Но Саргасс? Неужели он молчал? Ведь он же мог выдать сообщника.
– А что же говорил сам убийца? – спросил я.
– Этого никто наверно не знает. Одни говорят, будто он сознался.
Я широко раскрыл глаза.
– В чем? В убийстве? – воскликнул я.
– Да, сударь. Но зато другие уверяют, что он защищался, как лев, крича, что он ни при чем и что если его принудят, он раскроет всю правду.
«Берегись, милейший Дольчепиано», – подумал я.
– Как бы то ни было, – заключил хозяин, – его песенка спета. Он не может отказаться ни от товара, ни от денег. Доказательства налицо.
– Конечно! – согласился я.
Я не чувствовал к нему ни капли жалости. Во мне еще живо было ощущение пережитого накануне ужаса, когда, цепляясь за сгибавшиеся под моей тяжестью корни растений, я висел над пропастью, издали видя целившегося в меня Саргасса.
– Его увезли в Ниццу? – спросил я.
– Да, с восьмичасовым поездом. Его вытребовали туда телеграммой. Он так и поехал между двумя жандармами.
– Приятного пути! – сказал я. – Суд разберет, в чем дело. Да, а вот кстати, вы не видели моего приятеля господина Дольчепиано?
– О, сударь, он, наверное, уже далеко! Судите сами. Вы уехали отсюда, покончив свои дела, приблизительно часов в пять, и минут двадцать спустя он уже проезжал здесь на том же самом автомобиле и летел, как сумасшедший.
– Ну, еще бы! – пробормотал я, подумав, какое унижение придется мне пережить, рассказывая Софи о своей новой неудаче. Она так предостерегала меня против козней этого человека, так просила быть осторожным.
– Но разве можно было ожидать чего-нибудь подобного! – прошептал я сквозь зубы.
Мне так хотелось во что бы то ни стало раскрыть его карты. Мое желание исполнилось… Никто, кроме меня, не виноват, если при этом пострадал я.
Слова хозяина вывели меня из задумчивости.
– Теперь вы, вероятно, отправитесь в Ниццу? – с любопытством спросил он. – Там, я думаю, вас ждут не дождутся судебные власти.
Я взглянул на него с испугом.
– Воображаю, сколько у вас есть для них интересных историй, – продолжал он. – А репортеры! Можно себе представить, как они налетят на вас! Вы сразу станете знаменитостью, мистер Вельгон. «Eclaireur», наверно, поместит ваш портрет.
– Мой портрет! – окончательно смутился я. – Мой портрет!
Я готов был рвать на себе волосы.
Что делать? Как выйти из этого ужасного положения? Хозяин прав, вокруг меня, не далее, как через несколько часов, вырастет ореол известности, газеты разнесут по всему свету мое имя, правосудие подымет против меня целую бурю, полиция всполошит всех своих агентов и среди всей этой суматохи явится настоящий, подлинный Падди Вельгон.
Да, от этого мне не уйти. Как бы я ни старался отрешиться от чужого мне имени, что бы ни делал для этого, я никогда не смогу скрыться от любопытных глаз. Меня слишком хорошо знали в Ницце, в Пюже, в Вилларе, в Мескле. Меня видел Кристини. Что бы я ни говорил, мне не поверят, и под маской самоуверенного, гордого Падди Вельгона все увидят жалкого, опозоренного, осмеянного Антонина Бонассу. Какой позор!
Я почти упал на стул и оттолкнул от себя тарелку. У меня сразу пропал аппетит. Я уже видел себя изгнанным со службы, отвергнутым Софи, потерявшим всякую надежду на счастье.
Что я могу сказать в свое оправдание? Как выйти из этого заколдованного круга? Дольчепиано отрезал мне все пути к отступлению.
Чем я больше буду стараться оправдаться, тем меньше мне будут верить. Тысяча франков, полученных мной от страхового общества, налицо; моя подпись, подложная или нет, это другой вопрос, фигурирует на составленном по моим настояниям протоколе. Двадцать, тридцать свидетелей подтвердят мое посещение жандармского управления. Никто не поверит, что это был Дольчепиано. Саргасс и тот, из желания отомстить, покажет против меня.
Я вдруг почувствовал весь ужас совершенного мной преступления, и из груди моей вырвался глубокий вздох.
Хозяин гостиницы бросил на меня сочувственный взгляд.
– Что, голова болит? – спросил он, дотрагиваясь рукой до собственного лба.
– Да, – прошептал я, – голова.
И, действительно, я чувствовал, что у меня в голове творится что-то неладное. Все мои мысли спутались, я не мог сосредоточиться ни на одном вопросе.
– Не хотите ли, я провожу вас на поезд? – заботливо предложил мой собеседник.
Я машинально согласился. Он проводил меня на станцию, усадил в вагон и, прежде чем вернуться в гостиницу, поручил меня заботам кондуктора, видимо окончательно решив, что полученная мною рана повлияла на мой рассудок.
В течение всего пути от Пюже до Ниццы я не переставал задавать себе один и тот же вопрос:
– Как мне поступить?
И ответа, увы, не было.
Наконец, поезд остановился у знакомой мне платформы Южного вокзала. Я был в Ницце. Опустив голову, тревожно осматриваясь по сторонам, я пошел к выходу. Вокруг меня кипела шумная толпа приезжих, и каждый из них, казалось мне, старался с любопытством заглянуть мне в лицо.
– Это Падди Вельгон!.. Знаете, знаменитый Падди Вельгон, который арестовал убийцу господина Монпарно! – чудился мне то тут, то там восторженный шепот.
Я едва владел собой. Еще минута, и я, кажется, готов бы был закричать:
– Не называйте меня этим именем! Сжальтесь! Я не имею на него права! Я самозванец!
Чтобы избежать этого искушения, я ускорил шаги и вышел из подъезда.
Улицы были почти пустынны. Я сел в трамвай и, доехав до Казино, прошел до улицы Пуасоньер пешком.
Моя квартирная хозяйка была дома и, увидя меня издали, закричала мне, делая знаки остановиться:
– Вас спрашивали.
Но я побоялся ее нескромных расспросов и, в свою очередь, сделав знак, что я очень тороплюсь, пролетел мимо нее, неизвестно для чего повторяя на ходу:
– Я приехал из Генуи, госпожа Барла, их Генуи… из Генуи.
С этими словами я одним взмахом взлетел на вторую площадку лестницы. Но тут мне пришлось остановиться. Впереди меня поднимался высокий худощавый человек, то и дело останавливавшийся, чтобы перевести дыхание. Мне видна была только его сутуловатая спина и редкие рыжеватые волосы, с кое-где пробивавшейся сединой.
Мы дошли уже до верхней площадки. Сердце мое замерло. Незнакомец шел или ко мне, или к сыщику. При одной этой мысли я готов был броситься с лестницы и бежать на край света. Но я вспомнил, что на моей двери не было больше карточки Вельгона. Это меня успокоило, и я не отставал от незнакомца, возмущаясь медлительностью, с которой он подвигался вперед. Наконец, он остановился и обернулся ко мне лицом. Я увидел тонкие губы, небольшие, неопределенного цвета глаза, почти до половины прикрытые веками, и густые рыжеватые ресницы, совершенно скрывавшие выражение и без того уже почти закрытых глаз.
– Виноват! – пробормотал я, проходя мимо него.
Между тем он вынул из кармана ключ и стал открывать им дверь Падди Вельгона. Я похолодел. Совершенно ясно, не оставляя никаких сомнений, до меня донесся его недовольный голос:
– Aoh! Who has taken off the visiting-card?
Я сразу понял смысл этой фразы и, точно пойманный на месте преступления, бросился к себе в комнату, захлопнул за собой дверь и в изнеможении опустился на стул.
Падди Вельгон вернулся!
Глава XI
Остроумный план Софи Перанди
Я был окончательно уничтожен. Возвращение Падди Вельгона было последней каплей, переполнившей чашу моих страданий. Мне так и казалось, что он вот-вот войдет в мою комнату и потребует от меня отчета в моих поступках.
Единственное спасение было бежать, но ноги отказывались мне повиноваться, я чувствовал себя совсем разбитым.
– От судьбы не уйдешь! – подумал я с каким-то стоическим отчаянием в душе.
Разве действительно сама судьба не была против меня?
В моей памяти воскресли все пережитые мной события, начиная с того памятного вечера, когда мне пришла в голову мысль перевесить карточку моего соседа на мою дверь. Как все сложилось против меня!
Я не могу теперь отдать себе отчет, сколько времени я просидел в таком угнетенном состоянии. Может быть, час, может быть, больше. Меня вывел из него легкий стук в дверь. Мое сердце взволнованно забилось, как и в тот вечер, когда меня посетил Кристини.
В первую минуту мне пришло в голову сделать вид, что меня нет дома. К тому же дверь была заперта на ключ. Но стук снова повторился, и вместе с ним послышался сдержанный шепот:
– Антонин! Это я, Софи Перанди. Откройте! Я поспешно распахнул дверь.
– Дорогая моя Софи! – радостно воскликнул я.
Ее появление сразу вернуло мне силы. Я не чувствовал себя таким одиноким. Кроме того, Софи была почти моей сообщницей. Я смогу, наконец, облегчить свою душу, рассказать ей свою неудачу, поделиться опасениями. Она была энергична и никогда не падала духом. Она даст мне совет, как выйти из моего ужасного положения.
Я был так обрадован, что забыл не только всякую осторожность, но даже присутствие за стеной моего соседа.
Я между тем приход Софи должен был бы вызвать во мне беспокойство. Молодая девушка никогда не переступала порога моей комнаты. Для того, чтобы прийти теперь, рискуя своей репутацией, у нее должны были быть серьезные причины.
Она вошла и сама заперла за собой дверь. Ее лицо было совершенно спокойно. Она пристально посмотрела на меня.
– Как вы бледны! – удивилась она.
– Еще бы! – почти прошептал я. – Я так взволнован. Состояние, в котором я находился, не помешало мне заметить, что Софи, отправляясь ко мне, не приняла никакой меры предосторожности, чтобы не быть узнанной. Между тем ее поступок принадлежал к разряду тех поступков, которые если и совершаются молодыми девушками, то, во всяком случае, держатся ими в тайне. Ницца не Париж, здесь на каждом шагу можно встретить знакомых.
На ней же было одно из ее элегантных светлых платьев, невольно бросающихся в глаза, так же, как ее лицо, которое она даже не потрудилась прикрыть более или менее густой вуалью.
Она положила на стол свой белый зонтик и села около него на стул.
– Мне было очень трудно вырваться, – сказала она, – но я непременно хотела видеть вас. Я уже была у вас два раза.
– Меня не было в Ницце, – ответил я. – Я только что вернулся.
– Дольчепиано? – спросила она.
– Дольчепиано! – ответил я с тяжелым вздохом. Она поспешно вынула из кармана конверт.
– Я получила ваше письмо.
– Ах, да, – рассеянно ответил я, – с почтовыми марками. Я почти забыл об этом инциденте, представлявшемся мне теперь таким ничтожным в сравнении с последними событиями. Но Софи, видимо, относилась к нему не так легко. Ее лицо приняло озабоченное выражение.
– Вот именно с марками, – повторила она. – Я, собственно говоря, потому и хотела вас видеть. Эта история меня очень встревожила.
– Почему? – удивленно воскликнул я.
– Потому что я не хочу, чтобы между нами было какое-нибудь недоразумение, – взволнованно произнесла она. – Я уверена, что вы Бог знает что подумали.
Я попробовал улыбнуться.
– Вы преувеличиваете.
– Нет, нет! – заторопилась она. – Я вас отлично знаю. На вас лица нет!.. Вы так взволнованы.
Я хотел было сказать, что марки тут решительно ни при чем. Но она перебила меня на первом слове:
– Не говорите, не говорите. Я отлично знаю, что вы вообразили массу глупостей. Это даже смешно. Во всей этой истории нет ничего ужасного.
– Я в этом уверен! – произнес я.
– Надеюсь, вы никому не показывали этих марок? – озабоченно спросила она.
Видя, какое важное значение она придает этому инциденту, я не решился даже упомянуть имени Дольчепиано. К тому же, узнав, что мысль о тайной переписке пришла в голову не мне, а совершенно постороннему человеку, она не преминула бы лишний раз обвинить меня в склонности подпадать под чье угодно влияние и оскорбилась бы поспешностью, с которой я готов был обвинить ее только на основании нареканий третьего лица.
Поэтому я постарался успокоить ее.
– Кому же я мог бы их показать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– А что же говорил сам убийца? – спросил я.
– Этого никто наверно не знает. Одни говорят, будто он сознался.
Я широко раскрыл глаза.
– В чем? В убийстве? – воскликнул я.
– Да, сударь. Но зато другие уверяют, что он защищался, как лев, крича, что он ни при чем и что если его принудят, он раскроет всю правду.
«Берегись, милейший Дольчепиано», – подумал я.
– Как бы то ни было, – заключил хозяин, – его песенка спета. Он не может отказаться ни от товара, ни от денег. Доказательства налицо.
– Конечно! – согласился я.
Я не чувствовал к нему ни капли жалости. Во мне еще живо было ощущение пережитого накануне ужаса, когда, цепляясь за сгибавшиеся под моей тяжестью корни растений, я висел над пропастью, издали видя целившегося в меня Саргасса.
– Его увезли в Ниццу? – спросил я.
– Да, с восьмичасовым поездом. Его вытребовали туда телеграммой. Он так и поехал между двумя жандармами.
– Приятного пути! – сказал я. – Суд разберет, в чем дело. Да, а вот кстати, вы не видели моего приятеля господина Дольчепиано?
– О, сударь, он, наверное, уже далеко! Судите сами. Вы уехали отсюда, покончив свои дела, приблизительно часов в пять, и минут двадцать спустя он уже проезжал здесь на том же самом автомобиле и летел, как сумасшедший.
– Ну, еще бы! – пробормотал я, подумав, какое унижение придется мне пережить, рассказывая Софи о своей новой неудаче. Она так предостерегала меня против козней этого человека, так просила быть осторожным.
– Но разве можно было ожидать чего-нибудь подобного! – прошептал я сквозь зубы.
Мне так хотелось во что бы то ни стало раскрыть его карты. Мое желание исполнилось… Никто, кроме меня, не виноват, если при этом пострадал я.
Слова хозяина вывели меня из задумчивости.
– Теперь вы, вероятно, отправитесь в Ниццу? – с любопытством спросил он. – Там, я думаю, вас ждут не дождутся судебные власти.
Я взглянул на него с испугом.
– Воображаю, сколько у вас есть для них интересных историй, – продолжал он. – А репортеры! Можно себе представить, как они налетят на вас! Вы сразу станете знаменитостью, мистер Вельгон. «Eclaireur», наверно, поместит ваш портрет.
– Мой портрет! – окончательно смутился я. – Мой портрет!
Я готов был рвать на себе волосы.
Что делать? Как выйти из этого ужасного положения? Хозяин прав, вокруг меня, не далее, как через несколько часов, вырастет ореол известности, газеты разнесут по всему свету мое имя, правосудие подымет против меня целую бурю, полиция всполошит всех своих агентов и среди всей этой суматохи явится настоящий, подлинный Падди Вельгон.
Да, от этого мне не уйти. Как бы я ни старался отрешиться от чужого мне имени, что бы ни делал для этого, я никогда не смогу скрыться от любопытных глаз. Меня слишком хорошо знали в Ницце, в Пюже, в Вилларе, в Мескле. Меня видел Кристини. Что бы я ни говорил, мне не поверят, и под маской самоуверенного, гордого Падди Вельгона все увидят жалкого, опозоренного, осмеянного Антонина Бонассу. Какой позор!
Я почти упал на стул и оттолкнул от себя тарелку. У меня сразу пропал аппетит. Я уже видел себя изгнанным со службы, отвергнутым Софи, потерявшим всякую надежду на счастье.
Что я могу сказать в свое оправдание? Как выйти из этого заколдованного круга? Дольчепиано отрезал мне все пути к отступлению.
Чем я больше буду стараться оправдаться, тем меньше мне будут верить. Тысяча франков, полученных мной от страхового общества, налицо; моя подпись, подложная или нет, это другой вопрос, фигурирует на составленном по моим настояниям протоколе. Двадцать, тридцать свидетелей подтвердят мое посещение жандармского управления. Никто не поверит, что это был Дольчепиано. Саргасс и тот, из желания отомстить, покажет против меня.
Я вдруг почувствовал весь ужас совершенного мной преступления, и из груди моей вырвался глубокий вздох.
Хозяин гостиницы бросил на меня сочувственный взгляд.
– Что, голова болит? – спросил он, дотрагиваясь рукой до собственного лба.
– Да, – прошептал я, – голова.
И, действительно, я чувствовал, что у меня в голове творится что-то неладное. Все мои мысли спутались, я не мог сосредоточиться ни на одном вопросе.
– Не хотите ли, я провожу вас на поезд? – заботливо предложил мой собеседник.
Я машинально согласился. Он проводил меня на станцию, усадил в вагон и, прежде чем вернуться в гостиницу, поручил меня заботам кондуктора, видимо окончательно решив, что полученная мною рана повлияла на мой рассудок.
В течение всего пути от Пюже до Ниццы я не переставал задавать себе один и тот же вопрос:
– Как мне поступить?
И ответа, увы, не было.
Наконец, поезд остановился у знакомой мне платформы Южного вокзала. Я был в Ницце. Опустив голову, тревожно осматриваясь по сторонам, я пошел к выходу. Вокруг меня кипела шумная толпа приезжих, и каждый из них, казалось мне, старался с любопытством заглянуть мне в лицо.
– Это Падди Вельгон!.. Знаете, знаменитый Падди Вельгон, который арестовал убийцу господина Монпарно! – чудился мне то тут, то там восторженный шепот.
Я едва владел собой. Еще минута, и я, кажется, готов бы был закричать:
– Не называйте меня этим именем! Сжальтесь! Я не имею на него права! Я самозванец!
Чтобы избежать этого искушения, я ускорил шаги и вышел из подъезда.
Улицы были почти пустынны. Я сел в трамвай и, доехав до Казино, прошел до улицы Пуасоньер пешком.
Моя квартирная хозяйка была дома и, увидя меня издали, закричала мне, делая знаки остановиться:
– Вас спрашивали.
Но я побоялся ее нескромных расспросов и, в свою очередь, сделав знак, что я очень тороплюсь, пролетел мимо нее, неизвестно для чего повторяя на ходу:
– Я приехал из Генуи, госпожа Барла, их Генуи… из Генуи.
С этими словами я одним взмахом взлетел на вторую площадку лестницы. Но тут мне пришлось остановиться. Впереди меня поднимался высокий худощавый человек, то и дело останавливавшийся, чтобы перевести дыхание. Мне видна была только его сутуловатая спина и редкие рыжеватые волосы, с кое-где пробивавшейся сединой.
Мы дошли уже до верхней площадки. Сердце мое замерло. Незнакомец шел или ко мне, или к сыщику. При одной этой мысли я готов был броситься с лестницы и бежать на край света. Но я вспомнил, что на моей двери не было больше карточки Вельгона. Это меня успокоило, и я не отставал от незнакомца, возмущаясь медлительностью, с которой он подвигался вперед. Наконец, он остановился и обернулся ко мне лицом. Я увидел тонкие губы, небольшие, неопределенного цвета глаза, почти до половины прикрытые веками, и густые рыжеватые ресницы, совершенно скрывавшие выражение и без того уже почти закрытых глаз.
– Виноват! – пробормотал я, проходя мимо него.
Между тем он вынул из кармана ключ и стал открывать им дверь Падди Вельгона. Я похолодел. Совершенно ясно, не оставляя никаких сомнений, до меня донесся его недовольный голос:
– Aoh! Who has taken off the visiting-card?
Я сразу понял смысл этой фразы и, точно пойманный на месте преступления, бросился к себе в комнату, захлопнул за собой дверь и в изнеможении опустился на стул.
Падди Вельгон вернулся!
Глава XI
Остроумный план Софи Перанди
Я был окончательно уничтожен. Возвращение Падди Вельгона было последней каплей, переполнившей чашу моих страданий. Мне так и казалось, что он вот-вот войдет в мою комнату и потребует от меня отчета в моих поступках.
Единственное спасение было бежать, но ноги отказывались мне повиноваться, я чувствовал себя совсем разбитым.
– От судьбы не уйдешь! – подумал я с каким-то стоическим отчаянием в душе.
Разве действительно сама судьба не была против меня?
В моей памяти воскресли все пережитые мной события, начиная с того памятного вечера, когда мне пришла в голову мысль перевесить карточку моего соседа на мою дверь. Как все сложилось против меня!
Я не могу теперь отдать себе отчет, сколько времени я просидел в таком угнетенном состоянии. Может быть, час, может быть, больше. Меня вывел из него легкий стук в дверь. Мое сердце взволнованно забилось, как и в тот вечер, когда меня посетил Кристини.
В первую минуту мне пришло в голову сделать вид, что меня нет дома. К тому же дверь была заперта на ключ. Но стук снова повторился, и вместе с ним послышался сдержанный шепот:
– Антонин! Это я, Софи Перанди. Откройте! Я поспешно распахнул дверь.
– Дорогая моя Софи! – радостно воскликнул я.
Ее появление сразу вернуло мне силы. Я не чувствовал себя таким одиноким. Кроме того, Софи была почти моей сообщницей. Я смогу, наконец, облегчить свою душу, рассказать ей свою неудачу, поделиться опасениями. Она была энергична и никогда не падала духом. Она даст мне совет, как выйти из моего ужасного положения.
Я был так обрадован, что забыл не только всякую осторожность, но даже присутствие за стеной моего соседа.
Я между тем приход Софи должен был бы вызвать во мне беспокойство. Молодая девушка никогда не переступала порога моей комнаты. Для того, чтобы прийти теперь, рискуя своей репутацией, у нее должны были быть серьезные причины.
Она вошла и сама заперла за собой дверь. Ее лицо было совершенно спокойно. Она пристально посмотрела на меня.
– Как вы бледны! – удивилась она.
– Еще бы! – почти прошептал я. – Я так взволнован. Состояние, в котором я находился, не помешало мне заметить, что Софи, отправляясь ко мне, не приняла никакой меры предосторожности, чтобы не быть узнанной. Между тем ее поступок принадлежал к разряду тех поступков, которые если и совершаются молодыми девушками, то, во всяком случае, держатся ими в тайне. Ницца не Париж, здесь на каждом шагу можно встретить знакомых.
На ней же было одно из ее элегантных светлых платьев, невольно бросающихся в глаза, так же, как ее лицо, которое она даже не потрудилась прикрыть более или менее густой вуалью.
Она положила на стол свой белый зонтик и села около него на стул.
– Мне было очень трудно вырваться, – сказала она, – но я непременно хотела видеть вас. Я уже была у вас два раза.
– Меня не было в Ницце, – ответил я. – Я только что вернулся.
– Дольчепиано? – спросила она.
– Дольчепиано! – ответил я с тяжелым вздохом. Она поспешно вынула из кармана конверт.
– Я получила ваше письмо.
– Ах, да, – рассеянно ответил я, – с почтовыми марками. Я почти забыл об этом инциденте, представлявшемся мне теперь таким ничтожным в сравнении с последними событиями. Но Софи, видимо, относилась к нему не так легко. Ее лицо приняло озабоченное выражение.
– Вот именно с марками, – повторила она. – Я, собственно говоря, потому и хотела вас видеть. Эта история меня очень встревожила.
– Почему? – удивленно воскликнул я.
– Потому что я не хочу, чтобы между нами было какое-нибудь недоразумение, – взволнованно произнесла она. – Я уверена, что вы Бог знает что подумали.
Я попробовал улыбнуться.
– Вы преувеличиваете.
– Нет, нет! – заторопилась она. – Я вас отлично знаю. На вас лица нет!.. Вы так взволнованы.
Я хотел было сказать, что марки тут решительно ни при чем. Но она перебила меня на первом слове:
– Не говорите, не говорите. Я отлично знаю, что вы вообразили массу глупостей. Это даже смешно. Во всей этой истории нет ничего ужасного.
– Я в этом уверен! – произнес я.
– Надеюсь, вы никому не показывали этих марок? – озабоченно спросила она.
Видя, какое важное значение она придает этому инциденту, я не решился даже упомянуть имени Дольчепиано. К тому же, узнав, что мысль о тайной переписке пришла в голову не мне, а совершенно постороннему человеку, она не преминула бы лишний раз обвинить меня в склонности подпадать под чье угодно влияние и оскорбилась бы поспешностью, с которой я готов был обвинить ее только на основании нареканий третьего лица.
Поэтому я постарался успокоить ее.
– Кому же я мог бы их показать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29