свои. Что случилось?
— Османа взяли. Разбойное нападение.
— Он где? — встревожилась хозяйка.
— У Сослана. Пока отпустили. Под подписку. Сослан на лапу им дал. Весь избитый. Кровью плюет.
— Главное живой. Где мозги были? — Фатима запаниковала.
— Так. Утро вечера мудренее, — остудила ее Вера. — Мы забежим за тобой и вместе поедем на Остров. Палестинец на месте, мозги при нем. Что-нибудь придумает.
— Ой, Вера. Тебя аллах послал.
Домой их отвез на такси Цотне. Алешка сломался под утро и спал, привалившись спиной к батарее.
У палестинца было странное неудобное имя Фахри аль-Наблус. Невысокий, похожий на хомяка, с острыми глазками и тоненькими усиками, он радушно их встретил, угостив пахучей пережаренной арабикой с кардамоном.
За краткое время знакомства Таня ощутила энергию, силу этого человека.
Ничего примечательного в его облике не было, но цепкий взгляд она оценила.
Показалось, что они знают друг друга давно.
— Эй, рыжая! — позвал он, когда они прощались. — В Ленинград поедешь — не трудно с собой кофе взять? Я бы тебя угостил и кого надо.
Глаза его лукавили.
— Нет проблем, — бросила через плечо Таня. И перед отъездом не забыла к нему зайти, как обещала.
Фахри настежь распахнул перед Таней дверь в комнату, устланную коврами.
— Проходи, рыжая! — пробурчал он, насупившись. — Кофе? Конфетки?
Таня кивнула, устраиваясь за столом возле широкого окна.
— Когда едешь домом?
— Сегодня. Ночью.
— Харашо-о, — протянул он— Как Москва? Отдохнула? Теперь на работу?
— Посмотрим. Захаржевская всегда дело найдет.
— Это ты? — Он оглянулся и невзначай бросил через плечо:
— Еврейка?
— А что?
— Похожа.
Таня расхохоталась.
— Чем?
— Носом и рыжая.
— Ты тоже носом не вышел. Теперь засмеялся он.
— У меня еще ничего. Ты арабов не знаешь.
— А ты не араб?
— Ну так. Между-между.
— Между евреями и арабами?
Фахри опять рассмеялся:
— Или то и то и чуть-чуть другое.
— А чем занимаешься9 — кивнула Таня на кипу журналов, книг и рукописей.
— История, — отрывисто произнес он. — Диссертация.
— На каком году аспирантуры?
— Уже пять лет последний параграф пишу.
— Значит, есть другие дела, — догадалась Таня.
— Ну пиво, бар, девочки.
Легкое прощупывание собеседника продолжалось с обеих сторон на протяжение всего разговора, из которого Таня почерпнула сведения не только об истории палестинского народа, но и о политических силах, участвующих в становлении современного государства Израиль.
У него был забавный говорок, чуть сдавленный гортанными звуками и особым произношением гласных. Ошибки в речи встречались редко, путался только в окончаниях и согласовании рода и числа. Щелкнув на стене очередную залетевшую в окно муху, он весело спросил:
— Как правильно? Я убил мухам или мухов?
— Муху, — выделяя каждый слог, сказала Таня.
— Не правильно! Я их много убил. Значит — мухах!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79