Но не волнуйтесь. Если вы промахнетесь, я убью вашего зверя.
Может, она и выглядела как приятная дама, но говорила как маленькая хвастушка.
- Благодарю вас, - сказал я сухо.
- Я хорошо стреляю, - продолжала она. - Я написала полковнику Стьернхьелму, что вы не особенно-то большой любитель пеших прогулок, так что нам выделят одну из ближайших засад. Да и какая разница. Там у нас будет не меньше шансов подстрелить дичь, чем в любом другом месте.
- Ну и хорошо, - сказал я. - Не хотелось бы думать, что из-за меня вы вернетесь с охоты без дичи.
Она засмеялась.
- Что - я веду себя ужасно недипломатично? Но нам же и правда очень хочется, чтобы охота вам понравилась, а некоторые засады расположены довольно далеко, в труднопроходимых местах. А там у нас, боюсь, не будет ни лошадей, ни джипов, чтобы вы могли охотиться в более привычных для себя условиях.
В ее голосе появились укоризненные нотки. У меня вдруг возникло побуждение как-нибудь пригласить ее на лосиную охоту в скалистые горы. Просидев два дня в седле, она бы сразу изменила свое мнение об американской охоте... Позже, разговаривая с хозяином дома, я увидел, как она подсела к Лу в углу гостиной. Обе девушки улыбались друг другу и вели беседу медовыми голосами, отчего мне почему-то захотелось столкнуть их лбами. О чем они говорили, я не слышал.
На обратном пути я спросил у Лу:
- Слушай, с чего это вы с малышкой фон Хоффман невзлюбили друг друга?
Лу бросила на меня удивленный взгляд, который не был, правда, столь неподдельным, как ей бы того хотелось.
- Невзлюбили?.. Я ее не невзлюбила. Мне просто не нравится такой тип женщин - этакое дитя природы. Я уже тебе это говорила. - Она посмотрела на меня. - Хочу дать тебе один совет, приятель. Держись от нее подальше! - Она произнесла это жестким голосом.
- Как это понимать? Она уже отвела взгляд.
- Забудь. Это просто дружеское предупреждение. Я просто хочу сказать, что она большая чудачка - вот так это и надо понимать. О чем это вы, кстати, так увлеченно беседовали за ужином?
- Ну, если тебе так хочется знать, мы сравнивали убойную силу американского патрона калибра 30-06, применяемого для стрельбы по крупной дичи, и европейского восьмимиллиметррвого. Она предпочитает восьмимиллиметровые, можешь себе представить!
- О Боже! Сказала же я тебе, что она чудачка. Такси подъехало к нашему отелю. Я расплатился - я уже привык к местной валюте - и повел Лу к дверям. Мы молча поднялись по лестнице и остановились перед дверью ее номера.
Она чуть нахмурилась и повернулась ко мне.
- Ну вот, кажется, и все. С какой стороны ни посмотри, это был полезный опыт, не правда ли? - Потом, помолчав, добавила: - Нам, по-моему, надо выпить на прощание, как тебе кажется? У меня еще осталось немного бурбона. Помоги мне опустошить бутылку.
Не слишком тонко сработано. У меня за спиной была дверь моего номера, а за дверью на комоде стояли кассеты с пленкой - если все еще стояли, - которые я пригрозил отправить в Америку завтра утром. Я предполагал, что лимит времени вынудит ее предпринять какие-то действия, но должен признаться, никак не предполагал, что в такой форме.
- Ладно, - сказал я. - Зайду, но только на минутку, если ты не против. Сегодня был трудный день. День был и впрямь трудный, и он еще не закончился.
Глава 21
Закрыв за собой дверь, я ощутил странное волнение, которое всегда возникает, когда знаешь, что последует дальше. Я не знал только, какую прелюдию она разыграет сейчас - но это должно быть что-то ненавязчивое, пристойное.
В том, что прелюдия будет, я не сомневался. Сегодня она не станет действовать поспешно и беззастенчиво в том духе, что, мол, "да-ладно-мы-уже-оба-взрослые-люди", как в прошлый раз. Такой вариант ведь не занимает много времени.
Сегодня же ей надо отвлечь меня на какое-то время, не отпуская в мой номер, пока кто-то каким-то образом не подаст ей ясный сигнал. Я все гадал, как же они умудрятся все это провернуть. Трюк с ошибочным телефонным звонком тут не пройдет, потому что в номерах этого арктического отеля не было телефонов. Я смотрел, как она идет вешать пальто в стенной шкаф. Она вернулась из прихожей с бутылкой - у этой бутылки был такой родной, такой американский вид, что я даже улыбнулся.
- Я сейчас приду, - сказала она.
- Не торопись, - отозвался я.
Она начала было что-то еще говорить, но передумала и скрылась за занавеской крошечной ванной в углу номера - пошла наполнить стаканы водой. В ожидании ее я стал оглядывать комнату. Она была похожа на мою. Ее номер располагался в торцевой части здания отеля, и окно, в отличие от моего, выходило не на озеро и лес - кстати, оно выходило на железнодорожный вокзал, - но ведь ночью, когда задернуты шторы, вид за окном большого значения не имеет. Как и в любом другом отеле, две кровати посреди комнаты были основным предметом обстановки. Большие железные кровати со старомодными медными набалдашниками. Со времени моего миннесотского детства я что-то не видел, чтобы такие кровати употреблялись по их прямому назначению, хотя немало таких, пылящихся в антикварных магазинах и в лавках старьевщиков.
Было тут еще и удобное зачехленное кресло, выкрашенное в белый цвет, такой же белый комод, парочка столиков по углам и ковер на полу. Хотя тут явно не хватало всяких приспособлений, без которых не обходится ни один гостиничный номер в Америке, эта комната, безусловно, была куда более уютной и просторной, нежели те бездушные благоустроенные конурки, которые можно снять за вдвое большую цену в современных общежитиях. Но как я уже сказал, первое, что бросается в глаза во всех отелях, это красующиеся посреди комнаты кровати. Я решил вести себя как последний гад и как можно грубее разыграть необходимый ей эпизод с моим участием. Я подошел к ближайшей кровати и уселся на край, отчего старые пружины жалобно скрипнули под моим задом.
Она задержалась в ванной довольно долго. Но, наконец, появилась, неся в каждой руке по стакану. В длинном верном платье с глубоким вырезом она выглядела стройной, худенькой и очень привлекательной. Я поймал себя на мысли, что если бы дал себе волю, мог бы здорово, влюбиться в эту девушку. После недельной работы с напарницей невозможно не прийти к каким-то, определенным выводам относительно нее, как бы ты ни старался отогнать всякие мысли о ней. Я смотрел на Лу, и мне вдруг ужасно захотелось сорвать этот дурацкий спектакль каким-нибудь неуместным откровением.
Мне надо было постараться ее убедить в том, что у меня нет ни малейшего желания возвращаться к себе в номер до тех пор, пока мое появление там никого не застигнет врасплох; что они могут не торопясь заниматься моими кассетами, стоящими в рядок на комоде, и что ей не придется выкупать эти пленки своим телом. Конечно, она сразу что-то заподозрила. Будучи далеко не глупенькой, а может быть, даже еще умнее, она должна была бы удивиться, с чего это я вдруг так беззаботно стал относиться к тем важным пленкам, которые надеялся обменять на интереснейшую для меня информацию...
Тем не менее, я был введен в искушение. Я все никак не мог отогнать мысль, что в общем и целом она была ужасно милым созданием. Я понятия не имел, как это она впуталась в эти дела, да мне было на это наплевать. Если бы мы могли просто и спокойно поговорить, а не играть в грязные игры с алкоголем и сексом, возможно, мы бы обнаружили, что все это просто ужасное недоразумение... Я что-то сильно размяк. Признаю. Я уже был готов совсем раскваситься и заявить нечто вроде: "Лу, дорогая, давай-ка выложим карты на стол, пока мы не совершили чего-то такого, о чем потом будем оба жалеть". Потом я заметил, что она без чулок.
Она остановилась передо мной и широко улыбнулась.
- Льда нет, как всегда. Клянусь, в следующий раз, когда мне посчастливится пить хайболл со льдом, я вытащу из стакана ледяные кубики и буду их блаженно сосать со слезами на глазах.
Я взял у нее стакан и снова взглянул на ее прямые белые ноги, видя их впервые без нейлоновых чулок. Раньше она, конечно, была в чулках. Помните: я помог ей застегнуть "молнию" на платье, я похлопал дружески ее по заду. Тогда она была одета, полностью затянута в эту смешную упаковку из нейлона и эластика, которые помогают дамам двадцатого века держать осанку. Я даже думаю, что в этом плане нейлон и эластик существенно превосходят китовый ус, столь популярный в девятнадцатом веке. Но теперь на ней не было этих современных доспехов. Вот, значит, чем она занималась за занавеской - сбрасывала оболочку! И теперь передо мной стояла просто Лу, нагая под платьем, в вечерних туфлях на босу ногу, как в то беззаботное счастливое утро неделю назад или что-то около того.
Я словно получил зуботычину. Она не забыла - и вспомнила теперь - тот факт, что однажды я уже отметил, как неотразимо она одета - или раздета. То было единственное событие в наших отношениях, которое произошло незапланированно и вполне естественно. И вот теперь она нарочно использовала против меня то же самое оружие.
Я заставил себя тихо присвистнуть и сухо заметил:
- Надо последовать твоему примеру, а то мой пояс врезался мне в живот!
У нее хватило такта покраснеть. Потом она рассмеялась, поставила свой стакан и разгладила ладонью облегающую шерсть, с интересом наблюдая за произведенным этим изящным движением эффектом.
- Я не кажусь тебе слишком соблазнительной? - промурлыкала она. - Но я не взяла сюда ничего, что было бы достаточно пикантно. Я же собиралась не для медового месяца, ты должен это понять! Мне пойти переодеться во фланелевую пижаму?
Я ничего не ответил. Она пристально взглянула на меня. Выражение ее лица как-то изменилась. Постояв немного, она присела рядом со мной на кровать, взяла стакан и сделала большой глоток.
- Извини, Мэтт. - Она произнесла эти слова строго. - Я не хотела... Я не собиралась тебя соблазнять, черт возьми. Я и не думала, что тебе это так уж необходимо, если говорить начистоту.
Я молчал. Это была ее игра.
Она глубоко вздохнула и снова сделала большой глоток.
- Я неправильно тебя поняла... Мы расстанемся завтра и, возможно, больше никогда не увидимся, если только нам не суждено увидеться снова в Стокгольме. Когда ты вошел сюда, я решила, что ты настроен на сентиментальную прощальную встречу, если ты понимаешь, что я имею в виду. По-моему, я достаточно ясно дала понять, что не возражаю, - она горько рассмеялась. - Что может быть смешнее женщины, которая готова пожертвовать своей добродетелью и узнает, что ей некому предложить себя. Эй, кто-нибудь, не хотите ли заняться сексом? - она снова рассмеялась, осушила свой стакан и встала. - Может, налить тебе перед уходом? Мне надо выпить еще, чтобы утопить свое унижение.
Я изобразил раздумье. Потом сказала:
- Ну, пожалуйста, еще один, - осушил свой стакан и передал ей. Я смотрел, как она вышла в ванную, нетвердой походкой, которую она едва ли имитировала - мы в этот вечер оба выпили изрядно. Я чувствовал себя довольно мерзко: сижу как последний подонок и заставляю бедную девочку ломать перед собой комедию. Но когда Лу вернулась, я заметил, что она очень внимательно изучила свою внешность в зеркале ванной и решила, что для придания себе еще более пьяного, более разбитного, более соблазнительного вида ей следует немного взлохматить волосы и немного скособочить платье, - а также немного меня подразнить слегка обнажившимся плечом и грудью. Ну, за нее можно было не беспокоиться. Она свое дело знала!
- Послушай, - сказала она, усевшись рядом со мной на кровать, - расскажи-ка мне про эту женщину.
Я спас свой стакан, выхватив его у нее из рук, прежде чем она выплеснула содержимое на нас обоих, - как оно и было предусмотрено ее ролью.
- Про какую женщину?
- Про ту, которая не хотела тебе в чем-то признаваться. Ты попросил меня напомнить про нее. В чем она не хотела признаться и что ты сделал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33