А штат Мэн – запомнили.
Гиттенс ободряюще улыбнулся мне. Дескать, не робей, я не дам тебя заклевать.
– Да, с Брекстоном шутки плохи, – сказал Гиттенс. – Он парень с головой, поверьте мне на слово. Среди этой публики он единственный по-настоящему умный. Еще старшеклассником он сколотил свою первую команду – их в народе звали «ребята на горячих тачках». Теперь все его одногодки хвастаются, что были теми самыми «ребятами на горячих тачках». На самом деле в шайке было шесть-семь парней, не больше. А заправлял всем Брекстон.
– Что значит – «ребята на горячих тачках»? – спросил я.
– А ты сообрази: что такое «горячая тачка»?
– Украденная машина?
– Умница! И эти ребятки были виртуозами своего дела. Машины угоняли пачками. В одну ночь побили рекорд – пятьдесят машин угнали в Дорчестере. Пятьдесят! И ни разу ни один из них не сел за свои подвиги. Ловили – а наутро выпускали. Неизменно находился какой-нибудь юридический крючок, и ребята выходили сухими из воды. Нас тогда мутило от злости. Опять ловить – и опять выпускать. Маразм.
– А с несовершеннолетними всегда такая мутота. Цацкаются с ними, пока не вырастают закоренелые преступники.
Другой полицейский горячо возразил:
– Если каждого парнишку сажать за украденную машину!.. Вспомни себя – что мы по молодости только не делали! А выросли нормальными людьми.
– Может, ты и угонял тачки по молодости, а меня Бог миловал. Что ты мне ни говори, а я буду на своем стоять: каждого пацана, пойманного с поличным, надо сажать. Урок. Чтоб не повадно было. А чему мы их учим? Что можно вывернуться. Сегодня украденная машина сошла с рук, а завтра и что похуже!
– Сажай их, не сажай – эти ребятишки, похоже, рождаются со стальными яйцами. Их ничем не проймешь.
После короткой паузы розовощекий молодой полицейский сказал:
– У меня, Гиттенс, не идет из головы твой разговор с Брекстоном. Если он тебе признался в убийстве Саггса, отчего ты его не дожал? Признание есть – можно прищучить.
– Да, Гиттенс, при всей двусмысленности того дела с Саггсом защищать убийцу – не дело!
Гиттенс опять выдержал актерскую паузу.
– А я доложил о его признании, – наконец сказал он. – Да только прокурор послал меня куда подальше: что Брекстон мне в разговоре один на один сказал – это не доказательство. Письменное признание он не даст. А других улик против него нет. Стало быть, нечего и волну гнать. У меня лично сложилось впечатление, что прокуратура просто не хотела связываться.
Воцарилось задумчивое молчание.
Потом один из полицейских произнес:
– Если бы прокурор Эндрю Лауэри был парень покруче, он бы с этим Брекстоном и его ватагой давно бы одним махом покончил.
Остальные насмешливо зашумели.
– Нет, я серьезно, – продолжал тот же полицейский. – Надо предложить Брекстону личную амнистию: если он сдаст всех своих, то мы его на все четыре стороны отпустим. Даже поможем сменить фамилию и лицо и навсегда исчезнуть. ФБР умеет проделывать такие фокусы.
– Чушь порешь. Брекстон своих ни за что не продаст!
– Просто Лауэри подхода к нему не ищет. Оно и понятно: Лауэри темнокожий, Брекстон темнокожий. Если они сговорятся, у Лауэри будет бледный вид перед новыми прокурорскими выборами – все станут говорить: ага, черная рука черную руку моет. Поэтому Лауэри и позволит Брекстону куролесить дальше.
– Странное у тебя представление о законе. Отпусти убийцу, чтобы посадить десяток убийц... В какой такой академии этому учат?
– Не знаю. По-моему, настоящий прокурор таких Брекстонов обязан обезвреживать – не мытьем так катаньем. Подкупить, опутать – по мне, делай что угодно, лишь бы этот дьявол навеки сгинул из Мишн-Флэтс.
– Пустые разговоры. Брекстон своих не продаст, – убежденно заявил пузатый коп, сидевший рядом со мной.
Гиттенс загадочно сбочил голову.
Словно хотел сказать: как знать, как знать...
Много позже я узнал, что в офисе Гиттенса над его столом висит фотография Никиши Уэллс – той самой семилетней девочки, которую изнасиловал и сбросил с крыши негодяй по фамилии Саггс.
На фото – весело смеющаяся девочка в красной юбочке и белой блузке, две косички забавно торчком.
Я спросил Гиттенса, почему он сохранил этот снимок и повесил на самом видном месте.
Он ответил, что хорошо знал родителей Никиши и ее саму. А фотографию повесил – «чтоб всегда помнить, для кого мы работаем».
Тогда мне это показалось исчерпывающим объяснением.
Теперь, задним числом, я жалею, что мне не пришло в голову углубить этот вопрос и настоять на менее общем ответе.
Мне бы уже тогда спросить его прямо: скажите на полном серьезе, как вы оцениваете то, что Брекстон расправился лично с убийцей Никиши?
Было бы очень интересно услышать ответ Гиттенса – разумеется, если бы он ответил на полном серьезе и откровенно.
16
На следующее утро, не совсем свежий после шумного пивного вечера в кафе «Коннотон», я направился в отдел спецрасследований бостонской прокуратуры.
Келли отказался меня сопровождать – сослался на какие-то таинственные личные дела. Я не стал его расспрашивать. Было ясно, что он не расположен посвящать меня в свои секреты.
Отдел спецрасследований находится в безликой многоэтажной коробке из стекла и бетона – такие строили пачками в семидесятые годы. Сама прокуратура в другом месте – в старинном здании суда.
Думая об отделе спецрасследований огромного города, вы представляете себе, очевидно, что-то вроде особенно большого и особенно оживленного полицейского участка: масса столов, озабоченные люди снуют туда-сюда, звонят телефоны, стрекочут пишущие машинки, полицейские ведут парней в наручниках, кто-то срывается с места и, на ходу надевая куртку, бежит к выходу...
На самом деле отдел спецрасследований больше похож на бухгалтерскую контору. Кстати, на том же третьем этаже, где отдел спецрасследований, действительно помещаются несколько бухгалтерских контор и кабинет дантиста.
Внутри тоже ничего броского, обычная мебель. Единственное, что указывает на специфику работы, – плакат на стене:
ОБЩЕСТВО, КОТОРОЕ НЕ ПОМОГАЕТ СЛУГАМ ЗАКОНА, ПОМОГАЕТ ПРЕСТУПНИКАМ!
На время расследования убийства Боба Данцигера Кэролайн Келли назначили главой отдела.
Мы встретились с ней в приемном зале, она любезно провела маленькую экскурсию по комнатам и познакомила меня с несколькими своими сотрудниками, в том числе и с юристом, совершенно лысым пузатым коротышкой по имени Фрэнни Бойл.
У Бойла был такой ядреный бостонский акцент, словно он играл в телекомедии про бостонцев.
– Всегда к вашим услугам, – сказал он, энергично пожимая мне руку. – Какие вопросы – пожалуйста, в любое время. В лю-ю-юбое время!
Кэролайн Келли осведомилась, все ли с ним в порядке. От Бойла так и разило вином.
Для десяти утра запах чересчур крепкий!
Пожимая руку Бойла, я сразу понял природу его красного, в синеватых прожилках носа картошкой.
– Линии, со мной все о'кей. Просто расстроен. Скоро похороны Данцигера. Аутопсия длилась чертову уйму времени.
– Фрэнни, я вижу, ты расстроен очень сильно. Выглядишь – хоть тебя самого хорони. Так что брось все дела и иди домой, отдохни как следует.
Секунду поколебавшись, Бойл благодарно кивнул, схватил куртку и был таков.
Когда он исчез, я спросил у Кэролайн:
– Линии? Он назвал вас Линии?
Кэролайн сердито тряхнула головой и ничего не ответила. Но ее взгляд ясно сказал: не вздумайте называть меня Линии!
– Фрэнни – это особая история. Долго рассказывать.
Она подвела меня к бывшему офису Данцигера – дверь была словно перечеркнута двумя желтыми лентами. На белой нашлепке традиционный текст: «...согласно закону штата Массачусетс, запрещено без специального разрешения входить в данное помещение, срывать или иначе повреждать данную пломбу...»
Кэролайн спокойно сорвала пломбу и открыла дверь.
Внутри ничто не указывало на произошедшую трагедию. Аккуратный офис, аккуратный письменный стол аккуратного чиновника. Папки аккуратно стоят на полках. Словно сам Данцигер вот-вот войдет в комнату и продолжит работу.
– Вряд ли вы найдете тут что-либо интересное, – сказала Кэролайн. – Хотя теперь все расставлено по местам, кабинет не один раз обыскивали. Я сама просматривала бумаги по его текущим делам.
Я остановился у небольшой обрамленной фотографии на стене. Групповой портрет.
– Изначальная команда спецотдела, – пояснила Кэролайн. – Они начинали как отдел по борьбе с наркотиками. Новая концепция заключалась в том, что полицейские и сотрудники прокуратуры работали под одной крышей, смешанной бригадой, в тесном сотрудничестве. Снимок сделан примерно в восемьдесят пятом году. Ваш знакомый Гиттенс тоже где-то здесь на фотографии.
Снимок напомнил мне старые военные фотографии экипажей «Б-52». Та же атмосфера мужской веселой дружбы и товарищества: один за всех и все за одного!
Да, вот он, Гиттенс, в первом ряду. У него тогда были густые огромные усищи, на голове копна волос, от которых теперь и половины не осталось.
А вот и Данцигер, сзади, улыбка во весь рот. Рядом с Данцигером, положив руку ему на плечо, стоял такой же рыжий детина с окладистой рыжей бородой. Оба были похожи словно братья.
– Кто это рядом с Данцигером? – спросил я.
– Арчи Траделл. Убит давным-давно. Харолд Брекстои был под судом в связи с этим убийством, но вышел сухим из воды... Ах, какой он тут молодой, Бобби Данцигер!
Роберту Данцигеру на снимке от силы лет тридцать. Год-два после юридического факультета. Еще полон молодого энтузиазма и не ведает, какой тяжкий путь ему предстоит. Возможно, он чувствовал себя вдвойне неуязвимым, будучи мужчиной крепким и имея такого друга-здоровяка, как Арчи Траделл.
И вот – ни друга, ни его.
Теперь оба выглядят на снимке обреченными людьми.
Именно тогда началась их дорога к смерти.
Но все это придумывается задним числом. На фотографии они живые и веселые, и никакой тени от крыла смерти... Могли ли они уйти от своей судьбы? Немного другой поворот жизни, иное стечение обстоятельств... ничто не мешало им перевестись на другую работу или вовсе уехать из Бостона. И тогда бы их пути никогда бы не пересеклись с путем Брекстона...
Много-много лет назад началось накопление случайностей, которые привели к роковому исходу.
– А чем вы занимаетесь теперь, когда вы больше не отдел по борьбе с наркотиками? – спросил я.
– Самыми трудоемкими расследованиями, – ответила Кэролайн. – Конечно, с наркотиками мы по-прежнему имеем дело. Но это только часть наших забот. Мы занимаемся коррупцией среди чиновников, организованной преступностью, тупиковыми «мокрыми» делами. Нам передают из полиции и те дела, в которых возникает конфликт интересов.
– Любопытная формулировка, – сказал я. – Мне казалось, что у полиции и преступников всегда конфликт интересов.
– Я имею в виду те ситуации, когда преступники – сами полицейские. Тогда удобнее, если следствие ведут сторонние люди.
– А чем в последнее время занимался Данцигер? Делами какого характера?
– Да всем понемногу. Отдел наш маленький. И как в любой небольшой организации, каждому приходится заниматься всем. Бобби в основном работал с организованной преступностью, но и других дел не чурался.
Мы прошли во вторую комнату, принадлежавшую Данцигеру, – небольшой конференц-зал. По стенам стояли ящики с документами.
– Здесь дела, над которыми Данцигер работал в самое последнее время. Я их пролистала, но их тут такое количество, что разобраться с ходу трудно. Возможно, где-то в этих папках таится разгадка его убийства, однако это все равно что искать иголку в стоге сена. К тому же мы не знаем, здесь ли эта иголка и существует ли она вообще...
– Это не стог, это целая ферма, – сказал я, оглядывая внушительный ряд ящиков. Да, прокурорской работке не позавидуешь! От такой горы документов я бы сбежал на Северный полюс!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Гиттенс ободряюще улыбнулся мне. Дескать, не робей, я не дам тебя заклевать.
– Да, с Брекстоном шутки плохи, – сказал Гиттенс. – Он парень с головой, поверьте мне на слово. Среди этой публики он единственный по-настоящему умный. Еще старшеклассником он сколотил свою первую команду – их в народе звали «ребята на горячих тачках». Теперь все его одногодки хвастаются, что были теми самыми «ребятами на горячих тачках». На самом деле в шайке было шесть-семь парней, не больше. А заправлял всем Брекстон.
– Что значит – «ребята на горячих тачках»? – спросил я.
– А ты сообрази: что такое «горячая тачка»?
– Украденная машина?
– Умница! И эти ребятки были виртуозами своего дела. Машины угоняли пачками. В одну ночь побили рекорд – пятьдесят машин угнали в Дорчестере. Пятьдесят! И ни разу ни один из них не сел за свои подвиги. Ловили – а наутро выпускали. Неизменно находился какой-нибудь юридический крючок, и ребята выходили сухими из воды. Нас тогда мутило от злости. Опять ловить – и опять выпускать. Маразм.
– А с несовершеннолетними всегда такая мутота. Цацкаются с ними, пока не вырастают закоренелые преступники.
Другой полицейский горячо возразил:
– Если каждого парнишку сажать за украденную машину!.. Вспомни себя – что мы по молодости только не делали! А выросли нормальными людьми.
– Может, ты и угонял тачки по молодости, а меня Бог миловал. Что ты мне ни говори, а я буду на своем стоять: каждого пацана, пойманного с поличным, надо сажать. Урок. Чтоб не повадно было. А чему мы их учим? Что можно вывернуться. Сегодня украденная машина сошла с рук, а завтра и что похуже!
– Сажай их, не сажай – эти ребятишки, похоже, рождаются со стальными яйцами. Их ничем не проймешь.
После короткой паузы розовощекий молодой полицейский сказал:
– У меня, Гиттенс, не идет из головы твой разговор с Брекстоном. Если он тебе признался в убийстве Саггса, отчего ты его не дожал? Признание есть – можно прищучить.
– Да, Гиттенс, при всей двусмысленности того дела с Саггсом защищать убийцу – не дело!
Гиттенс опять выдержал актерскую паузу.
– А я доложил о его признании, – наконец сказал он. – Да только прокурор послал меня куда подальше: что Брекстон мне в разговоре один на один сказал – это не доказательство. Письменное признание он не даст. А других улик против него нет. Стало быть, нечего и волну гнать. У меня лично сложилось впечатление, что прокуратура просто не хотела связываться.
Воцарилось задумчивое молчание.
Потом один из полицейских произнес:
– Если бы прокурор Эндрю Лауэри был парень покруче, он бы с этим Брекстоном и его ватагой давно бы одним махом покончил.
Остальные насмешливо зашумели.
– Нет, я серьезно, – продолжал тот же полицейский. – Надо предложить Брекстону личную амнистию: если он сдаст всех своих, то мы его на все четыре стороны отпустим. Даже поможем сменить фамилию и лицо и навсегда исчезнуть. ФБР умеет проделывать такие фокусы.
– Чушь порешь. Брекстон своих ни за что не продаст!
– Просто Лауэри подхода к нему не ищет. Оно и понятно: Лауэри темнокожий, Брекстон темнокожий. Если они сговорятся, у Лауэри будет бледный вид перед новыми прокурорскими выборами – все станут говорить: ага, черная рука черную руку моет. Поэтому Лауэри и позволит Брекстону куролесить дальше.
– Странное у тебя представление о законе. Отпусти убийцу, чтобы посадить десяток убийц... В какой такой академии этому учат?
– Не знаю. По-моему, настоящий прокурор таких Брекстонов обязан обезвреживать – не мытьем так катаньем. Подкупить, опутать – по мне, делай что угодно, лишь бы этот дьявол навеки сгинул из Мишн-Флэтс.
– Пустые разговоры. Брекстон своих не продаст, – убежденно заявил пузатый коп, сидевший рядом со мной.
Гиттенс загадочно сбочил голову.
Словно хотел сказать: как знать, как знать...
Много позже я узнал, что в офисе Гиттенса над его столом висит фотография Никиши Уэллс – той самой семилетней девочки, которую изнасиловал и сбросил с крыши негодяй по фамилии Саггс.
На фото – весело смеющаяся девочка в красной юбочке и белой блузке, две косички забавно торчком.
Я спросил Гиттенса, почему он сохранил этот снимок и повесил на самом видном месте.
Он ответил, что хорошо знал родителей Никиши и ее саму. А фотографию повесил – «чтоб всегда помнить, для кого мы работаем».
Тогда мне это показалось исчерпывающим объяснением.
Теперь, задним числом, я жалею, что мне не пришло в голову углубить этот вопрос и настоять на менее общем ответе.
Мне бы уже тогда спросить его прямо: скажите на полном серьезе, как вы оцениваете то, что Брекстон расправился лично с убийцей Никиши?
Было бы очень интересно услышать ответ Гиттенса – разумеется, если бы он ответил на полном серьезе и откровенно.
16
На следующее утро, не совсем свежий после шумного пивного вечера в кафе «Коннотон», я направился в отдел спецрасследований бостонской прокуратуры.
Келли отказался меня сопровождать – сослался на какие-то таинственные личные дела. Я не стал его расспрашивать. Было ясно, что он не расположен посвящать меня в свои секреты.
Отдел спецрасследований находится в безликой многоэтажной коробке из стекла и бетона – такие строили пачками в семидесятые годы. Сама прокуратура в другом месте – в старинном здании суда.
Думая об отделе спецрасследований огромного города, вы представляете себе, очевидно, что-то вроде особенно большого и особенно оживленного полицейского участка: масса столов, озабоченные люди снуют туда-сюда, звонят телефоны, стрекочут пишущие машинки, полицейские ведут парней в наручниках, кто-то срывается с места и, на ходу надевая куртку, бежит к выходу...
На самом деле отдел спецрасследований больше похож на бухгалтерскую контору. Кстати, на том же третьем этаже, где отдел спецрасследований, действительно помещаются несколько бухгалтерских контор и кабинет дантиста.
Внутри тоже ничего броского, обычная мебель. Единственное, что указывает на специфику работы, – плакат на стене:
ОБЩЕСТВО, КОТОРОЕ НЕ ПОМОГАЕТ СЛУГАМ ЗАКОНА, ПОМОГАЕТ ПРЕСТУПНИКАМ!
На время расследования убийства Боба Данцигера Кэролайн Келли назначили главой отдела.
Мы встретились с ней в приемном зале, она любезно провела маленькую экскурсию по комнатам и познакомила меня с несколькими своими сотрудниками, в том числе и с юристом, совершенно лысым пузатым коротышкой по имени Фрэнни Бойл.
У Бойла был такой ядреный бостонский акцент, словно он играл в телекомедии про бостонцев.
– Всегда к вашим услугам, – сказал он, энергично пожимая мне руку. – Какие вопросы – пожалуйста, в любое время. В лю-ю-юбое время!
Кэролайн Келли осведомилась, все ли с ним в порядке. От Бойла так и разило вином.
Для десяти утра запах чересчур крепкий!
Пожимая руку Бойла, я сразу понял природу его красного, в синеватых прожилках носа картошкой.
– Линии, со мной все о'кей. Просто расстроен. Скоро похороны Данцигера. Аутопсия длилась чертову уйму времени.
– Фрэнни, я вижу, ты расстроен очень сильно. Выглядишь – хоть тебя самого хорони. Так что брось все дела и иди домой, отдохни как следует.
Секунду поколебавшись, Бойл благодарно кивнул, схватил куртку и был таков.
Когда он исчез, я спросил у Кэролайн:
– Линии? Он назвал вас Линии?
Кэролайн сердито тряхнула головой и ничего не ответила. Но ее взгляд ясно сказал: не вздумайте называть меня Линии!
– Фрэнни – это особая история. Долго рассказывать.
Она подвела меня к бывшему офису Данцигера – дверь была словно перечеркнута двумя желтыми лентами. На белой нашлепке традиционный текст: «...согласно закону штата Массачусетс, запрещено без специального разрешения входить в данное помещение, срывать или иначе повреждать данную пломбу...»
Кэролайн спокойно сорвала пломбу и открыла дверь.
Внутри ничто не указывало на произошедшую трагедию. Аккуратный офис, аккуратный письменный стол аккуратного чиновника. Папки аккуратно стоят на полках. Словно сам Данцигер вот-вот войдет в комнату и продолжит работу.
– Вряд ли вы найдете тут что-либо интересное, – сказала Кэролайн. – Хотя теперь все расставлено по местам, кабинет не один раз обыскивали. Я сама просматривала бумаги по его текущим делам.
Я остановился у небольшой обрамленной фотографии на стене. Групповой портрет.
– Изначальная команда спецотдела, – пояснила Кэролайн. – Они начинали как отдел по борьбе с наркотиками. Новая концепция заключалась в том, что полицейские и сотрудники прокуратуры работали под одной крышей, смешанной бригадой, в тесном сотрудничестве. Снимок сделан примерно в восемьдесят пятом году. Ваш знакомый Гиттенс тоже где-то здесь на фотографии.
Снимок напомнил мне старые военные фотографии экипажей «Б-52». Та же атмосфера мужской веселой дружбы и товарищества: один за всех и все за одного!
Да, вот он, Гиттенс, в первом ряду. У него тогда были густые огромные усищи, на голове копна волос, от которых теперь и половины не осталось.
А вот и Данцигер, сзади, улыбка во весь рот. Рядом с Данцигером, положив руку ему на плечо, стоял такой же рыжий детина с окладистой рыжей бородой. Оба были похожи словно братья.
– Кто это рядом с Данцигером? – спросил я.
– Арчи Траделл. Убит давным-давно. Харолд Брекстои был под судом в связи с этим убийством, но вышел сухим из воды... Ах, какой он тут молодой, Бобби Данцигер!
Роберту Данцигеру на снимке от силы лет тридцать. Год-два после юридического факультета. Еще полон молодого энтузиазма и не ведает, какой тяжкий путь ему предстоит. Возможно, он чувствовал себя вдвойне неуязвимым, будучи мужчиной крепким и имея такого друга-здоровяка, как Арчи Траделл.
И вот – ни друга, ни его.
Теперь оба выглядят на снимке обреченными людьми.
Именно тогда началась их дорога к смерти.
Но все это придумывается задним числом. На фотографии они живые и веселые, и никакой тени от крыла смерти... Могли ли они уйти от своей судьбы? Немного другой поворот жизни, иное стечение обстоятельств... ничто не мешало им перевестись на другую работу или вовсе уехать из Бостона. И тогда бы их пути никогда бы не пересеклись с путем Брекстона...
Много-много лет назад началось накопление случайностей, которые привели к роковому исходу.
– А чем вы занимаетесь теперь, когда вы больше не отдел по борьбе с наркотиками? – спросил я.
– Самыми трудоемкими расследованиями, – ответила Кэролайн. – Конечно, с наркотиками мы по-прежнему имеем дело. Но это только часть наших забот. Мы занимаемся коррупцией среди чиновников, организованной преступностью, тупиковыми «мокрыми» делами. Нам передают из полиции и те дела, в которых возникает конфликт интересов.
– Любопытная формулировка, – сказал я. – Мне казалось, что у полиции и преступников всегда конфликт интересов.
– Я имею в виду те ситуации, когда преступники – сами полицейские. Тогда удобнее, если следствие ведут сторонние люди.
– А чем в последнее время занимался Данцигер? Делами какого характера?
– Да всем понемногу. Отдел наш маленький. И как в любой небольшой организации, каждому приходится заниматься всем. Бобби в основном работал с организованной преступностью, но и других дел не чурался.
Мы прошли во вторую комнату, принадлежавшую Данцигеру, – небольшой конференц-зал. По стенам стояли ящики с документами.
– Здесь дела, над которыми Данцигер работал в самое последнее время. Я их пролистала, но их тут такое количество, что разобраться с ходу трудно. Возможно, где-то в этих папках таится разгадка его убийства, однако это все равно что искать иголку в стоге сена. К тому же мы не знаем, здесь ли эта иголка и существует ли она вообще...
– Это не стог, это целая ферма, – сказал я, оглядывая внушительный ряд ящиков. Да, прокурорской работке не позавидуешь! От такой горы документов я бы сбежал на Северный полюс!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56