Очкарик вышел. Мы остались одни. На столе стоял магнитофон. Я почувствовала, как теплая волна охватывает мое лицо и движется к шее.
– Садитесь.
Я села. Еще раз посмотрела на несчастный магнитофон.
– Это тот, с моей записью? – спросила я, глядя в сторону.
– Да.
– И… вы уже слушали?
– Разумеется.
– Надеюсь, мне больше ничего не нужно говорить. А ту часть, которая касается вас, можно стереть, – выдавила я из себя.
– Мы не можем стирать показания. Все останется записанным, а потом вы подтвердите это своей подписью.
– О Боже… – простонала я. – Зачем вам так меня компрометировать?
– Здесь нет компрометации.
– Как нет? Принять комиссара полиции за торговца наркотиками и прибежать в полицию с просьбой защитить от него, потому что я боюсь с его стороны покушения на свою жизнь? Ни с чем подобным вы наверняка никогда не встречались…
– В ситуации, в какой вы оказались, вы имели право предполагать все.
– Можете не утешать меня. Но все то, во что я впуталась из-за шапки Янины Голень, порождало самые худшие мысли…
– Чтобы убедить вас в правильности вашего поведения, могу сказать, что и я подозревал вас…
Я наконец подняла глаза и посмотрела на него.
– Меня?! В чем?
– В контрабанде наркотиками.
Он произнес это настолько бесстрастно, что я чуть не подскочила.
– Как вам могло прийти в голову что-либо подобное?! – выкрикнула я.
– Так же, как и вам пришло в голову, что я член банды. – Он слегка усмехнулся. – Но я не считаю свою ошибку компрометацией и, еще хуже, профессиональной ошибкой.
– Что могло вызвать у вас подозрения на мой счет? – Я захотела в конце концов выяснить суть.
– Это, собственно, не касается того дела, по которому вы пришли. А пришли вы в управление полиции и дали показания, в частности и о моей личности. – Мне почудилось, что в этот момент он сдержал улыбку. – Вы были свидетелем того, как женщину оглушили и бросили в амстердамский канал. Кроме того, вы сказали, что один из трех убийц той женщины ваш сосед, не так ли?
– Так, вы же слушали пленку.
– Прошу не забывать, что в данный момент вы даете показания в полиции.
– Мне нужно еще раз все повторить? – поразилась я.
– К сожалению. С той только разницей, что я буду прерывать вас вопросами.
– О Боже! Я не спала всю ночь… – В последний момент я еле сдержалась, чтобы не добавить: из-за него. – И нахожусь здесь с девяти утра.
Он взглянул на часы.
– Мне тоже следовало бы пойти перекусить, но на нашей работе нет четко распределенных интервалов. Если ко мне попадает дело, как, например, сейчас, я не могу себе позволить прервать его расследование.
– Понимаю. – Я понурилась.
Он начал с момента, когда я впервые увидела Янину Голень. Я старалась рассказывать как можно более толково и «официально», но это продолжалось недолго. Он прервал меня:
– Прошу вас говорить так, как вы воспринимали события тогда, то есть в соответствии с вашими впечатлениями и реакциями, а я уж сам постараюсь извлечь из этого факты.
Он спросил, встречалась ли я потом с кем-либо из моих попутчиков в поезде. Я сообщила о случайной встрече с благородной дамой на рынке и о разговоре с ней в кафе, содержание которого вспомнила с трудом.
Через час он сжалился надо мной и куда-то позвонил, после чего появилась девушка с двумя чашками крепкого чая.
– При сильной нервной встряске и после беспокойной ночи кофе противопоказан, – объяснил он, когда девушка ушла. И это было единственное человеческое проявление с его стороны, единственное отступление от канцелярски-официального тона, какого он придерживался с начала допроса.
Когда зашла речь о тайном посещении дома Войтека типом с перрона и его дружком, он захотел выяснить, почему я не отреагировала нормально, хотя бы криком, когда услышала, что кто-то входит в дом. Я изложила ему мою раннюю гипотезу о тайной полиции, проверяющей дом иностранца. Однако мне не хотелось признаваться в своем идиотском поступке – прятании в шкафу. Я сказала только, что мне удалось так замаскироваться, что они меня не нашли.
Он все-таки вынудил сказать правду, заметив:
– Это значит, вы где-то спрятались?
– Ужасно глупо… Собственно, у меня не было намерения там прятаться. Я только ступила туда, когда те начали подниматься по лестнице, и вынуждена была там остаться…
– Где?
– В детском шкафу под одеждой моего внука.
Я заметила веселый блеск в его глазах и уже с жаром добавила:
– В жизни не чувствовала себя так по-идиотски, а сейчас, когда вынуждена об этом рассказывать, – особенно.
Пусть знает, что доставил мне неприятность.
– Но я предусмотрительно оставила дверцу шкафа открытой, чтобы было видно всю внутреннюю часть без меня, – добавила я, чтобы он не подумал, что я круглая дура.
Еще раз он повел себя как человек и ни о чем не спрашивал, когда я рассказывала о своем пребывании в Амстердаме. Выложив все свои мысли, я протянула руку и попросила:
– Вы не могли бы угостить меня сигаретой? У меня есть табак и бумага, но я не в состоянии сейчас с ними справиться.
Я несколько удивила его этим, но он тут же вытащил пачку и подал мне. Я взяла всю пачку без колебаний.
Когда я рассказала об обстоятельствах находки моей шляпки от дождя, он спросил:
– Вы предполагаете, что найденная в мусоре шляпка именно та, которую вы потеряли?
– Нет, не предполагаю. Это МОЯ шляпка.
Он поерзал на стуле, словно ему неудобно. Наверное, тоже захотел закурить, но второй пачки у него не было. Я даже не пошевелилась, чтобы угостить его сигаретой из той пачки, которую от него же и получила.
– Видите ли… – начал он, как бы ища слова, – с этими шляпками такие странные дела творятся. Каждый вроде бы знает свой головной убор. И все-таки чаще всего из одежды заменяется как раз шляпа, шапка или берет…
– Я знаю, что подобное часто случается с мужчинами. Но нет такой женщины, которая не узнает свою шляпку! Вы когда-нибудь слышали о замене женского головного убора?
Он нахмурил брови и задумался.
– Н-нет… – признался он.
– Если я говорю, что это МОЯ шляпка от дождя, прошу считать это абсолютной истиной. Нет никаких сомнений в том, что она принадлежит мне.
Минуту он выглядел немного смущенным.
– Хорошо, – сказал он наконец. – Однако вы должны передать нам эту шляпку на экспертизу.
– А сначала вы возьмете пробу с моей головы, чтобы удостовериться, да?
– Нет… Несколько дней назад в амстердамском канале был выловлен труп женщины, он еще не идентифицирован.
– Его нашли только теперь?
– Прошу не задавать вопросов. Я понимаю, что какое-то время вы пытались вести следствие, но сейчас его ведем мы. И только мы можем задавать вопросы.
Он задел меня за живое. В первый момент я хотела швырнуть ему его пачку сигарет, но сдержалась. Я почувствовала себя такой усталой, что мне захотелось прямо у его стола улечься на полу, только бы он больше не принуждал меня говорить.
У меня, наверное, был соответствующий вид, потому что он посмотрел на часы и сказал:
– На сегодня достаточно. Мы известим вас о способе передачи найденной вами шляпки. А сейчас вас может отвезти домой наш водитель.
Я лишь кивнула. Я не представляла, как сейчас смогла бы дойти до автобуса на Плац-1944. Перед уходом я положила на его стол то, что осталось от его пачки сигарет. Водитель остановился на углу нашей улицы.
– Господин инспектор Хардеек приказал не подъезжать к дому.
Я поблагодарила его и вышла. Хотя я неохотно тащилась эти несколько десятков метров, но поняла, что толстый очкарик прав. Лучше, если никто из соседей не увидит меня выходящей из машины с полицейскими обозначениями.
Эльжбета немного удивилась, когда я, появившись, тут же легла в постель. Я объяснила, что моя варшавская знакомая все время таскала меня по магазинам.
Оказалось, во время моего отсутствия владелица «порше» оставила для меня небольшой пакет. Я смертельно устала, а пакет был так старательно завернут, что я не стала его немедленно вскрывать, сразу догадавшись о его содержимом, что еще больше заинтриговало Эльжбету. Пришлось признаться ей, что два дня назад я предложила госпоже Хение, которая ликвидировала вещи, оставшиеся после смерти мужа ее тетки, передать его военные награды в варшавский музей Войска Польского, поскольку у него уже не осталось никого из родственников, которые могли сохранить память о нем.
– Мне кажется, Пушистик, что за несколько недель пребывания здесь ты заимела больше знакомых, чем я за целый год, – заметила моя невестка. Я не поняла, было ли это с ее стороны одобрением или осуждением.
Утром позвонил толстый инспектор Хардеек и сообщил, что скоро ко мне приедет кто-то, кому я должна передать, как он сказал, мой «найденный головной убор». Я достала со дна чемодана мою шляпку от дождя и, не осматривая, быстро сунула ее в большую пластмассовую сумку. Сотрудник, приехавший за ней, оказался моим вчерашним сопровождающим в полицейском участке. После его ухода я посмотрела в окно кухни. И на этот раз их машина не стояла на нашей улице.
По причине сумбурных мыслей и впечатлений, связанных с вчерашним днем, я совершенно забыла о пакете, оставленном для меня Марийке Хение. Вспомнила о нем лишь через два дня. Он был заклеен лентой, и я вынуждена была разорвать упаковку, чтобы осмотреть содержимое. В картонной коробочке лежали награды «Крест за храбрость», английский орден «За безупречную службу», медаль «Виртути Милитари», несколько орденских планок, металлическая кокарда и нарукавные нашивки с надписью «POLAND».
Я невольно вздохнула меланхолически: это все, что осталось от старого солдата, как я всегда его мысленно называла? И тут я подумала, что даже не знаю его имени. Я осмотрела коробочку со всех сторон, на ней не было никаких надписей. Марийке Хение, должно быть, не сомневалась в том, что его имя мне известно.
Пойти к ней и спросить? Не знаю почему, но это показалось мне неудобным. Раз я сама предложила передать его награды в музей, значит, что-то знала о нем. После некоторых размышлений я пришла к выводу, что лучше всего будет узнать его имя от госпожи Девриеен, а потом я пойду и поблагодарю Марийке.
Я побежала к дому Девриеенов.
И на этот раз меня поразила подвижность полной Аннеке, которая открыла дверь сразу после моего звонка. Она обрадовалась моему приходу и воскликнула:
– Как хорошо, что вы пришли! Я одна, и мы можем спокойно поболтать.
Я сказала, что, к сожалению, у меня нет времени на беседы, и объяснила цель своего прихода.
– Это ужасно! – огорчилась госпожа Девриеен. – Мы столько лет знали друг друга и дружили, но я никогда не могла выговорить его фамилию, она невероятно трудна для произношения. Говоря о нем, мы называли его имя, хотя оно тоже странное – Роман, но имя я могла запомнить, потому что оно напоминает столицу Италии.
Я почувствовала разочарование.
– В таком случае ничего не поделаешь, придется идти к госпоже Хение.
– Вы ее не застанете. Когда я ее видела в последний раз, она сказала, что в связи со смертью мужа тетки запустила свой бизнес и теперь должна наверстывать упущенное. Она куда-то уехала, и ее нет уже довольно долго. Кажется, она посредничает в каких-то продажах. Она очень энергичная и хорошо держится. Не представляю себя в такой ситуации, – закончила госпожа Девриеен.
– Вот тебе на! – растерялась я. – Что же мне теперь делать? Через две недели я возвращаюсь на родину.
– Это действительно проблема. Как бы вам помочь? – Госпожа Девриеен огорчилась. – Знаю! – вдруг воскликнула она. – Как хорошо, что я храню письма! У меня должны быть от них открытки, которые они прислали мне несколько лет назад с летнего отдыха в Остенде. Садитесь же, я поищу их.
Она вернулась с пачкой писем. Я с напряжением следила за тем, как быстро она их перебирает.
– Есть… – Госпожа Девриеен подала мне извлеченную из пачки писем почтовую открытку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30