Брекстон стоял надо мной и протягивал левую руку. Правой он держал меня за шиворот.
– Хватай!
Я вцепился обеими руками в его руку.
Какое-то время мы оба пыхтели и чертыхались. Втащить меня обратно было делом нелегким.
Но в итоге я оказался на мостике и в безопасности.
Брекстон, обессиленный, сидел рядом.
– Ну ты тяжелый, парень, – сказал, отдуваясь, он.
В этот момент на лестнице раздался топот, и через секунду в дверку протиснулся... Гиттенс.
Брекстон побежал. Я приподнялся на четвереньки – на большее сил не хватило. Да и страшно было встать в полный рост. Особенно в моем состоянии.
Словом, не смейтесь, я погнался за ним на четвереньках.
Брекстон остановился и стал что-то делать на полу.
Я увидел, что в руках у него канат. Он быстро перебросил один конец через боковую стенку; другой конец был, очевидно, заранее где-то закреплен.
И тут его настиг я – обхватил за ноги.
– Брекстон, бежать бесполезно! – крикнул я. – Лучше сдайся! Тебе же будет лучше!
У меня было серьезное преимущество – я прочно стоял на четвереньках и держал его за ноги. Одним рывком я был способен повалить его. Он мог бы вывалиться с мостика и рухнуть вниз.
– Отпусти, козел! – прорычал Брекстон. – Не убивал я прокурора!
Сзади раздался голос Гиттенса:
– Бен, отпусти его. Уходи отсюда.
Я оглянулся. Гиттенс целился в Брекстона из такой же «беретты», что и у меня.
Брекстон, бросивший пистолет, чтобы спасти меня от падения, был теперь безоружен.
Под дулом «беретты» Гиттенса и со мной, театрально обнявшим его колени, Брекстон чувствовал себя дурак дураком. Его бешеный взгляд перебегал с Гиттенса на меня и обратно.
– Бен, если Брекстон убил, значит, ты невиновен! – крикнул мне Гиттенс. – Иди ко мне. И спускайся.
Уходи отсюда.
Спускайся.
До меня вдруг дошло, что намерен сделать Гиттенс.
Вот почему он отсылает меня прочь!
Он намерен застрелить Брекстона.
Это я не по его лицу прочел, не по его голосу почувствовал. Я просто это знал. Никакого ареста не будет. Будет хладнокровная казнь. И при этом он предлагает мне сделку: вместо меня виноват во всем Брекстон. Нет Брекстона – и все шито-крыто.
Я решил – нет, не бывать этому!
Даже если Брекстон действительно убийца... нет, я не могу позволить случиться такому. Я себя после этого уважать перестану.
– Бен! Отпусти Брекстона и уходи.
Я тихо шепнул Брекстону:
– Беги!
Я отпустил его ноги и резко встал. Голова закружилась, но я стоял на линии огня и закрывал Брекстона своим телом. Гиттенс не решится выстрелить.
– Бен, придурок, на пол! Он же смоется!
Брекстон проворно скользнул по канату и был таков.
Гиттенс несколько раз выстрелил – мимо, мимо, мимо. Он разрядил всю обойму, но Брекстона уже и след простыл.
Гиттенс медленно вложил пистолет в кобуру. Затем мрачно уставился на меня.
Я был опять на четвереньках и двигался к Гиттенсу, то есть по направлению к выходу.
Гиттенс досадливо плюнул. Потом, видя перед собой мою окровавленную макушку, все-таки протянул руку:
– Давай помогу.

Часть третья
28
Да не взойдет никто, иже глуп и неучен, на место судьи, тропу Господа подобное, ибо где быть свету, там он воцарит тьму, а где быть тьме, там он воцарит свет и, рукой неумелой, а потому безумной, станет предавать мечу невинных и отпускать с миром виноватых, покуда не свергнут будет с высоты своей, яко с трона Господа, ибо возмечтал вознестись к небу, не вырастив прежде крылья.
Брактон. О законах и обычаях Англии. (ок. 1250 г.)
Ошибка, как правило, локализирована во времени, а иногда и в пространстве.
Это пункт в прошлом, который память посещает с упрямым постоянством.
Туда, обратно, за минуту, за секунду до ошибки, в то блаженное мгновение, когда выбор еще не сделан и ошибки можно избежать!
Возвращаешься в прошлое меланхоличным зрителем, который ерзает на стуле и надеется, что известный ему до конца спектакль пойдет иначе: произойдет ошибка, которая не позволит свершиться ошибке.
И конечно, гениальные варианты с гордым знаком качества – «Произведено задним умом».
Эти варианты сто, тысячу раз мелькают-прокручиваются в голове: «Вот как надо было поступить!», «Вот что надо было сказать!».
Через двенадцать часов после роковой встречи с Брекстоном я проснулся на больничной койке. И, еще толком не отойдя от коктейля, который мне вкололи врачи, стал терзать себя всяческими «надо было» и «не надо было».
Мне надо было сразу же рассказать бостонским знакомым всю историю вокруг моей матери.
Мне не надо было сразу после того, как меня «разоблачили», мчаться в одиночку брать Брекстона. Глупое смешное мальчишество!
Неужели подозрения на мой счет так меня пробрали, что мое подсознание заторопило меня – докажи, что это Брекстон убил, и обели себя как можно скорее!..
Из коридора доносились невнятные больничные шумы. По палате, где я лежал один, ходили обычные больничные запахи. Дверь могла открыться в любой момент. Поэтому я лежал и размышлял с закрытыми глазами – если кто войдет, то по больничному обычаю не станет тревожить спящего. А подумать мне было необходимо. В голове прокручивались события в церкви, их финал.
Не помню, сколько времени прошло после бегства Брекстона, помню только, что я открываю глаза – и церковь гудит от голосов. Рядом озабоченное лицо полицейского. Меня поднимают, несут. Полицейские внизу, между скамейками. Полицейские на лестнице. Полицейские в церковном дворике. «Не двигайтесь!» – приказывают мне. И тут же кто-то другой встревоженно спрашивает: «Вы можете двигаться?» Меня наконец кладут на носилки. Кровь заливает глаза, она у меня на руках. Приносят полотенце, вытирают кровь. «Какое сегодня число? Кто президент США?» – это проверяют, совсем ли мне вышибли мозги или чуть-чуть осталось. Я пытаюсь встать с носилок. Меня силком укладывают обратно. Я почти не чувствую боли. Только слегка одурел. Но я в норме, мне не нужно в больницу!.. Мне делают укол – и дальше сладостная темнота.
Я начинал вспоминать по новой, с моего прихода в церковь...
Кто-то рядом кашлянул.
Я открыл глаза, привстал на постели и увидел Джона Келли. Он сидел на стуле чуть поодаль от кровати и, с ручкой в руке, решал кроссворд в «Бостон глоуб». Стало быть, сидит здесь уже давно. На нем были очки со стеклами-половинками – в них он казался старше и величественнее.
– А вас как сюда занесло? – спросил я.
За один распроклятый день я успел превратиться в недоверчивого затравленного человека.
– Навещаю больного друга.
– Вы что, ничего не слышали? Я убил Данцигера. По крайней мере все кругом пытаются меня в этом убедить.
– Слышал. Конечно, слышал.
– И не поверили? – с надеждой в голосе спросил я.
Келли пожал плечами.
– Я в эту игру «верю – не верю» без фактов на руках не играю. У меня недостаточно информации, чтобы делать выводы, виноват ты или нет.
– Вы думаете, что я мог убить?
– Такую возможность не исключаю.
– Выходит, вы готовы принять версию, что я рехнутый убийца?
– Что ты «рехнутый» или убийца – сомневаюсь. Вроде бы на тебя, Бен Трумэн, не похоже. Однако совсем исключить такую возможность не могу.
Я тихо зарычал. А с другой стороны, и на том спасибо. Хоть какое-то уважение к презумпции невиновности!
Келли вернулся к своему кроссворду.
Я опять задремал. Не знаю, кто меня так звезданул, что я никак проспаться не мог – Верис своей дубинкой или врачи своим коктейлем.
Проснувшись, я спросил:
– Который час?
– Почти два часа ночи.
– А что это за больница?
– «Бостон-Сити». Не волнуйся, жить будешь. Врачи решили ночку за тобой понаблюдать, а утром гуляй на все четыре стороны. Как себя чувствуешь?
– Как кот из мультфильма, когда его шмяк сковородой по голове! И вокруг головы нарисованы черточки и звездочки... Все в башке вибрирует.
– Насчет сковороды по голове не знаю. Не имел счастья изведать. А что ты такой сонный – это тебе сделали обезболивающий укол.
– Сам догадался... Келли, вы знаете, Брекстон помог мне!
– Он просто решил тебя не убивать. Это не значит помог.
– Нет. Я потерял равновесие и начал падать с купольного мостика. Он схватил меня в последний момент за шиворот и втащил обратно. Я мог переломать все кости или вообще убиться. Он спас мне жизнь!
– Давай не будем преувеличивать. Он сделал то, что считал нужным сделать. Почему он это сделал – можно только гадать. Так или иначе, вешать ему за это медаль на грудь не советую.
– Пожалуй, вы правы. Мистер Келли, а отчего вы...
– Ну, спрашивай, не стесняйся.
– Отчего вы постоянно пропадали, когда вы мне были так нужны? Куда вы все это время исчезали?
– Ходил на могилу дочери.
Я вдруг вспомнил фотографию на комоде в его доме – бледненькая девочка со строгим лицом.
– На могилу Терезы?
– Да, Терезы.
– Она была младшей сестрой Кэролайн?
– Да. Но совсем на нее не похожа. Более чувствительная. Более ласковая. – Он спохватился и с улыбкой поправился: – Не то чтобы Кэролайн была совсем уж нечувствительная и черствая...
Поправка вышла не слишком убедительной. Он смутился и замолчал.
– А вы знаете, Кэролайн не захотела со мной даже разговаривать!
– Можно ли ее в этом винить?
– Нет. К счастью, хоть вы здесь, со мной. Вы же не верите, что я убийца?
– Мы этот вопрос уже обсудили. Не начинай снова.
– Повторите, что вы сказали.
Келли снял очки, потер пальцами глаза, не спеша спрятал очки в велюровый футляр.
– Я не думаю, что это ты убил Данцигера.
– Вот это правильно! Потому что я не убивал Данцигера.
Мои глаза снова закрылись, и я опять на какое-то время вырубился.
Проснувшись, я сразу вернулся к прежнему разговору:
– Отчего умерла Тереза?
– Рак.
– А сколько ей было лет, когда... Извините. Наверное, вам не хочется говорить на эту тему...
– Да нет, все в порядке. В восемь лет она заболела. В десять умерла.
– Трагично.
– Рак пожирает человека. Как я понимаю, он питается живым человеком. Человек сам, собственным телом кормит своего внутреннего убийцу. – Келли печально помолчал. – Но то, что я хотел подольше побыть на могиле дочери, не может служить мне оправданием. Ты прав, когда возмущенно спрашиваешь: где вы пропадали? Мы приехали в Бостон как напарники, и я не имел права бросать тебя. Это первая заповедь полицейских – не оставлять товарища в трудной ситуации. Извини.
– Вы часто бывали на могиле?
– Старался приходить каждый день. На несколько часов.
– Что вы там делали?
– Просто сидел.
– Зачем? – наивно спросил я.
– Чтобы ближе быть.
После похорон я ни разу не ходил на могилу матери. Мне это казалось бессмысленным занятием. Она всегда была рядом со мной.
– Разве это не значит растравлять старую рану? – спросил я.
– Старые раны заживают, Бен. Не до конца, но заживают.
Мне до сих пор непонятно, какую роль сыграла та давняя утрата дочери в решении Келли прийти в больницу и целую ночь сидеть у моей кровати. Возможно, Келли ощутил что-то вроде отцовского инстинкта – защитить своего ребенка. Теперь его ребенком был я. А болезнь моей матери, которая тоже пожирала ее заживо, служила еще одним мостиком между мной и Келли. Мы пережили примерно одно и то же.
Тогда, в больничной палате, разговор о смерти близких создал гнетущее настроение у обоих. Я поспешил сменить тему.
– Ну, как кроссворд? Справляетесь?
– А, это. Нашел в приемном зале. Идет со скрипом. Ты спи, Бен, на меня внимания не обращай.
Хоть я не хотел спать, но тут же заснул.
И во сне думал – не приснилось ли мне все приключение в церкви? Действительно ли Гиттенс намеревался хладнокровно убить Брекстона? Какие у меня доказательства? «Прочитал желание в его глазах». Хороша улика!
Не такова ли судьба любого события в прошлом? Оно мгновенно падает жертвой ненаблюдательных свидетелей, плохой памяти, ложных отчетов. Историческая правда – если таковая существует в принципе – теряется в тумане нечетких свидетельств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56