На обратной дороге мимо меня проехал выезжавший из поселка автомобиль-мусоровоз. Это значило, что мусор вывезли. А пластиковый пакет, который я должна была положить в контейнер, лежал сейчас на дне набитой сумки, и, чтобы его достать, надо было сумку освободить.
Я свернула, как оказалось, не на ту улицу и, сориентировавшись через некоторое время, вынуждена была вернуться. Все в этот день было против меня. Погода тоже стояла неприятная, холодная, пасмурное небо и отсутствие ветра предвещали дождь. Теперь я готова была согласиться с Войтеком, что Голландия отвратительная страна, в частности ее климат, и даже вид зеленых газонов, полных цветущих маргариток, не повлиял на мое мнение. У нас в феврале бывают солнечные дни, и холод тогда не имеет значения. Зря я возмущалась моим ребенком за критику голландцев. Для них единственный критерий ценности – деньги. Здесь все можно купить, даже проститутки выставляются как товар в витринах. У наших больше достоинства, они хотя бы сохраняют видимость приличия, сидят в кафе. В Варшаве на темной улице в худшем случае может быть совершено ограбление, а не… Я снова попыталась прогнать воспоминание об амстердамском канале, уговаривая себя тем, что я уже недалеко от дома и должна сейчас думать только о работе, которая меня там ждет. К тому же скоро вернется Крысь, и мое настроение наверняка поднимется.
Подходя к нашей улице, я увидела, что на проезжей части что-то лежит. Это оказалась куча мусора, который, видимо, выпал при погрузке в машину. Наверное, какой-то из пластмассовых пакетов был плохо завязан. Проходя мимо этой кучи, я увидела в ней такое, что заставило меня остановиться. Из-под остатков бумажной упаковки выглядывал кусок материала знакомого бронзового оттенка. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я одним прыжком подскочила к куче и разгребла мусор. Я не ошиблась! Я держала в руке свою грязную, мятую шляпку от дождя. Огляделась вокруг. Улица была пустынна.
Несколько десятков метров, отделявших меня от дома, я почти пробежала.
Бросив сумку с покупками в коридоре, я вытащила очки и начала тщательно осматривать найденную пропажу. Проверила даже строчки полей, в которых когда-то порвалась одна нитка. Не оставалось ни малейших сомнений: это была моя шляпка от дождя!
Теперь я была абсолютно уверена в том, что женщина, которую я видела у канала, Янина Голень. И значит, кто-то из убийц живет здесь, на этой улице. Шляпку бросили в контейнер для мусора в каком-то из этих домов. В каком?
Пережить это открытие было нелегко. До сих пор кошмар субботнего вечера был связан исключительно с Амстердамом, который находится от N. в нескольких десятках километров. Теперь оказалось, что от этого кошмара меня не отделяет ничего, иначе говоря, он достал меня и здесь. И хотя я прекрасно понимала, что убийцы меня не могли узнать, так как было слишком темно, а я стояла довольно далеко, – сейчас мне хватило мысли, что один из убийц живет здесь, рядом, чтобы страх дал о себе знать противным ощущением сосания под ложечкой. Это невозможно было выдержать! Но самое важное: я не смогу отсюда уехать, оставив детей в таком соседстве. Сначала я должна установить человека, который был у канала.
Приблизительно такая же складывается ситуация, когда необходимо вырвать зуб, который болит. В конце концов человек приходит к выводу, что никакие уловки не помогут и рвать все равно придется, иначе болеть не перестанет. Вот так же и я сейчас отдавала себе отчет в том, что искать убийцу мне придется. Над тем, что будет дальше, когда найду его, я пока не хотела задумываться.
Шляпку я вложила в пластиковый пакет и спрятала на дне сумки. Шляпка находилась на голове Янины Голень за мгновение до того, как по этой голове ударили. Понимания данного факта мне было достаточно, чтобы я уже не относилась к шляпке как к своей собственности и не рискнула когда-нибудь ее надеть.
На нашей застроенной по одной стороне улице стоит пять домов. Ближе всех к концу улицы дом Петера, который работает в одном институте с Войтеком и не в ладах с ним. Дальше наш дом, затем Лизин, Девриеенов и последний – госпожи Хение, владелицы «порше».
После пристрастного допроса, которому я подвергла сексуальную Лизу во время ее визита к нам, я допускала, что моя невестка не будет слишком склонна облегчить мне знакомство с другими соседями. Кроме Лизы до сих пор я познакомилась только с владелицей «порше». После смерти польского мужа тетки она жила одна, и я могла ее дом исключить как место проживания одного из убийц Янины Голень. Об обстоятельствах смерти старого солдата Лиза узнала от Девриеенов, из чего вытекало, что они поддерживают с госпожой Хение тесные отношения. Если бы я смогла познакомиться с владелицей «порше», то могла бы через нее узнать и Девриеенов.
Между прочим, у меня был прекрасный повод посетить госпожу Хение. Я могла пойти поблагодарить ее за передачу амстердамской полиции лисьей шапки Янины Голень. Но, подумав об этом, я сразу испугалась: это будет выше моих возможностей. С милой улыбкой благодарить за помощь в отыскании женщины, о которой известно, что она убита. Это смахивало на чудовищный цинизм. Я пыталась убедить себя, что нельзя быть такой бесхарактерной, и может быть, мне это удалось бы, но мешало еще одно обстоятельство. Во мне не было ни на грош актерского таланта, и даже в пятнадцать лет я не мечтала о карьере кинозвезды. Поэтому, несмотря на готовность повести себя с чудовищным цинизмом, я не имела никакой уверенности в том, что моя мина и голос смогут эту готовность поддержать. Я никогда не умела даже солгать правдоподобно, всегда это выходило у меня ужасно. В этом плане мне страшно импонирует мой бывший муж, который проделывал такие штуки без зазрения совести. А я, глупая, вместо того чтобы постигать тайны искусства, относилась к нему небрежно, несмотря на восхищение мастерством исполнителя.
Я также могла пойти к госпоже Хение выразить соболезнование по поводу смерти мужа ее тетки и сожаление, что не успела с ним познакомиться. Это вполне соответствовало истине и должно было звучать убедительно. И я сделала этот пункт первым в программе моих действий.
С остальными соседями я надеялась познакомиться с помощью Лизы. Я чувствовала, что она меня немного боится. Может, у нее есть старая мать и она испытывает ко мне глубокое уважение как к матери мужчины, который ей нравится? Во всяком случае она явно старалась исправить мое мнение о себе, поэтому и пришла рассказать мне о смерти старого солдата. Как бы то ни было, она производила впечатление настолько неинтеллигентное, что я могла не опасаться, что она разгадает мои макиавеллиевские планы.
С утра в среду я села в кухне, внимательно наблюдая через окно за улицей, чтобы не прозевать выезд в город серого «порше». До одиннадцати часов он не выехал, и я, сочтя время достаточно удобным, вышла. Но я напрасно долго звонила, даже пробовала стучать. Дом госпожи Хение оказался закрытым наглухо. Только теперь я заметила, что, в отличие от других, в этом доме был гараж. В остальных домах на нашей улице их не было, и владельцы держали машины под открытым небом. Но и «порше» я не раз видела перед домом, значит, госпожа Хение в течение дня не пользовалась гаражом, из чего вытекало, что она особа подвижная.
Убедившись в том, что мне уже никто не откроет, я решила использовать отсутствие госпожи Хение и позвонила в дверь соседнего дома. Здесь мне открыли сразу, как будто заранее ждали чьего-то прихода.
Женщине, которая открыла дверь, было где-то около пятидесяти, она была явно не голландка. Гладкие черные волосы обрамляли полное лицо цвета кофе с молоком. Яркие миндалевидные глаза свидетельствовали о минувшей красоте.
Меня удивил как ее вид, так и немедленная реакция на мой звонок, потому что не успела я что-то выдавить из себя, как женщина тут же отозвалась по-голландски. Но увидев, что я не понимаю, спросила по-английски:
– Вы к нам? По какому делу?
Я пояснила, что пришла к госпоже Хение, а поскольку ее не застала, хотела бы узнать у соседей, не известно ли, когда она вернется. Я успела добавить, что являюсь матерью ее соседа с этой улицы, и тут же услышала:
– Госпожа Хение до конца недели не вернется. И дверь захлопнулась у меня перед носом.
Итак, моя «шерлокхолмовская» деятельность потерпела фиаско. Племянница жены старого поляка, на которую я рассчитывала, уехала, а госпожа Девриеен, если это она, не похожа на особу, которая охотно пускает в свой дом и легко заводит знакомства.
Злая и уставшая, вместо того чтобы идти домой, я решила зайти в школу за Крысем. До перерыва на второй завтрак оставалось еще прилично времени. Я стала прогуливаться взад-вперед поблизости от школьного здания, когда неожиданно подошел «мой» голландец.
Минорное настроение, должно быть, как-то отражалось на моей внешности, потому что почти сразу после приветствия он спросил:
– Вы плохо себя чувствуете?
Как же приятно было услышать эти слова! Кто-то обо мне заботится! Правда, в серых глазах не отразилось беспокойство, взгляд их был очень серьезный, сосредоточенный, как у добросовестного врача, который осматривает пациента.
– Если вы врач, то могу заверить вас, что я не гожусь в пациентки, чувствую себя абсолютно нормально. – И я выдавила из себя дружескую улыбку.
– Отсюда следует, что вы плохо себя чувствуете психически. Какие-нибудь проблемы?
Этим вопросом он меня поразил, так как до сих пор был образцом деликатности – никогда не спрашивал ни о чем, что касалось моего здесь пребывания, моей семьи или личных дел. Но сейчас я сочла этот вопрос проявлением заботы, и, если бы можно было, как же охотно я поплакалась бы ему в жилетку! У меня возникло сильное желание рассказать о случае в Амстердаме и о своей шляпке от дождя, однако я отдавала себе отчет в том, что вся эта история слишком странная, чтобы ее вот так взять и рассказать чужому человеку. Он, скорее всего, выразит недоверие и будет вполне прав.
– Если бы не было беспокойств и хлопот, наша жизнь не отличалась бы от жизни в раю, и тогда умирать было бы еще печальнее.
– Вы считаете, что хлопоты неизбежны?
– Я бы считала так, если бы думала логично. Но я терпеть не могу хлопоты, особенно те, которые создаю себе сама.
Он посмотрел на меня как бы с упреком и резко изменил тему разговора.
– Я давно вас не видел. Вы куда-то выезжали?
– Это трудно назвать поездкой. В субботу я ездила на экскурсию в Амстердам.
– Наверное, не одна?
– Одна.
– И родные не побоялись вас отпустить?
Ну, теперь уж он абсолютно не был деликатным!
– Мне удалось убедить их в том, что я не ребенок и не впавшая в детство старушка. А вы тоже считаете, что мне в моем возрасте нужна опека?
– Нет, но из-за незнания языка и в связи с необходимостью ехать поездом…
– В Голландии везде можно объясниться по-английски. За исключением здешнего супермаркета, в чем вы имели возможность убедиться, – засмеялась я. И тут же добавила хвастливо: – Хотя я поехала одна, все же вернулась!
– И вы довольны этой поездкой?
Все-таки попал! Я чуть не крикнула непроизвольно: «Нет!»
– Почему вы об этом спрашиваете? – увильнула я от ответа.
– Потому что прежде вы производили впечатление человека, полного радости жизни…
– А сейчас не произвожу?
Он снова долго смотрел на меня, наконец отрицательно покачал головой:
– Н-нет… Сейчас вы не производите такого впечатления.
– Видимо, пребывание в Голландии сказывается на мне плохо, – выдавила я из себя бледную шутку.
Его ответ снова разозлил меня. Самым серьезным тоном он подтвердил:
– Пожалуй, да.
– Вы считаете, что мне пора уезжать? Я ждала от него отрицательного ответа. Однако услышала:
– Это вы должны решать сами.
– Я не могу сейчас уехать, – сказала я, понурившись, но тут же испугалась, что он спросит – почему, и постаралась объяснить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30