Видишь, я теперь живу на вашей стороне, а ты - на нашей. Вернешься ты, уйду я. Не сойтись нам с тобой вовеки.
- Кто же виноват в этом?
- Не знаю. Может, Терек.
- Так вот все из-за кого! - воскликнул Фома. - Вот кто во всем виноват! Проклятая река! Ну погоди же. Не знаешь ты казака Фомку. Рано радуешься, веселишься бурунами! По-твоему не бывать! Остановлю я тебя. Одной только любовью и дерзостью остановлю тебя. Пройду сквозь тебя, как Моисей через море, и чувяков не замочу.
Глаза Айшат словно выросли в размерах, или она так близко приблизила к нему свое лицо.
- Гляди, Фомка! - сказала она, проникая своим взглядом до самого дна казацкой души. - Пророком и посланником Аллаха себя представить хочешь? Истинным пророком Мусой, которому был ниспослан таурат, себя воображаешь? Не видать тебе меня, потому что не пройдешь ты через Терек. Поглотят тебя его темные воды, как поглотила морская пучина войско Фирауна из Египта. Понесет Терек твое мертвое тело в огненное море. Там будет гореть твоя нечестивая душа... Пропадешь ты, Фомка!
- Я пропаду? Вот и видно, что не знаешь ты казачьей души! Не понимаешь ты казачьей силы! Думаешь, она в шашке его или коне? Шашка у казака чеченская, а конь - кабардинский. Силушка-то вся тут - в сердце его вольном, в душе его бесшабашной... Вот и погляди, коли не веришь!
Вот Фомка уже на берегу Терека. Бежит мимо Терек, как зверь за добычей, играет на солнце его бурый мех. Может, и чертова шкура такого же цвета? Шайтан-река! Бежит мимо, на Фомку не смотрит, будто дела ему нет до казака. Не признал, значит? А казак всех твоих чертей давно рассмотрел. Не обманешь теперь! Не вода это мутная, черти это несутся хвост в хвост, рыло в рыло. Плотно бегут, простому человеку и не различить! Только казацкий глаз не обманешь! Всех вижу, до одного. Вон, крайний из сил уже выбился, пена по козлиной бороде бежит... Э, да что там их рассматривать! Во имя Отца и Сына!
Закипело казачье сердце, шагнул Фомка в бегущий поток. Испугались мохнатые и бурые, поджали хвосты, расступились. Те, кто позади бежал, наткнулись на передних, передние назад подались. Свалка получилась. Теперь уже точно ничего не разобрать.
Смело пошел казак на середину реки. Поток сбоку клокочет, заходится от бессильной ярости, но сделать ничего не может. А справа - совершенно пустое русло. Только не пустое оно. На камнях люди сидят. Вон - свои братья-казаки чубатые, а там - чеченцы бритоголовые с рыжими бородами. Молча сидят, каждый свою думу думает.
Вдруг кто-то окликнул Фомку по имени. Смотрит казак - чеченец сидит. Не молодой, не старый. Шапка меховая белым вокруг обвязана.
- Свататься пришел? - спрашивает чеченец.
- Неужто у вас, татар, тоже сватаются? - удивился Фома.
- А у вас, казаков, выходит, невест принято воровать? - с недоброй ухмылкой проговорил собеседник. - Потом бросать их на чужой стороне, чтобы их гнали из дому, как собак? Так у вас принято?
- А кто ты такой, чтобы задавать мне такие вопросы? - возмутился Фомка. - Кто ты есть?..
Внезапная догадка пронеслась в его буйной голове. Дрогнуло сердце казака. Не видел он, как дрогнул в такт его сердцу застывший слева бурный поток.
Прошел Фомка середину реки. Дальше решил пойти быстрее, на людей не смотреть, ни с кем не разговаривать. Вон и противоположный берег уже недалек, рукой подать. Вон и Айшат на берегу стоит, чадру откинула, чтобы лучше видеть.
Тут кто-то опять позвал его. Обернулся Фома. Сидит на камне офицер, тот самый, им застреленный.
- Вот и свиделись мы, Фомка, - говорит грустно и спокойно. - Поймали тебя, судили или во время погони застрелили?
- Нет, ваше благородие, жив я покуда, чего и вам желал бы, - сказал Фомка и подумал, что нехорошо сказал, обидно.
- Какими же тогда судьбами? - спросил Басаргин. - Что не жилось тебе на берегу? Разве плохо казаку на воле?
- Видать, мало мне было воли, потому и пришел к вам. Вы уж меня простите. Сами вы на смерть шли, как зверь на охотника выскочили. Не окажись я тогда у ручья, может, и не стал бы стрелять. Только вы не думайте, ваше благородие, я здесь проездом. Перейду вот на ту сторону, только вы меня и видели.
- Очень жаль, - усмехнулся Басаргин. - Здесь у нас все по-простому, без чинов и званий. Вон и татары рядышком сидят, только, замечаешь, в другую сторону смотрят? На Мекку свою, должно быть. А вот рядышком камень свободный. Знаешь, для кого бережется?..
Второй раз дрогнуло казачье сердце-. Застывший поток колыхнулся, напружинился, но в последний момент задержался.
Вот и Айшат. Стоит на берегу, приветливо смотрит. Никогда она еще так не смотрела! Прошел он по дну Терека, как Муса, и не поглотила его бурая вода, как войско египетского Фирауна. Вот она - злобится, сатанеет, как пес, который свой хвост поймать не может. Только не по зубам ей казак гребенской Фомка Ивашков, не по зубам! Теперь ничто нас не разлучит. Свел я воедино берега, согнул несгибаемое коромысло судеб. Все для тебя, люба моя! Все только тебе, сокровище мое! Скажи только - любишь ли ты меня?
Черная бездна глянула вдруг на Фомку глазами Айшат.
- Ненавижу тебя и весь твой род! - пронеслось над рекой, и даже клокотанье Терека оборвалось. - Сгинь, проклятый гяур!
Третий раз дрогнуло Фомкино сердце, и темный поток вдруг набрал силу, взвыл многими тысячами голосов и обрушился всей своей мощью на казака. Его придавило к дну, сдавило грудь. Чтобы обрести дыхание, Фомка собрал все свои силы, закричал и проснулся от собственного крика.
* * *
Гоча ходил в разведку с Хохлом.
Вообще, в отряде было два хохла, причем оба из УНА-УНСО. Одного звали Тарасом, другого Степаном. Оба на левом плече камуфляжа носили нашивки в виде жовто-блакытного флажка с трезубцем и на левом же обшлаге рукава ленточки с вышитой готической вязью надписью "Галичина".
Хохлы брили головы, оставляя на темени длинные пряди волос. Гоча их уважал. Они хоть и не верили в Аллаха, а верили только в пророка Ису, но русских ненавидели не меньше самого злого нокчи.
Высокого, который был помоложе и которого Степаном звали, так и кликали в отряде - Хохлом. Для простоты. И он не обижался.
Вот с ним Гоча и пошел в разведку. Пора было пополнить запасы хлеба. Да и мяса свежего хотелось. Надоели консервы. И кроме того, связной из села передал, что федералы так и не нашли схрона с боеприпасами. А это значило, что заодно можно пополниться выстрелами к "мухе", да и патронов несколько цинков прихватить.
В общем, отряд был готов войти в село. Но сперва следовало хорошенько приглядеться. Вот и послал Лека Гочу с Хохлом. Разведать.
Хохол уже успел навоеваться. И в Югославии был, у хорватов, и в Приднестровье. Обстрелянный и в хвост, и в гриву. Девятнадцать зарубок на прикладе имел. Хотел до отъезда к себе во Львов до двадцати пяти довести. Гоча себя с Хохлом спокойно ощущал. Этот не предаст. Этот русских до последнего патрона бить будет. Ему к русским попадаться нельзя. Его спецназ МВД или десантники сразу штык-ножами на лоскуты порежут!
В движении общались только жестами. Или легким свистом. Хохол отлично имитировал иволгу и трясогузку. Если первым идет, то вдруг присядет, замрет, руку левую в велосипедной перчатке поднимет и свистнет иволгой фью-фью-тень-фью... Потом рукой махнет - все в порядке... И снова - идем...
У речки, где зеленка подбиралась к самой воде, они с Хохлом посидели весь день. Почти до темноты, как Лека велел. В бинокль оглядели все дома, которые было видать. Всех обитателей селенья, которые остались.
Видели и Айшат, как она приходила купаться. В трех шагах от них плескалась и не заметила. Рубашку верхнюю сняла, платок развязала, оголила плечи...
Гоча покосился на Хохла... У того аж кадык на веснушчатом горле ходуном заходил, как бабу захотел... Но сидели молча - ни звука. Не велел Лека ни с кем в контакт вступать.
Только уже подходя к стоянке отряда, Хохол не вытерпел, сказал:
- Гарна дивка та, шо купалася, у мэнэ колом увстал...
Гоча только усмехнулся. Ему Айшат была глубоко безразлична.
Доложили командиру. Доложили и про то, как Айшат купалась в реке. А от себя Гоча доложил и про то, что Хохлу хотелось бабу.
Лека молча выслушал. А через полчаса вызвал к себе обоих хохлов. И Степана, и Тараса.
Гоча очень удивился, когда назавтра, в повторную разведку послали двоих хохлов. А его, Гочу, не послали.
Хохлы долго шептались о чем-то с командиром, а потом переоделись в русское - в хэбэшки и береты МВД... Переоделись и тихо ушли.
В отряде не принято много болтать. Да и некогда. Дел много...
Айшат едва живая доползла до дома. Ноги не шли. Ноги только волочились. Едва-едва. И кричать она не могла. Губам было больно. Они распухли, и набухли, словно налитые изнутри каким-то твердым воском. Она не могла говорить. Только выла:
- А-а-а-а... - И снова: - А-а-а-а....
Айшат подползала к своему дому и думала о том, чтобы только не попасться на глаза Сажи. Только бы не попасться... И все же потеряла сознание. От боли и ненависти. От ненависти и от позора.
И мать, сжав рот в немом крике, обмывала ей бедра и живот. А Сажи стояла рядом и безмолвно смотрела.
- Кто? - спросила мать.
- Русские, - еле ворочая языком, ответила Айшат.
Отряд стоял в поселке три дня. Резали баранов. Варили мясо. Плясали...
Сажи не ходила глядеть на пляски. Маленькая Сажи из сочувствия и солидарности сидела возле Айшат... И на третий день мать сама сказала... Не Айшат, а мать... Сказала, что русским надо мстить.
Дядя Лека долго расспрашивал мать, как выглядели те русские, как их звали, какая на них была форма... И уходя, дядя Лека сказал, что через месяц, как только Айшат поправится, он ее заберет. Заберет в специальный отряд, где готовят девушек для мести.
Глава 10
...Тянется к ним сердце и трепещет;
Глаз твоих они коснутся взглядом
И душа твоя в тревоге вещей:
Ты прочтен мгновенно, ты разгадан!
Сладостна свобода мне, но слаще
Стать рабом их, - да они далече...
Черных этих, огненных, манящих
Этих глаз в России я не встречу.
И.Г.Чавчавадзе
Долгую жизнь прожила старуха Хуторная, прожила небогато, в чем в церковь ходила, в том и квашню месила. Ко всему привыкла, притерпелась, с бедняцкой жизнью спелась. Одно только ее задевало каждое утро и всякий вечер. С других дворов выгоняют на поскотину гладкий и холеный скот, а она все провожает свою единственную старую коровенку, хроменькую, с потертым боком. Такую убогую, что даже клички у нее никакой нет. Зачем нищете и убожеству имя? Пусть так ходит.
Только последнее время старуха Хуторная перестала вздыхать на свою скотину, стыд перед станичными бабами словно отошел куда-то. А все из за девоньки этой, Ашутки. Ну и пущай чеченка! Ну и пусть нехристь! Ведь коли на казака посмотреть повнимательней - черкеска, газыри, бешмет - тот же татарин. А что нехристь, так это дело поправимо. И Христос когда-то принял крещение от Иоанна. А она уж Ашутку покрестит. Дай только срок!
Зато - огонь девка! Не злой, степной пламень, а веселый печной. Выскочит на рассвете коровенку выгонять, и погладит, и почешет, и поговорит с ней по-своему. А скотина, будто понимает, головой своей старой покачивает. Может, корова эта была татарская? Вроде, нет. Но ведь понимает, чертяка рогатая! Будто и помолодела. Раньше позади стада плелась, а теперь в середке вышагивает. Возгордилась! Как бы приплод не принесла! Так-то хвостом теперь машет! Может, слово какое коровье Ашутка знает? Спрашивала ее - смеется. Так понимала старуха, что любит Ашутка животину, потому и толк выходит.
А вчера поутру, когда Акимка собирался в разъезд, старуха еще только в избушку пошла за молоком, назад с кринкой еще не оборотилась, а Ашутка уже с поскотины прибежала, тесто замесила и давай лепешки одну за другой выпекать. А пока руки маленько свободны, творог с топленым маслицем замешала, яичка рубленного добавила. "Колдуй дятла", - говорит, смеется. Пущай себе "дятел колдует", главное, что казак поехал на службу сыт и доволен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39