«Г.Б.Нани, Венеция», здесь же пометка библиотеки, длинный номер и штамп Британского музея. И тут наступил шок: книга – и это Антон Л. мог бы предположить заранее – была написана на латыни.
В гимназии Антон Л. латынь изучал. Он вообще был не первым учеником, а в латыни и вовсе последним. За все годы он так ни разу и не применил свои познания в латинском языке. Он снова сложил все листы в коробку и ушел. Но на следующий день вернулся и приступил к работе. Он вспомнил, что в читальном зале на втором этаже стояли словари. Он принес – ему пришлось сходить дважды – семь томов фолиантов «Tesaurus Linguae Latinae», а когда он понял, что этот словарь для его цели слишком уж подробный, тем более, что доходил он всего до буквы «М», принес карманный латинско-немецкий словарь Лангеншайдта. Сначала нужно было переводить глагол, это Антон Л. еще помнил. Значительную помощь оказала и «Латинская грамматика» Войт-Цинсмайстера, в приложении которой были приведены все самые употребительные неправильные глаголы.
Ему казалось, что он расшифровывает какой-то код. Трудности убывали по мере достижения прогресса в работе. Каждый день один или два часа Антон Л. работал в удобном кабинете доктора Гебэссера. Поначалу он переводил письменно, это значит, что он печатал переведенный текст на пишущей машинке доктора Гебэссера, которая стояла на маленьком столике рядом с большим письменным столом. Примерно через тридцать страниц Антон Л. решил на этом сэкономить и стал писать лишь самые сложные предложения – перевод которых требовал больших усилий – между строчками прямо в оригинале. Во всяком случае, так все же было быстрее. В конце августа Антон Л. мог с чистой совестью сказать, что латинский текст Джованни Баттисты Нани он уже прочитал. При этом чтение было, скорее, скучным. Метр Нани ударился в бесконечные философские спекуляции, прерываемые моралистическими проповедями, в которых автор явно стремился не допустить никакого сомнения, что он твердо и непоколебимо стоит на платформе римско-католической веры. Правда, остальной текст свидетельствовал об этом недостаточно: он был, скорее, тайным янсенистом, поскольку вообще неохотно высовывался за границы христианских святынь.
Упоминания об Ax-Мери (Нани называл его Альмириус) были весьма туманными. Во второй книге – текст ее был несколько интереснее – Нани рассказывал историю Ax-Мери, но так, что здесь снова можно было определить: Нани пытался отмыть Ax-Мери от подозрений в измене христианской вере и в ереси. Нани утверждал, что Ах-Мери умер, будучи аббатом некоего монастыря. Совершенно ясно, что это было выдумкой, ибо Нани, с одной стороны, не конкретизировал, о каком монастыре шла речь, с другой же стороны, он сообщал, что просмотрел документы какого-то монастыря.
Последние четыре страницы оказались решающей находкой. «Если бы я это знал, – сказал себе Антон Л., – то не стал бы читать предыдущие 236».
Последние четыре страницы были написаны на старонемецком языке, напечатаны другим шрифтом и наверняка не относились к труду Нани. Можно было с уверенностью сказать, что автором этого приложения был не Нани.
Четыре страницы гласили:
«Во время карнавала anno Domini MDCC юный господин принц Филипп Моритц, герцог Б***, прибыл в Венецию. Юный принц был вторым сыном курфюрста М*** и имел предназначение получить духовный сан. Епископства Мюнстера и Падерборна не имели в то время предстоятеля. На эти епископские престолы и должен был взойти принц, возвысившись сим в коадъюторысвоего дяди, курфюрста К***. Между тем, принц был торжественно рукоположен в епископы, но проявлял больше вкуса к всевозможным мирским делам. Было ему в то время от роду около двадцати лет. В его свите находился и его гофмейстер, некий господин граф Якобус фон Цвайффель, который служил еще господину отцу принца и разделил с ним не только победоносные походы против турок, но и его несчастливый рок в изгнании далеко от прекрасной' страны.
В Венециюна время карнавала стекался всяческий народ, от благородного до низкородного, облаченный в маски. У гофмейстера принца не возникало никаких возражений против того, чтобы и принц надел такую же маску, ибо посчитал это безобидными проказами, склонность к которым молодые люди проявляли во все времена. Дабы не оставлять молодого господина одного, граф фон Цвайффель должен был всеми правдами и неправдами также облачиться в маску. Однако молодой господин принц небывало высоко оценилобычай сиих людей танцевать на площадях в сопровождении прекрасной музыки, какую, с другой стороны, не так уж часто можно услышать в замках благородных господ, хотя на площадях тех музицировали лишь только простые гондольеры и мелкий люд или даже нищие. К концу карнавала принц столь рьяно ударился в танцы, что у его господина гофмейстера, едва тот вышел из дома, говоря другими словами, перехватило дыхание. И принц сказал: «Пусть карнавал длится всего несколько дней, но даже сенаторы и патриции могут никем не узнанные смешаться с остальными танцующими, дабы окунуться в сие наслаждение. Посему принц отправился один.
После того как это продолжалось несколько дней, господин гофмейстер юного принца не мог более не замечать изменений, кои происходили в последнем. Невзирая на то, что гофмейстер по причине сырости, господствующей в Венеции из-за множества каналов, был вынужден ввиду подагрических болей почти все время лежать в кровати, он убеждал юного принца и говорил: «Я старый человек и знаю, что может происходить с молодым юношей, особенно если он танцует в маске. Открой мне свои мысли».
Принц был весьма смущен, но затем после длительных увещеваний все же признался господину гофмейстеру, что танцевал он с молодой особой женского пола, кою считал он подобной ангелу.
И тогда застонал господин гофмейстер, граф фон Цвайффель еще сильнее, чем от подагры, и сказал: «Мог ли я подумать о чем-либо подобном, и что скажет Его Курфюрстская Милость, ваш отец, когда узнает о сим неравном амуре. Тем более, что ваше предназначение – духовный сан!»
«Пускай забирает черт это духовное положение», – ответил юный принц, – а также епископские монастыри в Мюнстере и Падерборне, если они ему для чего-нибудь нужны. Я хочу хотя бы узнать, как ее имя».
Гофмейстер подумал: «Если я ему запрещу это открыто, он наделает лишь новых глупостей «. И он со стонами встал со своей подагрической кровати и повязал на себя маску при этом сказав принцу: «Да простит вас небо, что столь больной, страдающий подагрой старик должен из-за вашего амурного каприза облачаться в маску, подобно молодому повесе и делать из себя дурака «. И они отправились разыскивать молодую особу женского пола, которая с первого взгляда показалась обезумевшему принцу ангелу подобной. Однако таковой найти так и не удавалось, что было отнюдь не странным, ибо в последние дни карнавала суета на улицах Венециии ее площадях становится совершенно безумной, повсюду кривляются дураки и плуты, на каналах плывут в разные стороны сотни гондол. Время от времени принц кричал: «Это она!» Но это была не она.
В первый день поста, когда кривляние и маскарад исчезли с улиц, принц сказал: «Мне никогда ее не найти. Я не знаю даже, кто она такая «. И его охватила хворь. Господин гофмейстер вздыхал из-за подагры, но вскоре юный принц так заболел и так начал вздыхать, что гофмейстер вынужден был свои вздохи отложить и написать Его Милости Курфюрсту в М***, что сына его одолела хворь.
Господин курфюрст отправил одному еврею в Венеции вексель и приказал написать письмо о том, что самые наилучшие медиумы и врачи Венеции должны были устранить причину болезни принца – ибо в Венеции жили известные врачи и медиумы, – и что он надеется, что принца одолела не та же хворь, которая косила многих кавалеров.
Господин гофмейстер созвал, как ему и предписывалось, всех врачей к ложу больного, но принц отвернулся к стене: он вздыхал и был очень слаб. Врачи делали ему кровопускание, ставили клистир и натирали мазями и пичкали различными снадобьями, но ему ничего не помогало.
И вот двенадцатого марта пришел наконец один медиум, прослышавший о болезни принца и называвший себя Хормисдасом. И был он армянином. Он принес с собой кожаный мешок и сказал: «Я слышал о неизвестной болезни господина принца, но это отнюдь не неизвестная болезнь, ибо то, что лежит у меня здесь, в кожаном мешке, есть болезнь и вместе с тем лечебное снадобье, ежели господин гофмейстер соизволит заплатить сто двадцать цехинов «. Гофмейстер почесал голову и сказал: «Это самое снадобье, в мешке оно или нет, будет полностью оплачено из курфюрстского векселя еврею, но я сперва хочу увидеть, что же лежит в мешке». На что армянский Хормисдас ответил: «Если сначала не будут заплачены деньги, я не покажу, что лежит в мешке».
Но дверь оказалась открытой, и потому услышал больной принц эти речи и закричал тут же: «Дай ему его цехины «. Впервые за все дни болезни принц кроме стонов и жалобных причитаний издал хоть какой-то звук; гофмейстер тут же поверил в чудесную силу снадобья, которое армянин держал в своем мешке, и быстро заплатил сто двадцать цехинов. И тогда армянский врач подошел к принцу, вытащил из мешка маленький портрет и показал его принцу. Тот подскочил и закричал: «Это она!» Он прижал портрет к сердцу, целовал его, и прыгал, и снова садился, пока не выбился из сил, ибо много дней ничего не ел. Он сказал: «Отведите меня к ней, если не желаете, чтобы мне пришел конец «. Он был весьма слаб, и армянин пообещал, что придет на следующий день, но принц должен съесть укрепляющего супа из зеленого лука.
Но еще тем же днем принц улгер. Его гофмейстер организовал похороны и написал печальное письмо курфюрсту. Он уже собрался без принца возвращаться в М***, когда в час отъезда снова пришел армянин.
«Ваше снадобье все-таки не помогло, господин медиум, – сказал гофмейстер, – и суп из зеленого лука тоже».
«Язнаю, – ответил армянин, – господин принц мертв. Но дама, имя которой я назвать не могу, посылает вот это «. И он вручил гофмейстеру ларец, такой большой, словно строительный камень, завернутый в полотно, зашитый и запечатанный сургучом. Она, дама, последняя в своем роду, он, гофмейстер, не должен ни о чем спрашивать, а дама теперь в монастыре, где она хочет и остаться.
И тогда подумал гофмейстер, что это не может быть обманом, ибо армянин не потребовал за ларец ничего; гофмейстер взял его с собой. По пути он сломал печать, снял полотно и нашел в ларце странную книгу с пустыми страницами. Но оттого, что была она прелестно переплетена, он передал ее вместе со всем наследием господину курфюрсту, который вместе с госпожой курфюрстшей принца от всего сердца оплакивали. Книга была вся обернута в тонкую синюю кожу с золотыми и красными звездами и золотой змеей на обратной стороне, которая раздваивалась и образовывала фигуру, подобную цифре восемь».
Ни в одном из выставленных в читальном зале Национальной библиотеки энциклопедических словарей Антон Л. не обнаружил ни малейшего упоминания о принце по имени Филипп Моритц. Использовать же Готский генеалогический альманах, что было делом не простым, Антон Л. не смог. Но в иссенбургско-лорингховенской «Генеалогии к истории европейских государств, том I» он принца обнаружил.
День смерти соответствовал – 12 марта, год был указан 1719, совпадало и то, что он был вторым сыном курфюрста. Но затем оказалось, и Антон Л. это увидел, что этот принц приходился двоюродным дедом бронзовому курфюрсту, стоявшему у Резиденции, повернутому спиной к придворной свечной лавке, в которой работал Солиман Людвиг.
Но что случилось с книгой? Старый курфюрст, оплакивавший своего сына, по всей видимости, ее не выбросил. Он наверняка поставил ее к себе в библиотеку или в свой кабинет, где были собраны раритеты, и она с большой вероятностью продолжала передаваться по наследству до тех самых пор, пока не была отменена монархия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
В гимназии Антон Л. латынь изучал. Он вообще был не первым учеником, а в латыни и вовсе последним. За все годы он так ни разу и не применил свои познания в латинском языке. Он снова сложил все листы в коробку и ушел. Но на следующий день вернулся и приступил к работе. Он вспомнил, что в читальном зале на втором этаже стояли словари. Он принес – ему пришлось сходить дважды – семь томов фолиантов «Tesaurus Linguae Latinae», а когда он понял, что этот словарь для его цели слишком уж подробный, тем более, что доходил он всего до буквы «М», принес карманный латинско-немецкий словарь Лангеншайдта. Сначала нужно было переводить глагол, это Антон Л. еще помнил. Значительную помощь оказала и «Латинская грамматика» Войт-Цинсмайстера, в приложении которой были приведены все самые употребительные неправильные глаголы.
Ему казалось, что он расшифровывает какой-то код. Трудности убывали по мере достижения прогресса в работе. Каждый день один или два часа Антон Л. работал в удобном кабинете доктора Гебэссера. Поначалу он переводил письменно, это значит, что он печатал переведенный текст на пишущей машинке доктора Гебэссера, которая стояла на маленьком столике рядом с большим письменным столом. Примерно через тридцать страниц Антон Л. решил на этом сэкономить и стал писать лишь самые сложные предложения – перевод которых требовал больших усилий – между строчками прямо в оригинале. Во всяком случае, так все же было быстрее. В конце августа Антон Л. мог с чистой совестью сказать, что латинский текст Джованни Баттисты Нани он уже прочитал. При этом чтение было, скорее, скучным. Метр Нани ударился в бесконечные философские спекуляции, прерываемые моралистическими проповедями, в которых автор явно стремился не допустить никакого сомнения, что он твердо и непоколебимо стоит на платформе римско-католической веры. Правда, остальной текст свидетельствовал об этом недостаточно: он был, скорее, тайным янсенистом, поскольку вообще неохотно высовывался за границы христианских святынь.
Упоминания об Ax-Мери (Нани называл его Альмириус) были весьма туманными. Во второй книге – текст ее был несколько интереснее – Нани рассказывал историю Ax-Мери, но так, что здесь снова можно было определить: Нани пытался отмыть Ax-Мери от подозрений в измене христианской вере и в ереси. Нани утверждал, что Ах-Мери умер, будучи аббатом некоего монастыря. Совершенно ясно, что это было выдумкой, ибо Нани, с одной стороны, не конкретизировал, о каком монастыре шла речь, с другой же стороны, он сообщал, что просмотрел документы какого-то монастыря.
Последние четыре страницы оказались решающей находкой. «Если бы я это знал, – сказал себе Антон Л., – то не стал бы читать предыдущие 236».
Последние четыре страницы были написаны на старонемецком языке, напечатаны другим шрифтом и наверняка не относились к труду Нани. Можно было с уверенностью сказать, что автором этого приложения был не Нани.
Четыре страницы гласили:
«Во время карнавала anno Domini MDCC юный господин принц Филипп Моритц, герцог Б***, прибыл в Венецию. Юный принц был вторым сыном курфюрста М*** и имел предназначение получить духовный сан. Епископства Мюнстера и Падерборна не имели в то время предстоятеля. На эти епископские престолы и должен был взойти принц, возвысившись сим в коадъюторысвоего дяди, курфюрста К***. Между тем, принц был торжественно рукоположен в епископы, но проявлял больше вкуса к всевозможным мирским делам. Было ему в то время от роду около двадцати лет. В его свите находился и его гофмейстер, некий господин граф Якобус фон Цвайффель, который служил еще господину отцу принца и разделил с ним не только победоносные походы против турок, но и его несчастливый рок в изгнании далеко от прекрасной' страны.
В Венециюна время карнавала стекался всяческий народ, от благородного до низкородного, облаченный в маски. У гофмейстера принца не возникало никаких возражений против того, чтобы и принц надел такую же маску, ибо посчитал это безобидными проказами, склонность к которым молодые люди проявляли во все времена. Дабы не оставлять молодого господина одного, граф фон Цвайффель должен был всеми правдами и неправдами также облачиться в маску. Однако молодой господин принц небывало высоко оценилобычай сиих людей танцевать на площадях в сопровождении прекрасной музыки, какую, с другой стороны, не так уж часто можно услышать в замках благородных господ, хотя на площадях тех музицировали лишь только простые гондольеры и мелкий люд или даже нищие. К концу карнавала принц столь рьяно ударился в танцы, что у его господина гофмейстера, едва тот вышел из дома, говоря другими словами, перехватило дыхание. И принц сказал: «Пусть карнавал длится всего несколько дней, но даже сенаторы и патриции могут никем не узнанные смешаться с остальными танцующими, дабы окунуться в сие наслаждение. Посему принц отправился один.
После того как это продолжалось несколько дней, господин гофмейстер юного принца не мог более не замечать изменений, кои происходили в последнем. Невзирая на то, что гофмейстер по причине сырости, господствующей в Венеции из-за множества каналов, был вынужден ввиду подагрических болей почти все время лежать в кровати, он убеждал юного принца и говорил: «Я старый человек и знаю, что может происходить с молодым юношей, особенно если он танцует в маске. Открой мне свои мысли».
Принц был весьма смущен, но затем после длительных увещеваний все же признался господину гофмейстеру, что танцевал он с молодой особой женского пола, кою считал он подобной ангелу.
И тогда застонал господин гофмейстер, граф фон Цвайффель еще сильнее, чем от подагры, и сказал: «Мог ли я подумать о чем-либо подобном, и что скажет Его Курфюрстская Милость, ваш отец, когда узнает о сим неравном амуре. Тем более, что ваше предназначение – духовный сан!»
«Пускай забирает черт это духовное положение», – ответил юный принц, – а также епископские монастыри в Мюнстере и Падерборне, если они ему для чего-нибудь нужны. Я хочу хотя бы узнать, как ее имя».
Гофмейстер подумал: «Если я ему запрещу это открыто, он наделает лишь новых глупостей «. И он со стонами встал со своей подагрической кровати и повязал на себя маску при этом сказав принцу: «Да простит вас небо, что столь больной, страдающий подагрой старик должен из-за вашего амурного каприза облачаться в маску, подобно молодому повесе и делать из себя дурака «. И они отправились разыскивать молодую особу женского пола, которая с первого взгляда показалась обезумевшему принцу ангелу подобной. Однако таковой найти так и не удавалось, что было отнюдь не странным, ибо в последние дни карнавала суета на улицах Венециии ее площадях становится совершенно безумной, повсюду кривляются дураки и плуты, на каналах плывут в разные стороны сотни гондол. Время от времени принц кричал: «Это она!» Но это была не она.
В первый день поста, когда кривляние и маскарад исчезли с улиц, принц сказал: «Мне никогда ее не найти. Я не знаю даже, кто она такая «. И его охватила хворь. Господин гофмейстер вздыхал из-за подагры, но вскоре юный принц так заболел и так начал вздыхать, что гофмейстер вынужден был свои вздохи отложить и написать Его Милости Курфюрсту в М***, что сына его одолела хворь.
Господин курфюрст отправил одному еврею в Венеции вексель и приказал написать письмо о том, что самые наилучшие медиумы и врачи Венеции должны были устранить причину болезни принца – ибо в Венеции жили известные врачи и медиумы, – и что он надеется, что принца одолела не та же хворь, которая косила многих кавалеров.
Господин гофмейстер созвал, как ему и предписывалось, всех врачей к ложу больного, но принц отвернулся к стене: он вздыхал и был очень слаб. Врачи делали ему кровопускание, ставили клистир и натирали мазями и пичкали различными снадобьями, но ему ничего не помогало.
И вот двенадцатого марта пришел наконец один медиум, прослышавший о болезни принца и называвший себя Хормисдасом. И был он армянином. Он принес с собой кожаный мешок и сказал: «Я слышал о неизвестной болезни господина принца, но это отнюдь не неизвестная болезнь, ибо то, что лежит у меня здесь, в кожаном мешке, есть болезнь и вместе с тем лечебное снадобье, ежели господин гофмейстер соизволит заплатить сто двадцать цехинов «. Гофмейстер почесал голову и сказал: «Это самое снадобье, в мешке оно или нет, будет полностью оплачено из курфюрстского векселя еврею, но я сперва хочу увидеть, что же лежит в мешке». На что армянский Хормисдас ответил: «Если сначала не будут заплачены деньги, я не покажу, что лежит в мешке».
Но дверь оказалась открытой, и потому услышал больной принц эти речи и закричал тут же: «Дай ему его цехины «. Впервые за все дни болезни принц кроме стонов и жалобных причитаний издал хоть какой-то звук; гофмейстер тут же поверил в чудесную силу снадобья, которое армянин держал в своем мешке, и быстро заплатил сто двадцать цехинов. И тогда армянский врач подошел к принцу, вытащил из мешка маленький портрет и показал его принцу. Тот подскочил и закричал: «Это она!» Он прижал портрет к сердцу, целовал его, и прыгал, и снова садился, пока не выбился из сил, ибо много дней ничего не ел. Он сказал: «Отведите меня к ней, если не желаете, чтобы мне пришел конец «. Он был весьма слаб, и армянин пообещал, что придет на следующий день, но принц должен съесть укрепляющего супа из зеленого лука.
Но еще тем же днем принц улгер. Его гофмейстер организовал похороны и написал печальное письмо курфюрсту. Он уже собрался без принца возвращаться в М***, когда в час отъезда снова пришел армянин.
«Ваше снадобье все-таки не помогло, господин медиум, – сказал гофмейстер, – и суп из зеленого лука тоже».
«Язнаю, – ответил армянин, – господин принц мертв. Но дама, имя которой я назвать не могу, посылает вот это «. И он вручил гофмейстеру ларец, такой большой, словно строительный камень, завернутый в полотно, зашитый и запечатанный сургучом. Она, дама, последняя в своем роду, он, гофмейстер, не должен ни о чем спрашивать, а дама теперь в монастыре, где она хочет и остаться.
И тогда подумал гофмейстер, что это не может быть обманом, ибо армянин не потребовал за ларец ничего; гофмейстер взял его с собой. По пути он сломал печать, снял полотно и нашел в ларце странную книгу с пустыми страницами. Но оттого, что была она прелестно переплетена, он передал ее вместе со всем наследием господину курфюрсту, который вместе с госпожой курфюрстшей принца от всего сердца оплакивали. Книга была вся обернута в тонкую синюю кожу с золотыми и красными звездами и золотой змеей на обратной стороне, которая раздваивалась и образовывала фигуру, подобную цифре восемь».
Ни в одном из выставленных в читальном зале Национальной библиотеки энциклопедических словарей Антон Л. не обнаружил ни малейшего упоминания о принце по имени Филипп Моритц. Использовать же Готский генеалогический альманах, что было делом не простым, Антон Л. не смог. Но в иссенбургско-лорингховенской «Генеалогии к истории европейских государств, том I» он принца обнаружил.
День смерти соответствовал – 12 марта, год был указан 1719, совпадало и то, что он был вторым сыном курфюрста. Но затем оказалось, и Антон Л. это увидел, что этот принц приходился двоюродным дедом бронзовому курфюрсту, стоявшему у Резиденции, повернутому спиной к придворной свечной лавке, в которой работал Солиман Людвиг.
Но что случилось с книгой? Старый курфюрст, оплакивавший своего сына, по всей видимости, ее не выбросил. Он наверняка поставил ее к себе в библиотеку или в свой кабинет, где были собраны раритеты, и она с большой вероятностью продолжала передаваться по наследству до тех самых пор, пока не была отменена монархия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41