Подобный имидж какое-то время ему нравился. Но в повседневной жизни такой имидж приносил одни неприятности.
В конце концов образ романтического грабителя Морису порядком надоел. К тому же за платком было трудно дышать, а еда и питье в публичных местах превращались в сущую муку. Поэтому в один прекрасный день он попросту зашвырнул бандану подальше и стал жить с открытым лицом. Большую часть времени он и думать не думал о своем дефекте, хотя жизнь то и дело так или иначе напоминала ему, что его лицо – не такое, как у всех.
Большинство жителей городка настолько привыкли к деформированному лицу Мориса, что нехватка доброго куска челюсти раздражала их не больше, чем чья-то близорукость. Правда, все они старались оберегать его: при разговоре смотрели ему в глаза, а не шарили по лицу; обращались к нему по имени, с должным пиететом.
Летняя приезжая публика – те, конечно, таращились. Даже взрослые. Тогда они натыкались на ледяной взгляд кого-нибудь из местных, начиная с Рэда Кэффри и заканчивая Джинни Терлером. Любой житель городка умел загодя одернуть приезжего: отверни смотрелки, мистер!
Версаль, штат Мэн, в этом отношении симпатичный городок.
Когда-то его улицы казались мне чем-то вроде больших липучек для неосторожных молодых людей вроде меня: раз увязнут лапки в сладком и липком – и пропал навеки. Пока высвободишься – глядишь, и жизнь прошла, и уже поздно удирать-перебираться в более интересные края.
Однако надо отдать должное жителям Версаля: они стояли горой за Мориса Улетта.
Они стояли горой и за меня.
Мне только-только стукнуло двадцать четыре, когда меня выбрали начальником полиции. На протяжении нескольких месяцев я, Бенджамин Уилмот Трумэн, был самым молодым начальником городской полиции во всех Соединенных Штатах. По крайней мере жители нашего городка были твердо в этом убеждены.
Моя уникальность оказалась весьма кратковременной – в том же году в газете «Ю-Эс-Эй тудей» появилась статья о двадцатидвухлетнем шерифе где-то в Орегоне. А впрочем, я не сильно переживал. Мне от этой славы было не тепло и не холодно.
Говоря по совести, я вообще не хотел быть полицейским.
И уж тем более шерифом в Версале.
Вернемся к Морису. Он продолжал жить в дощатом доме, который он унаследовал от покойного отца. Получал небольшую социальную помощь, время от времени обедал в бесплатной столовой одной из двух соперничающих городских благотворительных организаций. В свое время выиграл процесс против больничной кассы, которая не оказала ему должной поддержки во время всей этой истории с отстреленной челюстью, и по судебному решению получил маленький капиталец – так что Морис в принципе не бедствовал, хотя и шиковать было не с чего. Казалось бы, живи себе в свое удовольствие. Тем не менее, по непонятным для версальцев причинам, Морис начал отдаляться от людей, все меньше выходил из дома. Согласно городской молве, он стал почти анахоретом, а может быть, и крыша у него слегка поехала. Но за всю свою жизнь он никого ни разу не обидел, ни на кого руки не поднял (разве что на себя самого). Поэтому все сходились на том, что Морис Улетт – вольная птица и осуждать его не следует, что он делает и как он живет – его личное дело.
В общем и целом я придерживался того же мнения. Только к одной привычке Мориса я как шериф равнодушно относиться не имел права.
Раз в несколько месяцев, ни с того ни с сего, Морис начинал палить из ружья в светофор на шоссе номер два – аккурат напротив своего дома.
Его упражнения в прицельной стрельбе наводили панику на водителей.
Обычно Морис хватался за винтовку слегка обкуренный. Собственно говоря, именно наркота и провоцировала его на подвиги – и мешала ему, вообще-то меткому стрелку, хотя бы раз попасть в светофор.
В ту ночь – десятого октября 1997 года – около десяти вечера Пегги Батлер пожаловалась мне по телефону, что «мистер Улетт опять шалит! Стреляет прямо по машинам!». Я заверил ее, что Морис стреляет не по машинам – упаси Господи! Он целит в светофор. Да и в тот едва ли попадет.
– Ха, ха, мистер Хохмач! – сказала Пегги и повесила трубку.
Хочешь не хочешь, а надо было ехать.
Еще за милю-другую до дома Мориса Улетта мне стали слышны выстрелы. Характерные звонкие раскаты. Без правильных интервалов, примерно по выстрелу каждые пятнадцать секунд. К великой досаде, мне самому предстояло проехать перекресток напротив дома; стало быть, и я могу очутиться у него на прицеле. На всякий случай я врубил мигалку и сирену и вообще все, что светилось и шумело. Думаю, моя полицейская машина в этот момент напоминала карнавальный автомобиль на масленицу. Но мне надо было чем-то добиться внимания Мориса – чтобы он заметил, что это всего лишь дружище-шериф, а не какой-нибудь мимоезжий козел, и на минутку перестал палить.
Я припарковал машину двумя колесами прямо на лужайке перед домом Мориса и оставил всю иллюминацию включенной, только сирену выключил. Прежде чем бежать к дому, я крикнул:
– Морис! Это я, Бен Трумэн.
Никакого ответа.
– Эй, Рембо! Ты не мог бы на секундочку прекратить пиф-паф?
Опять никакого ответа. Однако и пальба прекратилась. Добрый знак.
– Ладно, Морис, иду к дому! – крикнул я. – Не вздумай стрелять!
Морис встретил меня на крыльце. Винтовку он держал на сгибе руки – как охотник-аристократ, притомившийся после удачной охоты. На нем была красная фланелевая куртка, промасленные рабочие штаны и сапоги. На голове – бейсбольная кепка, надвинутая почти на брови. Он держал голову очень низко – как обычно. Говоривший с ним видел не столько его лицо, сколько огромный козырек шапки. Все мы привыкли к сознательной сутулости Мориса и к беседам с кнопкой на макушке его бейсболки.
– Добрый вечер! – сказал я.
– Вечер добрый, чиф, – отозвалась бейсболка.
– Что тут происходит?
– Стреляю – и всех делов.
– Слышал, слышал. Пегги Батлер, кстати, напугана до смерти. Хотел бы я знать, куда ты метишь?
– Там светофор.
Легким кивком он показал в сторону шоссе номер два.
Я понимающе кивнул. Мы помолчали. Потом я спросил:
– Ну и как? Попал хоть раз?
– Не-а, сэр.
– Винтовка не в порядке?
Он пожал плечами.
– Дай-ка я взгляну на твою винтовку, Морис, – сказал я.
Он протянул мне винтовку, старенький «ремингтон», который я у него конфисковывал уже не меньше дюжины раз. Я проверил заряд, навел винтовку на металлический столб загородки, за которой начинался пустырь за домом Мориса. Пуля звякнула о металл.
– Винтовка в порядке, – сказал я. – Наверное, это ты разладился.
Морис коротко хохотнул.
Я похлопал по оттопыренному карману его куртки. Нащупал коробку с патронами. Внутри кармана было полно использованных скомканных салфеток.
– Господи, Морис, ты когда-нибудь вычищаешь свои карманы? – сказал я, вытаскивая коробку с патронами. – Ладно, разрешишь мне немного осмотреться – поглядеть, как ты живешь-можешь?
Он наконец поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза, В полутьме впадина на его челюсти слегка отсвечивала.
– Я чего – арестованный?
– Нет, сэр.
– Ну, тогда ладно.
Я прошел внутрь. Морис остался стоять снаружи. Руки по швам, голова долу – как мальчишка, которого только что отчитали.
На кухне пахло вареными овощами и немытым телом. На столе стояла наполовину пустая четвертушка «Джима Бима». В холодильнике – хоть шаром покати, только сиротливая древняя банка столовой соды. В шкафчиках несколько банок с готовой едой – спагетти, бобы. Суповые пакетики, в которые уже нашли дорогу муравьи.
– Эй, Морис, кто-нибудь из социальной службы был у тебя дома?
– Не помню.
Стволом винтовки я толкнул дверь ванной комнаты.
И тут впечатление разрухи.
Ванна и унитаз в пятнах ядреного ржавого цвета. В унитазе плавают два бычка. Стена под умывальником прогнила насквозь, дыра была кое-как забита досками, но в щелях виднелась земля снаружи дома.
Я выключил везде свет и вышел.
– Морис, ты помнишь, что такое предупредительное заключение?
– Да, сэр.
– И что же?
– Это когда вы меня запираете в кутузку, но я не арестованный.
– Верно. А ты помнишь, почему я тебя брал в предупредительное заключение?
– Чтоб предупредить меня. Потому оно так и называется – предупредительное.
– Это значит – оберечь тебя от тебя самого, предупредить какую-нибудь глупость с твоей стороны. Именно это мы сейчас и сделаем, Морис. Я тебя заберу с собой, чтоб ты, грешным делом, не убил кого, стреляя по светофору.
– Чтоб я в кого попал – ни Боже ж мой!
– Что ты ни в кого не целишь – я верю. А что ты ни в кого не попадешь – тут могут быть два мнения. Да и в том случае, если ты попадешь в светофор...
Лицо Мориса не выражало никаких эмоций.
– Слушай, Морис, светофор не для того висит, чтоб по нему палили. В конце концов, это собственность города. Чужое имущество. А если ты попадешь в машину?
– В машины я никогда не целюсь.
Мои наставительные беседы с Морисом всегда быстро заходят в тупик. Похоже, и в этот раз я занимался пустой тратой слов. Я никогда не мог понять, просто ли он дурковат или действительно с приветом. Так или иначе, беднягу не стоило судить слишком строго. Жизнь не была добра к нему, и то, через что он прошел, я бы и врагу не пожелал.
Он опять поднял голову и посмотрел мне в глаза. Он стоял ко мне «хорошей» стороной лица, и в полутьме его лицо казалось вполне обычным. Темноглазый, худой, кожа внатяжку – заурядное лицо, типичное для наших краев. Лицо моряка или дровосека с фотографии начала века.
– Есть хочешь, Морис?
– Не то чтоб очень.
– А ел-то когда в последний раз?
– Да вроде как вчера.
– А не сходить ли нам на пару в «Сову»?
– Я думал, вы меня заарестуете.
– Заарестую – это да. Но сперва поедим в «Сове».
– А винтовку отдадите?
– Не-а. Ты сдуру кого-нибудь укокошишь. К примеру, меня.
– Чиф Трумэн, да чтоб я да в вас!..
– Ну-ну, спасибо на добром слове. Но я винтовочку лучше придержу. При всем моем уважении, Морис, стрелок ты аховый.
– Все равно судья велит вам вернуть. У меня на винтовку бумажка правильная.
– О, да ты у нас заправский юрист!
Морис довольно хихикнул.
– А то как же! – гордо сказал он.
В «Сове» было почти пусто. Несколько посетителей сидели за стойкой бара, сосали коктейли и смотрели хоккейный матч по телевизору. За стойкой стоял Фил Ламфир, владелец заведения, а в мертвый сезон – и единственный бармен. Он преспокойно читал, опираясь локтями на стойку и заслонившись от посетителей газетой.
Когда мы с Морисом взобрались на высокие стулья, остальные приветствовали меня нестройным хором:
– Привет, Бен!
Одна только Дайан Харнд помедлила и затем щебетнула:
– Привет, чиф Трумэн!
Кокетливо ухмыльнувшись, она опять повернулась к телевизору.
Дайан когда-то была милашкой, однако в последнее время сильно сдала. Золотые волосы стали как солома. Под глазами черные круги. Но она, по привычке, вела себя как избалованная красавица. И знакомые, тоже по привычке, относились к ней как к красавице. Надо сказать, у меня с Дайан было много пылких свиданий – много ссор и много примирений. Словом, мы друг дружку понимали с полуслова.
Морис заказал было порцию «Джима Бима». Но я тут же заказ отменил.
– Две кока-колы, – сказал я Филу, который скорчил презрительную гримасу.
Джимми Лоунс поинтересовался:
– Похоже, Бен, ты арестовал нашего Аль Капоне?
– Не-а. В доме у Мориса нынче очень жарко. Вот мы и решили, что он проведет ночку в более прохладном месте. Только прежде хорошенько поужинает.
Дайан одарила меня ироническим взглядом.
– А за обед будет из моих налогов заплачено? – шутливо осведомился Джимми Лоунс.
– Нет, из моего кармана.
Тут встрял Боб Берк:
– А твоя зарплата – откуда? Из наших кровных налогов!
Дайан сразу же нашлась:
– А твоя зарплата откуда берется? Из чьих кровных?
Берку крыть было нечем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
В конце концов образ романтического грабителя Морису порядком надоел. К тому же за платком было трудно дышать, а еда и питье в публичных местах превращались в сущую муку. Поэтому в один прекрасный день он попросту зашвырнул бандану подальше и стал жить с открытым лицом. Большую часть времени он и думать не думал о своем дефекте, хотя жизнь то и дело так или иначе напоминала ему, что его лицо – не такое, как у всех.
Большинство жителей городка настолько привыкли к деформированному лицу Мориса, что нехватка доброго куска челюсти раздражала их не больше, чем чья-то близорукость. Правда, все они старались оберегать его: при разговоре смотрели ему в глаза, а не шарили по лицу; обращались к нему по имени, с должным пиететом.
Летняя приезжая публика – те, конечно, таращились. Даже взрослые. Тогда они натыкались на ледяной взгляд кого-нибудь из местных, начиная с Рэда Кэффри и заканчивая Джинни Терлером. Любой житель городка умел загодя одернуть приезжего: отверни смотрелки, мистер!
Версаль, штат Мэн, в этом отношении симпатичный городок.
Когда-то его улицы казались мне чем-то вроде больших липучек для неосторожных молодых людей вроде меня: раз увязнут лапки в сладком и липком – и пропал навеки. Пока высвободишься – глядишь, и жизнь прошла, и уже поздно удирать-перебираться в более интересные края.
Однако надо отдать должное жителям Версаля: они стояли горой за Мориса Улетта.
Они стояли горой и за меня.
Мне только-только стукнуло двадцать четыре, когда меня выбрали начальником полиции. На протяжении нескольких месяцев я, Бенджамин Уилмот Трумэн, был самым молодым начальником городской полиции во всех Соединенных Штатах. По крайней мере жители нашего городка были твердо в этом убеждены.
Моя уникальность оказалась весьма кратковременной – в том же году в газете «Ю-Эс-Эй тудей» появилась статья о двадцатидвухлетнем шерифе где-то в Орегоне. А впрочем, я не сильно переживал. Мне от этой славы было не тепло и не холодно.
Говоря по совести, я вообще не хотел быть полицейским.
И уж тем более шерифом в Версале.
Вернемся к Морису. Он продолжал жить в дощатом доме, который он унаследовал от покойного отца. Получал небольшую социальную помощь, время от времени обедал в бесплатной столовой одной из двух соперничающих городских благотворительных организаций. В свое время выиграл процесс против больничной кассы, которая не оказала ему должной поддержки во время всей этой истории с отстреленной челюстью, и по судебному решению получил маленький капиталец – так что Морис в принципе не бедствовал, хотя и шиковать было не с чего. Казалось бы, живи себе в свое удовольствие. Тем не менее, по непонятным для версальцев причинам, Морис начал отдаляться от людей, все меньше выходил из дома. Согласно городской молве, он стал почти анахоретом, а может быть, и крыша у него слегка поехала. Но за всю свою жизнь он никого ни разу не обидел, ни на кого руки не поднял (разве что на себя самого). Поэтому все сходились на том, что Морис Улетт – вольная птица и осуждать его не следует, что он делает и как он живет – его личное дело.
В общем и целом я придерживался того же мнения. Только к одной привычке Мориса я как шериф равнодушно относиться не имел права.
Раз в несколько месяцев, ни с того ни с сего, Морис начинал палить из ружья в светофор на шоссе номер два – аккурат напротив своего дома.
Его упражнения в прицельной стрельбе наводили панику на водителей.
Обычно Морис хватался за винтовку слегка обкуренный. Собственно говоря, именно наркота и провоцировала его на подвиги – и мешала ему, вообще-то меткому стрелку, хотя бы раз попасть в светофор.
В ту ночь – десятого октября 1997 года – около десяти вечера Пегги Батлер пожаловалась мне по телефону, что «мистер Улетт опять шалит! Стреляет прямо по машинам!». Я заверил ее, что Морис стреляет не по машинам – упаси Господи! Он целит в светофор. Да и в тот едва ли попадет.
– Ха, ха, мистер Хохмач! – сказала Пегги и повесила трубку.
Хочешь не хочешь, а надо было ехать.
Еще за милю-другую до дома Мориса Улетта мне стали слышны выстрелы. Характерные звонкие раскаты. Без правильных интервалов, примерно по выстрелу каждые пятнадцать секунд. К великой досаде, мне самому предстояло проехать перекресток напротив дома; стало быть, и я могу очутиться у него на прицеле. На всякий случай я врубил мигалку и сирену и вообще все, что светилось и шумело. Думаю, моя полицейская машина в этот момент напоминала карнавальный автомобиль на масленицу. Но мне надо было чем-то добиться внимания Мориса – чтобы он заметил, что это всего лишь дружище-шериф, а не какой-нибудь мимоезжий козел, и на минутку перестал палить.
Я припарковал машину двумя колесами прямо на лужайке перед домом Мориса и оставил всю иллюминацию включенной, только сирену выключил. Прежде чем бежать к дому, я крикнул:
– Морис! Это я, Бен Трумэн.
Никакого ответа.
– Эй, Рембо! Ты не мог бы на секундочку прекратить пиф-паф?
Опять никакого ответа. Однако и пальба прекратилась. Добрый знак.
– Ладно, Морис, иду к дому! – крикнул я. – Не вздумай стрелять!
Морис встретил меня на крыльце. Винтовку он держал на сгибе руки – как охотник-аристократ, притомившийся после удачной охоты. На нем была красная фланелевая куртка, промасленные рабочие штаны и сапоги. На голове – бейсбольная кепка, надвинутая почти на брови. Он держал голову очень низко – как обычно. Говоривший с ним видел не столько его лицо, сколько огромный козырек шапки. Все мы привыкли к сознательной сутулости Мориса и к беседам с кнопкой на макушке его бейсболки.
– Добрый вечер! – сказал я.
– Вечер добрый, чиф, – отозвалась бейсболка.
– Что тут происходит?
– Стреляю – и всех делов.
– Слышал, слышал. Пегги Батлер, кстати, напугана до смерти. Хотел бы я знать, куда ты метишь?
– Там светофор.
Легким кивком он показал в сторону шоссе номер два.
Я понимающе кивнул. Мы помолчали. Потом я спросил:
– Ну и как? Попал хоть раз?
– Не-а, сэр.
– Винтовка не в порядке?
Он пожал плечами.
– Дай-ка я взгляну на твою винтовку, Морис, – сказал я.
Он протянул мне винтовку, старенький «ремингтон», который я у него конфисковывал уже не меньше дюжины раз. Я проверил заряд, навел винтовку на металлический столб загородки, за которой начинался пустырь за домом Мориса. Пуля звякнула о металл.
– Винтовка в порядке, – сказал я. – Наверное, это ты разладился.
Морис коротко хохотнул.
Я похлопал по оттопыренному карману его куртки. Нащупал коробку с патронами. Внутри кармана было полно использованных скомканных салфеток.
– Господи, Морис, ты когда-нибудь вычищаешь свои карманы? – сказал я, вытаскивая коробку с патронами. – Ладно, разрешишь мне немного осмотреться – поглядеть, как ты живешь-можешь?
Он наконец поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза, В полутьме впадина на его челюсти слегка отсвечивала.
– Я чего – арестованный?
– Нет, сэр.
– Ну, тогда ладно.
Я прошел внутрь. Морис остался стоять снаружи. Руки по швам, голова долу – как мальчишка, которого только что отчитали.
На кухне пахло вареными овощами и немытым телом. На столе стояла наполовину пустая четвертушка «Джима Бима». В холодильнике – хоть шаром покати, только сиротливая древняя банка столовой соды. В шкафчиках несколько банок с готовой едой – спагетти, бобы. Суповые пакетики, в которые уже нашли дорогу муравьи.
– Эй, Морис, кто-нибудь из социальной службы был у тебя дома?
– Не помню.
Стволом винтовки я толкнул дверь ванной комнаты.
И тут впечатление разрухи.
Ванна и унитаз в пятнах ядреного ржавого цвета. В унитазе плавают два бычка. Стена под умывальником прогнила насквозь, дыра была кое-как забита досками, но в щелях виднелась земля снаружи дома.
Я выключил везде свет и вышел.
– Морис, ты помнишь, что такое предупредительное заключение?
– Да, сэр.
– И что же?
– Это когда вы меня запираете в кутузку, но я не арестованный.
– Верно. А ты помнишь, почему я тебя брал в предупредительное заключение?
– Чтоб предупредить меня. Потому оно так и называется – предупредительное.
– Это значит – оберечь тебя от тебя самого, предупредить какую-нибудь глупость с твоей стороны. Именно это мы сейчас и сделаем, Морис. Я тебя заберу с собой, чтоб ты, грешным делом, не убил кого, стреляя по светофору.
– Чтоб я в кого попал – ни Боже ж мой!
– Что ты ни в кого не целишь – я верю. А что ты ни в кого не попадешь – тут могут быть два мнения. Да и в том случае, если ты попадешь в светофор...
Лицо Мориса не выражало никаких эмоций.
– Слушай, Морис, светофор не для того висит, чтоб по нему палили. В конце концов, это собственность города. Чужое имущество. А если ты попадешь в машину?
– В машины я никогда не целюсь.
Мои наставительные беседы с Морисом всегда быстро заходят в тупик. Похоже, и в этот раз я занимался пустой тратой слов. Я никогда не мог понять, просто ли он дурковат или действительно с приветом. Так или иначе, беднягу не стоило судить слишком строго. Жизнь не была добра к нему, и то, через что он прошел, я бы и врагу не пожелал.
Он опять поднял голову и посмотрел мне в глаза. Он стоял ко мне «хорошей» стороной лица, и в полутьме его лицо казалось вполне обычным. Темноглазый, худой, кожа внатяжку – заурядное лицо, типичное для наших краев. Лицо моряка или дровосека с фотографии начала века.
– Есть хочешь, Морис?
– Не то чтоб очень.
– А ел-то когда в последний раз?
– Да вроде как вчера.
– А не сходить ли нам на пару в «Сову»?
– Я думал, вы меня заарестуете.
– Заарестую – это да. Но сперва поедим в «Сове».
– А винтовку отдадите?
– Не-а. Ты сдуру кого-нибудь укокошишь. К примеру, меня.
– Чиф Трумэн, да чтоб я да в вас!..
– Ну-ну, спасибо на добром слове. Но я винтовочку лучше придержу. При всем моем уважении, Морис, стрелок ты аховый.
– Все равно судья велит вам вернуть. У меня на винтовку бумажка правильная.
– О, да ты у нас заправский юрист!
Морис довольно хихикнул.
– А то как же! – гордо сказал он.
В «Сове» было почти пусто. Несколько посетителей сидели за стойкой бара, сосали коктейли и смотрели хоккейный матч по телевизору. За стойкой стоял Фил Ламфир, владелец заведения, а в мертвый сезон – и единственный бармен. Он преспокойно читал, опираясь локтями на стойку и заслонившись от посетителей газетой.
Когда мы с Морисом взобрались на высокие стулья, остальные приветствовали меня нестройным хором:
– Привет, Бен!
Одна только Дайан Харнд помедлила и затем щебетнула:
– Привет, чиф Трумэн!
Кокетливо ухмыльнувшись, она опять повернулась к телевизору.
Дайан когда-то была милашкой, однако в последнее время сильно сдала. Золотые волосы стали как солома. Под глазами черные круги. Но она, по привычке, вела себя как избалованная красавица. И знакомые, тоже по привычке, относились к ней как к красавице. Надо сказать, у меня с Дайан было много пылких свиданий – много ссор и много примирений. Словом, мы друг дружку понимали с полуслова.
Морис заказал было порцию «Джима Бима». Но я тут же заказ отменил.
– Две кока-колы, – сказал я Филу, который скорчил презрительную гримасу.
Джимми Лоунс поинтересовался:
– Похоже, Бен, ты арестовал нашего Аль Капоне?
– Не-а. В доме у Мориса нынче очень жарко. Вот мы и решили, что он проведет ночку в более прохладном месте. Только прежде хорошенько поужинает.
Дайан одарила меня ироническим взглядом.
– А за обед будет из моих налогов заплачено? – шутливо осведомился Джимми Лоунс.
– Нет, из моего кармана.
Тут встрял Боб Берк:
– А твоя зарплата – откуда? Из наших кровных налогов!
Дайан сразу же нашлась:
– А твоя зарплата откуда берется? Из чьих кровных?
Берку крыть было нечем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56