Все зашевелились, раскрывая тетрадки, украшенные логотипом «Элвендейла». К Тане бесшумно подошел Терри и положил перед ней такую же тетрадь и синюю шариковую ручку.
— Но прежде чем предоставить слово нашему ученому профессору, я хочу сделать важное сообщение. — Руди сделал серьезное лицо, и все моментально стихли. — Родненькие мои, в нашей дружной семье — пополнение! Давайте поприветствуем очаровательную Дарлин Ти!
Хлопки, улюлюканье, крики «Ура!», «Браво!», «Хэл-ло, сестренка!». Бекки, сделав страшные глаза, подтолкнула Таню в бок — дескать, вставай.
Таня нехотя поднялась.
— И откуда ты, прелестное дитя? — ласково осведомился Руди.
— Из Лондона, — тихо ответила Таня. Руди всплеснул руками и, вытаращившись на Таню, словно на привидение, хриплым от волнения голосом спросил:
— Боже мой, неужели гнусный крэк добрался и до нашего тихого, благопристойного Лондиниума?
— Наверное. Я не в курсе, — не поднимая глаз, сказала Таня.
— О, ну да, конечно, настоящие леди крэка не крэкают.
Дружный смех.
— Но что же в таком случае? Кислота, снежок, перчик, спид, экстаз?
Он заговорщически подмигнул. Таня упорно молчала.
— О, разумеется, никаких проблем у нас нет, и путевкой в «Элвендейл» нас премировали за хорошее поведение.
Уставшая смеяться публика просто выла. Таня медленно подняла голову. Руди, краем глаза поймавший ее взгляд, вздрогнул и отвернулся.
— Но давайте, господа, явим снисхождение. Нашей Дарлин еще только предстоит сделать первый, самый трудный шаг, признать свое полное бессилие перед недугом и довериться высшей силе в нашем с вами лице. Осознать, что исцеление возможно лишь тогда, когда есть честность, открытость и…
Он по-дирижерски взмахнул руками, и все хором подхватили:
— И искренняя готовность! Потом за кафедру встал долговязый, бородатый интеллектуал и скучным голосом начал:
— Особенно тяжелые нарушения мозговой деятельности вызываются так называемой множественной зависимостью, то есть параллельным привыканием, например, к веществам амфетаминового ряда и тяжелым седативам…
Глядя на усердно наклоненные над тетрадками головы, слыша скрип ручек, Таня думала: «Сбегу на фиг — и будь что будет!»
Кое-как досидев до перерыва, Таня рванула на боковое крыльцо покурить и собраться с мыслями. Уходить нужно ночью, применив детскую, еще по пионерлагерю знакомую хитрость — взбить одеяло, прикрыть покрывалом, чтобы со стороны казалось, будто в кровати кто-то спит. Для «прибежища усталых душ» этого должно быть более чем достаточно. Ну, хоть убейте, не тянет «Элвендейл» на загородную «ферму» МИ-5 или другой аналогичной организации. Психушник натуральный, даже, можно сказать, онтологический. Так ведь до сих пор и непонятно, как она сюда попала. Уж не лопухнулись ли часом держиморды соединеннокоролевские?.. Таня даже хихикнула, в образах представив себе ситуацию — вот ее выключили хлороформом, укольчиком усугубили, сгрузили в участке для последующей транспортировки под бочок какой-нибудь обторчанной шала-шовке, а потом в накладных запутались и пустили грузы не по назначению. И вот она здесь, ставит мозги под компост, а наркоша бедная парится в подвале на Лубянке… Херня, конечно, полная, но какие есть другие объяснения? Предварительное промывание мозгов, начальный этап зомбирования? Почуяли, суки, что орешек крепковат, решили размягчить маленько.
Сбить с панталыку, поставить в абсурдную ситуацию, отследить реакцию, выждать, пока не дойдет до кондиции, а там брать голыми руками. Само-то кукушкино гнездо определенно настоящее, но не без засланного же казачка… Значит, побег отменяется?..
— Дарлин Ти, пожалуйста, подойдите к стойке консьержки. Повторяю, Дарлин Ти, пожалуйста, подойдите к стойке консьержки…
Ну, раз вы так просите…
У стойки ее с озабоченным и хмурым видом ждала незнакомая медсестра, сжимая в руках пластмассовую дощечку с прикрепленным к ней листком.
— Дарлин, вы… вы только не волнуйтесь, пожалуйста, возможно, здесь техническая ошибка… Мы получили данные ваших анализов и… у вас нехорошая кровь… очень нехорошая. Мы вынуждены срочно отправить вас в больницу на обследование… Машина уже здесь.
Этого еще не хватало! Когда с таким лицом говорят «очень плохая кровь», это может значить только одно… Ну, разве что еще лейкемию. Хрен редьки слаще?
Превозмогая внезапную противность в ногах, в низу живота, опираясь на руку высокого санитара, доковыляла кое-как до машины и… Кому бы рассказать, какую радость способна вызвать в отдельных случаях даже протокольная физиономия полковника Паунда, поджидавшего ее в салоне «скорой» в белом халате.
— Доктор, я буду жить?
Он, естественно, даже не улыбнулся в ответ.
— Ситуация изменилась, мэм. С вами хотят говорить.
Санитар деловито закачивал шприц из розовой ампулы.
— А нельзя ли без этого, полковник? Я еще от прошлого раза не отошла.
Обещаю смотреть только в потолок и согласна даже на завязанные глаза.
Санитар вопросительно посмотрел на полковника.
— Ладно, — сказал наконец Паунд. — Можете смотреть куда хотите.
Дорога оказалась на удивление короткой. Уже через час они въехали в Лондон со стороны Хендона и еще минут через двадцать остановились у пузатенького особняка на прекрасно знакомой Тане Камбер-лэнд-Террас, не доехав всего полквартала до одного из предприятий «Зарины» — кабаре «Сикрет-Сервис», выдержанном в стилистике «плаща и кинжала». Даже официантки расхаживают в черных масках. Выходя из автомобиля, Таня не могла не улыбнуться непреднамеренной иронии судьбы. Впрочем, такой ли уж непреднамеренной? Полковник отметил несерьезное выражение ее лица, нахмурился, решительно взял под руку и в бодром темпе повел ко входу.
Выпустил ее руку только на втором этаже, в комнате, служащей то ли большим кабинетом, то ли библиотекой — стеллажи до потолка, уставленные внушительного вида томами, неизменный камин, монументальный письменный стол в дальнем конце комнаты, в симметричных альковах — два стола поменьше, крытые зеленым сукном, при них кресла. В одно из кресел полковник усадил Таню и молча вышел.
Текли минуты. Таня потянулась, встала, чтобы размять ноги, прошлась до стеллажа, сняла с полки первый попавшийся том, раскрыла наугад.
«Фамильный герб рода Морвенов (XV век) представляет собой белый мальтийский крест на белом поле…» Пятьсот лет конспирации — круто!
— Я не помешал?
Таня резко обернулась. Книга выпала из враз ослабевших рук, стукнулась об паркет…
— Ты?!
Ее накрыло волной… нет, не памяти даже, ибо это осталось вне памяти, вообще не отфиксировалось сознанием, сразу ухнув в темную глубину, неподконтрольную разуму и только в узловые мгновения жизни озаряемую магической вспышкой. Тогда то, что казалось небывшим, становится бывшим…
…Ее первая лондонская ночь. Оживший Винни-Пух на обоях. Луна в незашторенном окошке. И двое на волнах…
Не вором, но банкиром оказалось сознание, и пережитое возвращалось с процентами, накопленными за шесть лет…
А потом они просто валялись, смеясь ни о чем. Притормозившее время не спешило переходить на обыденный аллюр. Ее ладонь тихо гладила безволосую голову, лежащую у нее на груди…
— …а мне еще привиделось, что ты светишься. А это луна через окошко в твоей лысине отражалась.
— А ты вправду светилась. Изнутри.
— Это потому, что обрела то, чего мне недоставало. Но не поняла, что именно, и теперь не понимаю…
— Обязательно ли понимать?..
— А потом это что-то ушло, и я даже не заметила потери… Но теперь — навсегда…
— Навсегда — ответственное слово…
— А помнишь, ты говорил о мужчине, живущем во мне…
Он приподнялся на локте, посмотрел на нее блестящими глазами.
— Ты вспомнила?
— Вспомнила… Расскажи мне о нем.
— Видишь ли, инь и янь, мужское и женское — это принципы, не феномены. А в каждом феномене мужского и женского начал заложено почти поровну. «Почти» — потому что для движения нужна разность потенциалов, а «поровну» — потому что для существования необходимо равновесие и внутри феномена, и вне его. Такое почти равновесие есть и в человеке — на генетическом уровне, на гормональном, на духовном. Каждая женщина — это процентов на сорок восемь мужчина, а каждый мужчина — это на столько же женщина. Многое в нас определяется этим живущим в нас существом противоположного пола. Еще до нашей с тобой встречи моя внутренняя женщина — натура тихая, созерцательная, немного вещунья — возжаждала твоего внутреннего мужчину, бесстрашного и безжалостного, дьявольски умного, жестокого, беспощадно справедливого и невероятно сильного. И твой мужчина откликнулся — и отдал твою женщину моему мужчине…
Она слушала его, загадочно улыбаясь.
— И вот теперь…
— А теперь мой мужчина будет любить твою женщину.
Она соскользнула пониже и, возбудив его пальцами, слегка надавила на головку. На самом кончике открылась щель. Раскрывшись до предела, она осторожно ввела в эту щель клитор и начала сокращать мышцы…
Он проснулся, почувствовав прикосновение к уху ее зубов. Еще не больно, но уже чувствительно.
— Эй! — позвал он. — Отпусти!
К уху прижались мягкие губы, зашептали:
— Ты говорил, что твоя женщина хотела меня еще до встречи со мной. Как так?
Что ты знал обо мне? Откуда? Почему ты в ту ночь оказался там?
Лорд Эндрю Морвен протер продолговатые, неуловимо монголоидные глаза, улыбнулся, напружинил некрупное крепкое тело и мячиком выпрыгнул из кровати.
— Пойдем, — сказал он. — Я покажу тебе кое-что.
— Что у тебя там? — спросила она, глядя, как он старинным ключом открывает окованную железом дверь в подвал. — Камера пыток? Скелеты умученных жен и врагов? Бочонки амонтильядо?
— Свидетельства тайного порока… Погоди, я включу электричество…
Со сводчатого потолка тек мягкий свет, с голых белых стен глядели цветные прямоугольники картин.
Никакого сравнения с собранием покойного Родиона Кирилловича Мурина эта коллекция не выдерживала. Штук пятнадцать полотен, разные эпохи, страны, школы, причем кое-что Таня явно уже видела — в музеях, в художественных альбомах. Если это копии…
— Ну, разумеется, копии, — словно читая ее мысли, сказал Морвен. — Единственный оригинал — вот.
Он ткнул в довольно посредственный, по мнению Тани, альпийский пейзажик.
— Но… но зачем?
— Видишь ли, эта скромная коллекция по-своему уникальна, и я знаю двух-трех знатоков, которые готовы были бы отдать за нее пару дюжин весьма известных и несомненно оригинальных полотен, не говоря уж о денежном эквиваленте. Но рыночная ценность не имеет для меня никакого значения — я предпочитаю другие способы размещения капитала, а это исключительно для души… Все работы, которые ты здесь видишь, принадлежат кисти одного человека — Ксавье Гризома, признанного мастера подделок. Великий был специалист, не только художник, но и замечательный химик. Состав краски, лак, грунтовка, кракелюр, даже волоски на кисточках — все было безупречно. В своих признаниях, посмертно опубликованных в Париже в начале века, он привел подробный список своих профессиональных хитростей и произведений, оставленных озадаченному потомству. Скандал был неописуемый. Но Гризом не был бы Гризомом, не оставив за собой права на последнюю шутку — больше половины работ, приведенных в его записках, никогда им не подделывались. И наоборот. Например, никто не знал, что в число его подделок входит вот эта.
Он эффектным движением сдвинул бархатную занавесочку. Золотистый фон, темные одежды, пылающие черные глаза, одухотворенный младенец…
— ??, ??? ???, ??????… И ты вполне уверен, что тебе не подсунули оригинал?
— Милая моя, мне ли не знать руку Гризома? Я же самолично проводил экспертизу в Москве. И сам привез этот холст сюда, имея на руках абсолютно честное разрешение на вывоз из страны, выданное вашим Министерством культуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79